Марк взял большое полотенце, в которое они заворачивали дочь после купания; детское полотенце с капюшоном в виде утиной головы и застежками, превращавшими его в плащ. Пит держала Лилибет, а он обернул худенькое тело дочери полотенцем и надел на голову капюшон.
– Посмотри на себя! – Он старался, чтобы его голос звучал бодро.
– Мы забыли ее кресло, – сказала Пит. – Можешь привезти, Марк?
Он мог. Робертсон уже закончил менять постель и, увидев, за чем пришел Марк, сказал:
– Давайте я. Вам же сегодня на работу, да?
– В конечном итоге, – ответил Марк. – Но я не тороплюсь.
– Тогда поешьте что-нибудь. Перед рабочим днем стоит подкрепиться.
Марк согласился. Он пошел на кухню, включил кофеварку, достал хлопья из буфета, поставил все необходимое на стол.
Проделывая все это, он спрашивал себе, какой была бы его жизнь, если б Тео не умерла. Оставил бы он Пьетру? Или цеплялся бы за немыслимую надежду, что Лилибет умрет и тогда он сможет оставить Пьетру? Ему не хотелось верить, что он мог бы до этого дойти: желать смерти дочери, чтобы стать свободным для другой женщины, не ее матери. Но правда в том, что он не знал. И не мог этого проверить, потому что Тео никогда ни о чем его не просила.
Возможно, подумал он, на самом деле Тео всегда была просто фантазией. Возможно, в самые тяжелые моменты она просто была способом отвлечь его разум историями, позаимствованными из его представлений о том, какой могла бы быть его жизнь с ней: они двое, бесконечно влюбленные друг в друга, не скрывающие своих отношений… эта потрясающая женщина идет с ним под руку, и все смотрят на них, когда они… Что? Катаются на лыжах? Обедают в дорогих ресторанах города? Гуляют в одном из лондонских парков? Поддерживают друг друга, выслушивают друг друга, разделяют интересы друг друга? Мужчины, видящие их вместе, будут испытывать желание. Женщины – ревновать. Его семья полюбит ее. Ее семья будет ценить его преданность. У них будет дом в городе и коттедж в деревне, где они будут… что? Выращивать овощи? Выгуливать собак? Ходить на деревенские праздники и дружить с соседями? Запускать фейерверки в Ночь Гая Фокса? Марк тешил себя всеми этими и другими фантазиями, потому что в конечном итоге все сводилось к тому, чего хотел он, без учета страданий Тео. Почему так вышло? Потому что он не знал, что она страдает, потому что она не рассказала ему о своих страданиях, потому что он без труда представлял, как она исполняет все его мечты, но ни разу не спросил себя, какие мечты у нее и может ли он хотя бы отчасти исполнить их.
Марк услышал разговор между Робертсоном и Пит. Сначала до него донесся голос Робертсона:
– Вы должны быть внимательны. Может, у нее развивается непереносимость к чему-то и это необратимо? Что говорит семейный врач?
– Я ему не звонила.
– Лучше позвоните, пока не стало хуже. Помните об этом, Пит. В особых состояниях, как у нее, ухудшение всегда возможно.
Марк понимал, что они говорят о Лилибет и что он понятия не имеет, что их беспокоит. Это тоже его вина. В последний год – как минимум – он был занят только собой. Но его грех состоял не в том, что он чего-то хотел. Он был ослеплен этим желанием, не обращая внимания на все остальное.
«Нужно поговорить с Пит начистоту, – подумал он Посмотреть на ее лицо, понять, правду она говорит или лжет». Пит не умела лгать – по его опыту, никто не умел, за исключением психопатов, – так что если поговорить с ней, он получит ответы на оба вопроса: что и зачем. Даже если придется сказать правду о его чувствах к Тео. Даже если эта правда разрушит их мир, такой маленький и жалкий.
– Вот и мы, папа! – Пит вкатила коляску с Лилибет на кухню. – Кое-кто сегодня утром хочет омлет и тост. С маслом и клубничным джемом. Правда, здорово? Сделаешь нам, папа? Хотя я могу сама. Это несложно, сиди. Тебе только хлопья? Зря. Давай у нас будет настоящий завтрак, на троих. И Робертсон тоже, если захочет. Робертсон, – крикнула она в сторону спальни Лилибет. – Будете омлет и тост? С клубничным джемом?
– Я сделаю, Пит.
– Глупости. Ты всегда делаешь больше, чем должен. Правда, Лилибет? Правда, твой папа всегда делает больше, чем должен?
Лилибет что-то пробормотала и взмахнула руками.
– Она аплодирует! – сказала Пьетра. – Она понимает.
– Пит, нам нужно поговорить, – сказал Марк.
– Но посмотри, как она аплодирует! Она хлопает! Раньше она этого не делала.
– Робертсон? – позвал Марк. – Вы составите нам компанию? – Увидев Робертсона в дверях кухни, прижимавшего к животу стопку белья, он прибавил: – Мне нужно поговорить с Пит. Присмотрите за Лилибет?
– Конечно, – согласился Робертсон. – Она поможет мне сделать омлет, правда, Лили?
Лилибет взмахнула руками.
Марк взял жену под руку и отвел в спальню. Потом закрыл за собой дверь и повернулся к ней.
– Поговорим о ломбарде? – спросил он.
Она склонила голову набок.
– А что там с ломбардом? И каким? Одним из тех, что принадлежат твоему брату?
– Думаю, это тот, которым управляет Стюарт, на Нэрроу-уэй. Ты с ним знакома, Пит: шурин Поли. Сам Поли управляет ломбардом в конце улицы, а Стюарт – тем, что в начале. – Марк достал из кармана брюк квитанцию из ломбарда, положил на ладонь и показал ей. – Мне интересно, что именно ты заложила. И зачем.
Жена замерла, не отрывая взгляда от квитанции. Марк ждал. Она молчала.
– Пит?
– Ничего, – сказала она. – Я не знаю, что это за квитанция и откуда она взялась. Я ничего не закладывала в ломбарде. Что, черт возьми, мне вообще закладывать? – Она обвела рукой комнату, имея в виду всю квартиру. – Честно, Марк. Я не шучу. Что мне закладывать?
– Если тебе были нужны деньги, почему ты мне не сказала? Я никогда тебе не отказывал, правда? Когда тебе что-то нужно, когда что-то нужно Лилибет… Пит, скажи, что происходит?
– Ничего не «происходит». – Она пальцами изобразила в воздухе кавычки, выделяя это слово. – Что вообще может «происходить»? – Снова кавычки. – И разве у меня есть время ходить по ломбардам?
– Квитанция была в твоей сумке, – сказал Марк.
– Ты роешься…
– Я тебе говорил. Брал пару купюр из твоего кошелька. И увидел там квитанцию.
– Почему ты не спросил сразу?
Хороший вопрос, правда? И ответ Марку был известен: на самом деле он ничего не хотел знать. «Почему? – спрашивал он себя. – Ты чего-то боишься, приятель?»
– В тот момент не пришло в голову. Теперь спрашиваю.
– Спрашивать не о чем, – ответила Пит. – Я иду на кухню, Марк. Нужно помочь с завтраком для Лилибет.
Она повернулась, чтобы уйти. Квитанция из ломбарда жгла ему ладонь.
– Поли не выдаст твою тайну, – сказал Марк, прежде чем Пит успела выйти из комнаты. – Он мне не скажет. А он знает, зачем ты заложила что-то в ломбарде?
Она покачала головой.
– Я ничего не закладывала, Марк.
С этими словами Пит вышла из комнаты, но Марк успел спросить себя, почему с той секунды, как он достал квитанцию из ломбарда, она ни разу не посмотрела ему в глаза.
– Я уже все вам рассказал, сержант. Мне больше нечего добавить.
– Похоже, это не совсем так. Можно войти?
– Вы знаете, который теперь час?
– Послушайте. Все это достало меня не меньше, чем вас, мистер Карвер, – ответила Барбара Хейверс и оглянулась. На ферме через дорогу во всю глотку орали петухи. – С этим все равно не уснешь, правда?
– Силиконовые затычки для ушей. Мое первое приобретение после того, как я сюда вселился.
– Надеюсь, вторым были благовония, – усмехнулась она. – Итак, повторяю: можно войти? Подозреваю, вы не хотите, чтобы меня видели соседи. У них могут возникнуть кое-какие мысли, и тогда – бац – ваша репутация окажется в сточной канаве.
До сих пор, подумала Барбара, единственным светлым пятном этого утра было то, что она смогла вонзить зубы в печенье «Поп-Тартс» с ароматом лесных ягод. В две штуки, если не мухлевать при подсчете калорий. Хейверс съела два печенья, компенсируя потерянное время, и запила их очень крепким чаем «Пи-джей типс». Хотя завтракать пришлось по дороге в Хакни и большая часть чая пролилась на пол ее «Мини». Тем не менее ее немного подбадривал тот факт, что на нее саму чай не попал.
Мобильный зазвонил как раз в тот момент, когда два печенья выпрыгнули из тостера, наполнив дом запахом тысячи подрумяненных консервантов. Барбара успела завернуть печенье в кухонное полотенце и схватить чай, пока Нката посвящал ее в детали своего утреннего разговора с Рози Бонтемпи и ее матерью. Именно этот разговор, переданный Нкатой, заставил ее искать еще одной встречи с Россом Карвером. Час был ранний, и Барбара решила, что найдет его дома, – и оказалась права. Он не терял времени даром. Количество картонных коробок на балконе уменьшилось наполовину; вне всякого сомнения, остальные переехали в квартиру в Стритэме.
– Поскольку я проснулся и, к сожалению, уже встал, вы можете войти, – сказал Росс и исчез в квартире, словно оставляя ей время на раздумье.
Из одежды на Карвере были только широкие спортивные брюки. Верхняя часть его тела свидетельствовала о занятиях в тренажерном зале. Он прошел в спальню, но Барбара решила, что идти за ним не следует. Она услышала, как открывается, а затем закрывается дверь шкафа, и через минуту Карвер вернулся, переодевшись в синие джинсы и футболку с эмблемой Лондонского марафона. Ноги остались босыми, всклокоченные волосы закрывали уши.
Квартира была маленькой, и кухня располагалась в трех с половиной шагах от гостиной. Карвер подошел к раковине и набрал воды в электрический чайник. Потом достал кружку из буфета и спросил Барбару, не хочет ли она кофе. Она ответила, что предпочитает чай и не отказалась бы, если у него есть. Он ответил, что есть, но только «Йоркшир». Барбара сказала, что от одной чашки у нее вряд ли вырастут волосы на груди, хотя насчет подмышек она не уверена.
Карвер открыл холодильник и достал большой кувшин с молоком. Хейверс успела заметить, что холодильник заполнен полуфабрикатами. Росс взял один из пакетов, вывалил его содержимое на тарелку и сунул ее в микроволновку. Установив нужное время, повернулся к Барбаре.