– Привет! – крикнул он.
– И тебе привет. Послушай, Тани: меня назначили дублером Титании! Режиссер позвонил сразу после тебя.
– Превосходно, – сказал Тани. – Теперь тебе остается найти способ отравить другую актрису, да?
– Именно об этом я и думала. Ты меня поцелуешь или придется намекнуть?
– Не придется, – ответил он и поцеловал ее так, как она любила, – сначала нежно, а потом раскрыв языком ее губы.
– Я по тебе скучала, Тани, – прошептала Софи.
– Я тоже, – после едва заметной паузы сказа он. Как хорошо знать, что кто-то по-настоящему принадлежит тебе! Нигерийская девушка, как там ее, угрожала его будущему. Но после того, как раскрылся план Абео сделать обрезание дочери, о Нигерии можно забыть. Оставалась только Софи.
Она взяла его за руку.
– Пойдем внутрь. Там можно найти местечко, где присесть, и я покажу тебе старую часовню. Почти все действие пьесы будет рядом с ней.
Тани нужно было говорить, а не смотреть. Но он не хотел обижать Софи. Вслед за ней вошел на кладбище Эбби-парк и двинулся по узкой дорожке среди могил, за которыми давно никто не ухаживал, между кустов, зарослей куманики, лиан и полевых цветов. Огромные деревья не пропускали солнечные лучи, а запах кислорода был почти осязаем, что необычно для Лондона. Пока они шли по дорожке, Софи продолжала болтать о спектакле, о Титании, о режиссере, а Тани что-то мычал, делая вид, что слушает. Когда они наконец добрались до часовни – скорее развалин, чем часовни, и он не понимал, зачем она нужна, но не стал спрашивать, поскольку не собирался обсуждать спектакль, – Софи повернулась к нему.
– Идея странная, правда? Но если все получится, представления будут идти весь сентябрь.
Тани постарался изобразить энтузиазм.
– Круто, – сказал он, но вышло неискренне, и Софи это поняла.
Она подошла к ближайшей каменной скамье и села.
– Рассказывай.
Тани сел рядом – прижавшись плечом к ее плечу, потому что прикосновение к ней его успокаивало – и рассказал о своем договоре с Тиомбе и о том, почему теперь это невозможно. Он не стал упоминать о неудачной попытке сделки с отцом: женитьба в Нигерии на девственнице в обмен на безопасность Сими. Все это забыто и отправлено в мусор – благодаря тому, что Абео нашел нужного человека в Лондоне, – и поэтому нет никакой необходимости рассказывать Софи об Оморинсоле. Он понимал, что рискует, утаивая часть правды, но еще больше он боялся того, что Софи обидится за то, что он не рассказал с самого начала, и бросит его. Теперь он нуждался в ней больше, чем прежде, потому что Сими нужно забирать из Мейвилл-Эстейт как можно скорее.
Глаза Софи округлились, когда она узнала об отсутствии Тиомбе.
– Тогда приводи Сими ко мне, – сразу же сказала она. – Предлог мы придумаем. Это единственный выход. Все равно нам с Сими пора познакомиться. – Тани хотел что-то ответить, но Софи положила ладонь на его плечо. – Скажи ей, что у моей сестры день рождения и что ее приглашают.
– У нее и правда день рождения?
– Конечно, нет.
– Но если я приведу Сими к тебе домой, а там никакого дня рождения и вечеринки, неужели ты думаешь, что она не захочет сразу же вернуться домой? Послушай, она не понимает, что с ней будет. Она даже не знает, что такое обрезание.
– Как она может не знать? Ей должны были рассказывать. В школах теперь это обязательно.
Тани покачал головой.
– Дело в том, Соф, что мама обучает ее дома. То же самое было со мной, но только в младших классах. Я всегда считал, что причина в нежелании Па, чтобы наши мозги «загрязнялись», или что-то в этом роде. Думал, он не хочет, чтобы мы были англичанами.
– Тогда ты должен объяснить Сими, что произойдет, если она не сбежит из дома. Во всех подробностях. – Похоже, она что-то прочла на его лице, потому что прибавила: – Ты должен, Тани. У тебя нет выбора. Ты расскажешь ей о том, что такое обрезание, а вечером приведешь на «день рождения» моей сестры. А я тем временем расскажу маме и папе, что происходит, чтобы они…
– Не говори им, Софи! Ты же не… – Тани не знал, как закончить фразу. Он познакомился с ее родителями, но старался выглядеть англичанином – по крайней мере, таким же англичанином, как Софи. Если они узнают правду о его родителях и о том, что его отец собирается сделать с Симисолой, то, наверное, захотят, чтобы Софи рассталась с ним, посчитав, что он не подходит для их дочери. И кто стал бы их винить? – Пожалуйста, не говори им…
– Но если она останется у нас, они будут спрашивать, что, черт возьми, происходит.
– Значит, она не может остаться. Нельзя, чтобы она оставалась, а они расспрашивали тебя о ней. Нужно найти какой-то другой вариант, другое место.
Софи нахмурилась.
– Ладно. Я подумаю, что им сказать. И поищу в Сети… не знаю, что-нибудь. Должен же быть какой-то способ защитить ее.
– Я не хочу сдавать ее в органы опеки!
– Я не об этом. Сама точно не знаю, о чем. А пока мы должны забрать ее у твоих родителей, Тани. Один из них хочет причинить ей вред.
– Это совсем просто. – Рози Бонтемпи расправила складки на свой узкой льняной юбке. По мнению Уинстона Нкаты, разглаживать там было нечего, но жест привлекал внимание к ее ногам. Особенно к лодыжкам, изящнее которых он никогда не видел, что еще больше подчеркивали туфли на невероятно высоких шпильках. Нката и Рози стояли рядом у подоконника кафе на Оксфорд-стрит недалеко от универмага «Селфриджес», где работала Рози, как она сама призналась – временно, пока не подвернется что-то более подходящее, желательно место художника по гриму в полицейской драме, съемки которой скоро должны начаться в Норвиче.
Рози согласилась на вторую беседу, но только во время своего утреннего перерыва и только если они встретятся за пределами универмага. Она назвала кафе и время. Уинстон пришел сюда заранее.
– Тео превратилась в настоящую африканку, – продолжала Рози. – Хотела, чтобы я была такой же. Я отказалась. И она даже не дала себе труда попытаться понять почему. – Горькая усмешка. – Понимаете, родители вытащили нас из ужасного африканского приюта, и логично было бы предположить, что Тео будет им благодарна за это. По крайней мере, чтобы не обижать их, вычеркивая из своей жизни. Поверьте мне, они так и остались бы вычеркнутыми из ее жизни, если б у papá не случился инсульт.
– Вы из-за этого поссорились? – спросил Нката.
– Не совсем.
Рози смотрела, как такси и автобусы перестраиваются между полосами на улице, стараясь занять выгодную позицию. Было еще не очень жарко, и выхлопные газы не достигли той густоты, какая будет несколько часов спустя. От этой мысли Нкате становилось легче. В другое время дня прогулка по тротуарам Оксфорд-стрит была бы похожа на спуск в ад.
Он пришел на встречу с Рози Бонтемпи прямо из Нового Скотленд-Ярда, где вместе с Барбарой Хейверс посвятил первые два часа рабочего дня выполнению инструкций, полученных по телефону от старшего суперинтенданта Линли. Они составили рапорты об обходе соседей Тео Бонтемпи вчера вечером и передали ее ноутбук в технический отдел. Ни он, ни она не видели записи с камер видеонаблюдения на здании, где была квартира Тео, а ее мобильный телефон так и не нашелся. Линли рассказал им о двойной жизни Тео: как Адаку, волонтера в «Доме орхидей», и сержанта уголовной полиции Тео, до перевода работавшей в группе, занимавшейся насилием над женщинами. В результате Нката получил задание еще раз встретиться с Рози Бонтемпи, а Хейверс направлялась на восток Лондона, чтобы добыть какую-нибудь информацию в «Доме орхидей».
Телефонный звонок Рози привел его сюда. Она попросила взять ей макиато навынос. На ее вопрос, почему он сам не пьет кофе, Уинстон поднял бутылку газированной воды.
– Мне хватило кофеина с маминой кухни. У нее кофе – прямо монстр.
Ему предстояло расспросить ее о ссоре с сестрой, которая случилась за два дня до того, как Тео впала в кому. Вероятно, это был грандиозный скандал, поскольку соседи из всех четырех квартир, имевших общие стены, пол или потолок с квартирой Тео, подробно рассказали ему или Барбаре Хейверс о том, как кричали две женщины. Поскольку двое слышали: «Убирайся отсюда, Рози», а затем – громкий хлопок входной двери, выяснить личность одной из скандалисток не составляло труда.
– Я не удивлена, что кто-то нас слышал, – сказала Рози. – Мы с ней ссоримся уже много лет.
Нката спросил почему. Ответом стало заявление, что ее сестра «превратилась в настоящую африканку».
Знала ли она, что Тео также называла себя Адаку, спросил Нката.
Конечно, знала. Это имя ей дали при рождении. Адаку Обиака.
– Я же сказала, что она превратилась в африканку, – заявила Рози. – Одежда, прическа, украшения… Она как будто исчезла за новой личностью. Нам повезло, что она не заставила называть ее Адаку. Важно не это – после того как Тео стала Адаку, мы почти перестали ее видеть. И именно из-за этого, кстати, мы и поссорились. Я пришла к ней, потому что она уже несколько недель не навещала papá. У него был инсульт – вы сами видели, – и можно было подумать, что ей это безразлично. Совсем безразлично. Я имею в виду, что она даже могла притворяться, правда? Но он не черный – наш папа, – и поэтому он не считается. И maman не считается. Они больше не имеют к ней отношения. Как будто она однажды проснулась, посмотрела в зеркало и решила, что теперь будет так. Это была совершеннейшая глупость. Думаю, она хотела их наказать.
– За что? За то, что они белые?
– Именно так. Невозможно отрицать, что они добились всего, что у них есть сегодня, потому что они белые. Но для нее главной проблемой был тот факт, что их обязали взять ее из приюта, чтобы получить право удочерить меня. Я была младенцем, а они хотели младенца. Она была чем-то вроде приложения, с которым им пришлось смириться.
Нката внимательно наблюдал за ней. Ее губы изогнулись в подобие горькой улыбки.