Линли ничего не ответил. Так сказали бы почти все мужья.
Монифа понимала, что выход у нее только один. Она может приготовить тысячу ужинов для семьи Нката. Она может добавить двадцать нигерийских блюд в меню кафе Элис – или даже пятьдесят блюд, если бы считала, что это поможет. Она могла готовить в кафе вместе с Элис, могла научить Элис и ее помощницу Табби, как самим придумывать нигерийские блюда. Но все это не приблизит ее к Симисоле и Тани.
После того как Элис и Табби освоили приготовление риса с яйцом, Монифа присоединилась к Элис на кухне, где воздух так нагрелся от плиты, что им пришлось обмотать голову мокрыми полотенцами, а когда они высыхали, снова смачивать их и повязывать на голову. Весь день Табби провела за стойкой, принимая заказы навынос и обслуживая посетителей, которые хотели перекусить прямо здесь, в кафе. И тех и других было много, и Монифа обнаружила, что Элис и Табби знают почти всех клиентов по имени. Табби могла сама сделать заказ для большинства посетителей, поскольку их предпочтения не менялись. Звучала веселая ямайская музыка, помещение кафе было наполнено разговорами и смехом.
На уборку ушло два часа, так что в Лафборо-Эстейт они вернулись около шести. Элис выбрала другой маршрут, отличный от того, которым они воспользовались утром. Чтобы еще больше запутать Монифу. Она была не в состоянии сказать, где находится, уже после первого поворота через два квартала от кафе.
– А теперь садитесь, Монифа, и поднимите ноги повыше, – сказала Элис, когда они вошли в квартиру. – Я заварю нам чай. Или вы предпочитаете газированную воду?
Монифа выбрала чай и поблагодарила. Потом спросила Элис, есть ли у нее писчая бумага. «Кажется, внутри банкетки у пианино есть желтый блокнот, – ответила хозяйка, – остался с тех времен, когда Бенджи воображал себя композитором».
– На бюро должен быть карандаш. Если нет, я принесу, – прибавила она.
– Я должна написать заявление для сержанта, – сказала Монифа.
– Тогда постарайтесь, чтобы оно было разборчивым. Бриллиант – настоящий перфекционист, когда дело касается почерка. Вы не видели, как он пишет, Монифа? Нет? Как будто это предназначено для музея. Особенно следите за «q». Он не выносит, когда они похожи на «g» так, что их невозможно различить.
Монифа приподняла крышку банкетки и нашла желтый блокнот. К нему была прикреплена шариковая ручка, а верхняя страница действительно исписана нотами.
Она задумалась о том, что должна написать. Как изложить все, что знает, не причинив никому вреда? Если клиника действительно закрылась и сержант ее не обманул, то беспокоиться нужно лишь о последствиях ее заявления для Мёрси Харт. Она могла солгать насчет Мёрси Харт. Поклясться, что та не имеет отношения к тому, что происходило в клинике. Могла написать, что, насколько ей известно, Мёрси Харт принимала деньги, записывала на прием женщин и их дочерей, измеряла температуру и давление. Другую информацию сержанту Нкате взять неоткуда. Если он пытается получить ее от нее, то вполне логично предположить, что от самой Мёрси они ничего не добились. Но поможет ли ложь вернуть Тани и Симисолу? Вряд ли.
Когда Элис появилась в гостиной с чайником и чашкой, Монифа еще не успела написать ни слова. Она неотрывно смотрела на желтый блокнот, словно тот мог избавить ее от дилеммы, с которой она столкнулась.
– Сахар и молоко? – спросила Элис, но Монифа не услышала вопрос.
Элис снова удалилась на кухню, потом вернулась с белым кувшином в форме коровы и сахарницей. Монифа почувствовала легкое прикосновение к плечу и подняла голову.
– Мой Бриллиант – хороший человек, – сказала Элис. – Я не знаю, что он вам сказал, но ему можно верить. Он никогда не лгал. Ни разу. Он на это просто неспособен.
Когда Элис вернулась на кухню и начала доставать продукты из холодильника, чтобы приготовить ужин, Монифа наконец взяла ручку и коснулась ею бумаги. И приступила к заявлению, которого ждал от нее сын Элис.
Сначала она написала свое имя: Монифа Банколе. Ее рассказ начинался с того, как она узнала о клинике: из разговора с покупательницей у прилавка, где продавались травы и специи. Сама она искала камерунский перец, сушеные листья вероники, яджи и ата джос. Женщина рядом с ней жаловалась на невозможность найти листья гвинейского перца, как вдруг сзади послышался тихий женский голос:
– Они делают это иначе. Есть люди, которые знают, как сделать это чисто и стерильно.
Оглянувшись, Монифа увидела двух женщин, тихо переговаривавшихся друг с другом. Она присоединилась к ним, назвала себя и сказала, что у нее дочь подходящего возраста. Женщины не хотели откровенничать с ней до тех пор, пока проходившая мимо Талату не окликнула ее:
– Скажи своей Симисоле, что я все еще жду те тюрбаны, особые – она знает, что я имею в виду. Надеюсь, мне не придется ждать их до следующих выходных.
Этого оказалось достаточно. Талату связала ее с девочкой школьного возраста. Две женщины отвели ее в сторону и сообщили нужную информацию.
Так, написала Монифа, она узнала о клинике на Кингсленд-Хай-стрит и привела туда Симисолу, чтобы договориться об обрезании. Так она познакомилась с женщиной по имени Эстер Ланж, которую на самом деле зовут Мёрси Харт. В клинике Мёрси осмотрела Симисолу и сообщила Монифе, что ее дочь в состоянии перенести процедуру. Во время самой операции она будет спать. Одну ночь она проведет в клинике, где будут наблюдать за ее состоянием. Да, процедура дорогая: нужно уплатить триста фунтов в качестве аванса. Но обезболивание гарантировано.
Таким образом, все подозрения полиции по поводу клиники на Кингсленд-Хай-стрит были обоснованными. Сама она не присутствовала ни при одной процедуре, но Мёрси Харт – или Эстер Ланж, как она себя называла, – прекрасно знала, зачем Монифа пришла с Симисолой и зачем принесла триста фунтов.
Монифа поставила свою подпись. Потом дату. Она должна была верить, что Элис Нката сказала правду о своем сыне. И надеяться, что он – человек слова.
– Там кто-то есть, Тани? Кого ты высматриваешь?
Тани задвинул на место легкую занавески и повернулся к кровати. Софи сидела, опираясь на подушки, прислоненные к изголовью; ее грудь покоилась на руке, которой она себя обхватила. Под простыней, натянутой до пояса, она была в чем мать родила.
Он понимал, что ехать из квартиры Ларк к Софи – не слишком удачная идея. Но ему требовался предлог, чтобы сразу не возвращаться в Челси, как он всем обещал. В качестве такого предлога Тани использовал паспорта.
Софи была удивлена его появлением, но, увидев паспорта, сразу поняла, что он задумал. Она взяла тонкий острый нож и вспорола шов матраса у изножья кровати в своей спальне. Разрез был чуть больше ширины паспортов. Софи сунула документы внутрь и хотела зашить шов, но Тани отвлек ее. Спальня, матрас, возможность – это они виноваты.
Войдя в дом, он кратко рассказал Софи, где был и что произошло.
– Она упала? С ней все нормально, да? – заволновалась Софи, но Тани солгал, что Ларк в порядке, – в конце концов, он просто не знал. – Ты уверен, что отец не проследил за тобой?
Этого Тани тоже не знал, хотя старался держаться уверенно. Вернувшись в квартиру Ларк, заявил он, отец останется с ней именно потому, что она упала. Он ее не оставит, пока не вызовет акушерку или не отвезет ее в пункт неотложной помощи для осмотра. Главное для него – Ларк и их ребенок.
Но, объяснил он, паспорта нужно оставить у нее, Софи. Потому что Ларк все расскажет отцу, который будет его искать. Кроме того, он не исключает, что отец позвонит копам, чтобы обвинить Тани в нападении на Ларк. Поэтому ему нельзя держать паспорта у себя. Может ли Софи спрятать их там, где Абео не придет в голову их искать, даже если он сумеет проникнуть в дом Франклинов?
– Но ты сказал, что он за тобой не следил.
– Он знает улицу, Соф. Называл ее во время нашей последней встречи.
Она задумалась и наконец решила, что самым подходящим местом будет матрас в ее спальне. Когда Софи все сделала, Тани не смог уйти. Кровать была рядом, и они воспользовались ею – не один раз. Проснувшись, он увидел, что прошло уже два часа.
Тани поспешно соскочил с кровати, подошел к окну, сдвинул легкую занавеску и выглянул на улицу, внимательно осмотрев каждый дом, каждую машину, все места, где мог притаиться отец. У Абео было более чем достаточно времени, чтобы позаботиться о Ларк и приступить к поискам сына.
– Его здесь нет, – ответил он, отвернулся от окна и стал одеваться. Она тоже.
Софи спустилась вместе с ним по лестнице и проводила до двери. Он поцеловал ее, запустив пальцы в мягкие, как у ребенка, волосы. Потом приоткрыл дверь и еще раз окинул взглядом улицу. Кивнул Софи и пошел в сторону железнодорожной станции.
По дороге Тани выудил из кармана мобильник. Давно пора было сообщить сестре – не говоря уже о хозяевах большого дома в Челси, – что он в безопасности, что с ним все в порядке и он возвращается.
Взглянув на экран, Тани увидел, что пропустил несколько текстовых сообщений и один телефонный звонок. Не доходя до железнодорожной станции Сток-Ньюингтон, он остановился, чтобы посмотреть сообщения. Два от Деборы Сент-Джеймс, одно от ее отца, одно от Завади из «Дома орхидей». И одно голосовое сообщение, которое он прослушал, когда снова тронулся в путь.
«Думаешь, что можешь так обращаться с женщиной, которую я люблю? С матерью моих детей? Теперь тебе конец. Я тебе найду, Тани. И тот, кто тебя защищает, пожалеет не только о том, что приютил, но и что даже произнес твое имя».
Тани прослушал сообщение несколько раз. Тот факт, что отец позвонил по телефону, нисколько его не удивил. Отцовские угрозы удивили его еще меньше. Но теперь все его знакомые подвергались реальной опасности, и этого он не предвидел. Его поездка в Пембери-Эстейт началась с поиска паспортов, а закончилась совсем другим.