– Господи, Рози! – воскликнула ее мать. – Как ты могла даже подумать такое? Тео так считала? Она что-то тебе сказала?
– Потом поговорим, – сказала Рози. – Мне нужно собираться на работу.
– Я вас не отпущу, пока мы не поговорим, – преду-предил ее Нката и протянул стопку фотографий. – Вы знаете кого-то из этих людей?
Рози посмотрела на первый снимок, потом на второй, нахмурилась.
– Не понимаю, как здесь вообще можно что-то разобрать.
Она прищурилась, словно от этого изображения могли стать резче. Изучив все снимки, покачала головой и вернула их Нкате.
– Мне очень жаль.
– Ничего страшного. Мы работаем над улучшением их качества, но это требует времени. Потом вы можете взглянуть на них еще раз. – Он отметил, что эта перспектива ее явно не обрадовала. – Мне нужно знать подробности этой штуки с сестрой.
– Что за штуку вы имеете в виду? – спросила она.
– Понимаете, мне кажется, что вы рассказываете о своих отношениях с Тео не так, как следовало бы. Значит, что-то происходит. Особенно в свете той вашей ссоры… – Нката посмотрел на Соланж. – Похоже, отношения Рози с сестрой были не такими, какими она их изображала. Вероятно, Рози рассказывает не все. Значит, что-то происходит. Особенно с учетом того, что их ссору слышали все соседи Тео.
– Ссору? Рози, в чем дело?
– Рози сказала мне, что они поссорились из-за того, что Тео редко навещает отца. Но, поговорив с вами, я сделал вывод, что это тоже неправда.
Соланж попятилась от рабочей поверхности кухонного стола, рядом с которым стояла после прихода Кэти.
– Рози, ты?.. – начала она, а затем, после секундной паузы, продолжила: – Зачем ты лгала полиции, милая?
– Затем, – ответила Рози, – что наш разговор с Тео – это не их дело. Она его вышвырнула, Maman. Он был ей не нужен. Ее интересовала только Африка. Африка. И кем бы ни был для нее Росс, он не имел отношения к Африке и не мог делать вид, что имеет. Это было для нее важно. А для меня – нет. Не было и не будет.
– Как это понимать, Рози?
– Думаю, речь идет о браке ее сестры и о ее разрыве с мужем, – сказал Нката.
– Это правда? – спросила Соланж дочь.
– Она с ним порвала, – сказала Рози. – Он был ей не нужен, и в конечном счете он тоже с этим покончил, покончил с ней. Я бы никогда его не отвергла. Он знал это раньше, знает и теперь. Теперь мы вместе, и она не могла этого вынести. Ей он был не нужен, но и мне она его не хотела отдать. Однако теперь это уже не имеет значения – слишком поздно.
Соланж выдвинула стул из-под кухонного стола и села. Нката остался на месте; он стоял, прислонившись к плите из нержавеющей стали и скрестив руки на груди. Рози стянула свой халат на горле.
– Я первой его полюбила, Maman. Он меня спас. Помнишь? Я тонула в море, а он меня спас. Увидел и бросился в воду. Я тонула, и никто этого не заметил, кроме него. Он сказал: «Не волнуйся, Рози, я тебя держу» – и спас меня. Я поняла, что мы созданы друг для друга. Я знала, с того самого момента.
– Тебе было шесть лет, Рози, – сказала Соланж. – Все бросились в воду, чтобы тебе помочь. Росс добрался до тебя первым. Вот и всё.
– Нет! Это был Росс. Мы были предназначены друг для друга, я и он. А потом между нами встала Тео, хотя она его даже не любила. Она его никогда не любила, а он израсходовал на нее всю свою любовь. Но потом все кончилось, я была с ним, и она не могла этого вынести. Она его никогда не любила, но не хотела, чтобы его любила я. Однако было уже поздно, и она не могла остановить то, что мы хотели, Росс и я. Я могу делать то, чего она не может и никогда не могла, чего она в любом случае не хотела делать.
Нката перевел взгляд с Рози на Соланж, потом снова на Рози.
– Чего не хотела делать Тео? – спросила Соланж.
Девушка посмотрела на Нкату – вероятно оценивая его возможную реакцию на свои слова.
– Я тебе скажу, но мы планировали позже, после всего этого, после того, как Тео… Все так запуталось! Мы собирались сказать тебе. Мы с Россом. Мы с Россом, тебе и papá. Тео не хотела ребенка, ни от Росса, ни от кого-то другого. Но я хотела, и это наконец произошло, и я пошла сказать ей.
– Вы пришли к Тео, чтобы сказать, что у вас с Россом будет ребенок? – спросил Нката.
– Да. Именно за этим. – Рози тряхнула головой – жест, который можно увидеть в телевизионных драмах. Скорее для внешнего эффекта, чем для чего-то другого. – Рано или поздно она все равно узнала бы, что мы с Россом вместе. Мы были вместе несколько месяцев. Он был мне нужен. Я была нужна ему. Я давала ему ребенка, которого он хотел от нее.
Нката увидел, что Соланж закрыла глаза. Она не изменила позы, только подняла правую руку ко лбу.
– Рози, – прошептала она. – Mon dieu[17], милая…
– Что? – взвилась Рози. – Мы с Россом дарим тебе внука, которого ты хотела, и не нужно лгать, что ты не хочешь внуков, потому что я знаю, что это неправда. Родители Росса тоже хотят, и они будут без ума от радости, когда мы им расскажем.
– Что ты ей сказала? – спросила Соланж, убрав руку со лба.
– Maman, она дразнила его надеждой, – ответила Рози. – Вот что она делала. Я хотела это прекратить и так ей и сказала. Зачем ей это? Она его не любила. Он был ей не нужен. Она не хотела от него ребенка.
– Она хотела ребенка! – воскликнула Соланж. – Они пробовали много раз, но ее изуродовали. Ее изуродовали почти тридцать лет назад.
Рози удивленно посмотрела на мать. Потом перевела взгляд на Нкату. Его лицо оставалось бесстрастным.
– Что значит «изуродовали»?
Соланж заплакала. Попыталась что-то сказать, не смогла, вскочила и выбежала из комнаты.
Рози повернулась к Нкате.
– Что она имела в виду?
Он не видел смысла держать ее в неведении.
– Вашу сестру сильно изуродовали еще до вашего рождения. В Нигерии.
– Что значит «сильно изуродовали»?
– Ей сделали обрезание. Называйте как хотите. Варварски. Думаю, они, – он кивком указал на дверь, имея в виду родителей, – не хотели вам говорить. Или она не хотела, чтобы вы знали.
Рози с усилием сглотнула. Губы у нее пересохли.
– Вы лжете, – сказала она. – Полиция всегда так делает. Лжет людям, чтобы они рассказали то, о чем не хотят говорить.
– Вовсе нет, – ответил Нката. – Возможно, в кино, но не в реальной жизни. И в данном случае лгать нет нужды.
– Но Росс ничего не говорил. Он должен был сказать. Должен был мне сказать…
– Может, не хотел впутывать вас в личные дела… Я хочу сказать, в его отношения с вашей сестрой. Может, он знал, что она не хочет вам говорить. И уважал ее желания.
– Он был ей не нужен. Она с ним покончила. – Рози отвела взгляд от лица Нкаты и уставилась в пол. – О… прошу вас…
Смена грязных простыней на кровати Лилибет открыла для Марка Финни ту возможность, которую он ждал. Это всегда была работа для двоих, но в это утро особенно – из-за дурно пахнущих выделений, за ночь пропитавших тело Лилибет и ее постель. Запах был таким тошнотворным, что он не мог дышать через нос. Пит могла, несмотря на вонь. Он не понимал, как это у нее выходит. Хотя она всегда отличалась способностью достойно отвечать на любой вызов.
Несмотря на ранний час, Пит была такой же, как всегда. Спокойная, собранная, в белой футболке, аккуратно заправленной в джинсы. Волосы зачесаны назад и закреплены заколками за ушами. В них уже были видны седые пряди. Она не давала себе труда их красить.
Вдвоем они вымыли Лилибет – один снимал пижаму и подгузник, другой держал ее вертикально. Он вытер губкой остатки ее «неожиданности» – так они всегда это называли, – а Пит шептала дочери ласковые слова и успокаивала тихой песней с бессмысленными словами «Con Te Partiró»[18], исполняемой слепым итальянским парнем, имени которого Марк никогда не мог запомнить. Вытерев Лилибет, они перенесли ее в ванну и начали купать, когда пришел Робертсон.
– Привет! – крикнул он.
– Мы здесь, – ответил Марк.
Он слышал, как Робертсон остановился у двери в спальню Лилибет.
– О боже, – пробормотал он. – Мне заняться тут или помочь вам в ванной?
Марку было все равно, потому что делать нужно и то, и другое. В отличие от Пит.
– Пожалуйста, постель, Робертсон, – сказала она, потому что не хотела, чтобы Лилибет стеснялась происходящего, хотя никто не знал, входило ли стеснение в список ее реакций.
Ему это на руку, подумал Марк. Оставалось больше времени на поиски того, что Пит могла отнести в один из двух ломбардов Поли. А также подумать, почему ей требовалось – или она хотела – что-то заложить. Он не мог сказать, какой вопрос тревожил его больше: что или почему.
Марк спрашивал себя, нужны ли ему ответы на эти вопросы. Может, это не его дело. В обычных обстоятельствах он мог бы согласиться. Но в теперешней ситуации, когда Пит знала о Тео, общалась с Тео, он пришел к выводу, что это касается и его.
Марк понимал, что физический аспект его отношений с Тео не беспокоил жену. Спали они друг с другом или нет – ей все равно. Пит много лет убеждала его в том, что он должен найти – как она это называла – разрядку. Конечно, она не знала ни его желаний, ни фантазий насчет Тео и того, как мало в конечном счете он получил; она, по всей видимости, поняла, что затронуто его сердце, а не только тело. Пит боялась, что, подталкивая мужа к неверности, она поможет ему найти полноценные отношения, и тогда он бросит ее, Пит, потому что увидит, что уже не в силах терпеть ту неполноценную жизнь, которую она может ему предложить. Марк знал, что именно страх быть брошенной заставил ее взять на себя основной груз забот о дочери. Больше всего ей хотелось показать, что она со всем справится сама, не давать ему повода уйти.
– Поднимаемся? – Пит обращалась к Лилибет. – Готова выйти из ванны, милая? – Она подняла безвольное тело дочери. За эти годы Пит стала очень сильной.