И только у нас Родину ценят по-настоящему.
Продают, а уже потом переезжают.
Хотя, больше всё-таки известна такая практика: уехал человек в другую страну жить, а про него говорят, что Родину свою, Россию, он продал. Правда, случаев, чтобы этому человеку потом за проданную Родину деньги за границу приходили, не известно.
Знакомые немцы уезжали из Казахстана в Германию. Так они даже вещи свои, мебель, квартиру - всё так оставили. Но их, хоть по за глаза и называли фашистами, а всё равно считали, что Родина у них - Советский Союз. Который они, конечно же, продали, уезжая на этот безжалостный Запад.
Конечно - зачем им шкафы, серванты и шубы на искусственном меху, если они целую Родину продали?
Обычно за продажу Родины у нас в России очень осуждают. Странно, почему? Ведь у нас всё лучше, чем где-либо. И недра. И дали самые дальние. И Ломоносов. И Дарвин. И самая духовная духовность. И радоваться бы нужно, что тому, кто остаётся - ещё больше достанется. Но истинные патриоты переживают. Это они от тревоги за судьбу ближних всё кричат и кричат тем, кто уезжает, с самого 17-го года: - Гады! Родину продаёте!..
А, всё-таки, есть ли на земле ещё какое-нибудь государство, где Родину продают?..
Или - только у нас?..
233 ГРАДУСА ПО ЦЕЛЬСИЮ
Старые люди пересказывают истории своей жизни так, будто записаны они у них на кольцо. Они повторяют их своим детям и внукам изо дня в день, от встречи к встрече.
Мария Георгиевна Дерменжи моя тёща. Ей восемьдесят шесть лет. Когда мы приезжаем к ней в гости, она начинает вспоминать молодые свои годы. И всегда - одно и то же…
До сорокового года жила она с семьёй в Молдавии. Потом - депортация. Мария Георгиевна рассказывает, как вошли к ним в дом красноармейцы. Как разделили семью. Мужчин отдельно, женщин с детьми - отдельно. Пообещали, что все встретятся на том месте, куда их всех сейчас отправят. Вещей брать с собой не нужно. Там у вас всё будет.
У них была большая, дружная, семья. Трудились все с малолетства от зари до зари. Брат Федя к пяти годам уже управлялся с быками. Выращивали овощи, фрукты. Делали вино. Свой дом, хозяйство.
С приходом советских оккупантов ничего этого не стало. В телячьих вагонах маму Марфу Хаджи-огло с тремя детьми вывезли в Казахстан, в Актюбинскую область. Спустя годы, она узнала о судьбе своего мужа Павла. От односельчанина Михаила, которого из лагеря отпустили домой умирать. Михаил весь распух. Так, что жена его не узнала. Она так и не подошла к нему…
Михаил рассказывал, как держали их в холодной церкви. Где не кормили, стреляли, если кто пытался прорваться к выходу. Кто-то не выдерживал - взбирался наверх, на колокольню и кидался вниз.
Павел умер от малярии.
Мария Георгиевна рассказывает о селе Богословка, где сосланные «враги народа» вымирали семьями от голода и холода. О детском доме, где им, детям, удалось устроиться на работу. Зимой по ночам из детского дома вывозили на телеге раздетые детские трупики. Раздетыми - потому что одежда нужна была тем, кто остался в живых. Ночью - чтобы не видели, что в детскую братскую могилу везут раздетых детей. Так было нельзя.
Возили на быках. Управлял быками брат Федя. Для умерших детей была выкопана яма… Мария Георгиевна обводит глазами большую комнату, в которой мы сидим: - Вот такая, как эта комната…
Тогда был тиф. Дети умирали деятками… А ещё Мария Георгиевна вспоминает, как с подругой они из детского дома ходили пешком в Актюбинск. Сбоку дороги - гора замёрзших трупов. На вершине - мёрзлый, стоячий. Как ёлка. Установил какой-то озорник из ВОХРы.
Подруга говорила: - Давай подойдём, может, там твой отец… Но к трупам не подпускали: вокруг стояло воинское оцепление.
А ещё подруга Марии Георгиевны разгружала на станции вагоны. Тоже - трупы. Замерзшие, потому что зима. А они одеты были легко, видимо, из тёплых мест. Многие умерли, крепко обнявшись - старались согреться…
Трупы нужно было разъединять, раздевать…
И были ещё годы в Растсовхозе, под Актюбинском. Где от голода уже никто не умирал. Где семья Ажогловых (Хаджи-огло) выполняла по две-три нормы. За перевыполнение полагалась премия, но ссыльным её не давали, потому что они - «враги народа».
Вообще то, о чём я сейчас пересказываю, у нас в стране уже воспринимается, как общее место. Равнодушно. Ну, было. Ну, миллионы. Было такое время…
Собралась там же, у Марии Георгиевны, родня, среди которой тот самый брат Федя с супругой. А у супруги когда-то отца-священника чекисты замордовали. И вот сидит эта женщина, Елизавета Николаевна, и говорит: - Люблю Сталина! А - прав был Сталин! Сейчас бы Сталина!..
Другая семья. Там брат Марии Георгиевны, Константин. И сидит рядом его супруга и тоже - за Сталина. У них родных и близких Сталин перестрелял и пересажал, а они ему - Аллилуйя!
Кажется, Владимир Ленин говорил, что для счастья десяти миллионов людей можно уничтожить сто. Я могу в цифрах и пропорциях ошибиться.
Владимир Ленин ничего не говорил о том, что эти оставшиеся десять миллионов будут уроды. Нравственные калеки. Это - как раз те, кто предавал, кто пытал, кто расстреливал, кто давал указания. Кто - во имя выдуманной Великой Идеи не жалел ни отца своего, ни мать, ни сестёр, ни братьев. Откажись от отца! - отказывались… Это для них, для таких создавался будущий Город Солнца.
Не всё удалось довести до конца. Но общество разделили на «своих» и «чужих». И Сталин с Лениным - здесь, рядом, среди нас, внутри нас. Старый Андрей Зель, ещё в конце семидесятых, бормотал как-то, сидя у окошка в своей спальне: - Пока Его не уберут - ничего не изменится!.. - Чего, папа? - переспросила дочь Лида, - Кого уберут? Откуда? - Из Мавзолея!..
Тогда Лиде Зель, отличнице, выпускнице Актюбинского пединститута, слова отца показались кощунством. У неё было правильное, советское, воспитание.
Родители ничего не рассказывали ей ни о лагерях, ни о ссылках, через которые прошла их молодость.
Сейчас Лида в Германии.
А у нас, в России, и, правда - ничего не изменилось. Потому что ОН - до сих пор в Мавзолее. А нам с трибуны новый национальный лидер кричит: «Мы победили!..». Общество поделено на «своих» и «чужих». У него победили «свои».
А «чужие», сволочи, остались.
Лидер пьёт шампанское у портрета Дзержинского. Лидер крестится в церкви, построенной на месте храма, взорванного ведомством Дзержинского. Одно другому никак не противоречит.
И кажется мне, что - вот есть у наших всех самозваных лидеров убеждение, что с Господом, как и у них с народом, не существует обратной связи. Делай на земле, что хочешь, потом пошёл в церковь, свечку поставил, перекрестился - и всё путём. Так же и с народом. Поговорили с подставными рабочими и колхозниками через телевизор, получили расписанные по сценарию восторги и аплодисменты - и опять всё замечательно.
Будто и верят они в Господа Бога нашего, но вот в чудо не верят.
Не верят, что, когда будут в храме лбом стучаться об пол, креститься - земля может вдруг разверзнуться под ногами. Не будет этого! Даже, если храм Христа Спасителя ещё три раза взорвать…
Будет другое. Страшное. Только, когда, какое - не знает никто…
В своём знаменитом романе «451 градус по Фаренгейту» Брэдбери писал о том, как люди спасали от огня самое ценное - книги. Пересказывали. Запоминали. Один был собранием сочинений Джека Лондона, другой - Шекспира. Книги сжигали. 451 градус - и нет листка бумаги, целого тома. Книги старались сохранить в человеческой памяти.
У нас в стране другая температурная шкала. И книги у нас горят при температуре 233 градуса по Цельсию. И - время от времени их жгут. Это уже такая традиция борьбы с инакомыслием.
Но есть у нас в стране ещё сотни тысяч книг, которые ещё не написаны. И которые никому не удастся сжечь. Это - книги воспоминаний, которые остались, сохранились в памяти людей. Мария Георгиевна Дерменжи - это Книга Воспоминаний о депортации молдаван. Андрей Зель - о лагерях с российскими немцами.
И они, наши старики, снова и снова твердят нам, как на кольцо записанные, свои воспоминания.
Расстрелы, пытки, унижения, голод.
Тысячи документов о преступлениях советского режима были уничтожены. Но наши старики пересказывают нам свои книги.
И мы передадим эти знания своим детям, внукам. Они - своим. Тысячи людей-книг выехали из страны, распространяя о ней по миру жуткую славу. Ничего не проходит бесследно. Ничего нельзя скрыть. Горит бумага, 233 градуса, но нельзя до конца выжечь у людей память.
Можно с утра до вечера по телевизору забывать нашу историю, но у меня в голове осталась книга, переданная моим расстреляным дедом. И тут со мной ничего не сделает никакой телевизор.
Наверное, я «чужой». Потому что отовсюду слышу - «время было такое!». И я представляю себе этих людей. Что - вот, говорят им - нужно вашего отца расстрелять просто так, потому что такое время, - и они - согласны. Им говорят - откажитесь от матери! Они - с дорогой душой. И - никаких угрызений. Никаких переживаний, что что-то неправильно.
Правильно всё было! - Говорит Елизавета Николаевна, дочь замученного священника, - Люблю Сталина!
Снова и снова она предаёт своего отца.
Это что же нужно было сделать такое с людьми!..
Друг рассказывал историю, связанную со смертью Вождя Всех Времён и Народов. Когда весть об этом докатилась до одного из сибирских городов, то памятнику Сталина на главной площади навесил кто-то на руку ведро с дерьмом. И никто его не снимал.
Когда умер Сталин, - рассказывает Мария Георгиевна, - многие плакали. А я - не плакала…
В книге, которую она передала своим детям, мне, эти строчки есть.
Они не сгорят.
О ДУШЕ
Когда отъезжал на машине от дома, заметил на дороге задавленного котёнка. К кошкам питаю особенную слабость. Больно кольнуло в сердце. Увидел мельком, сразу отвёл глаза, стараясь забыть. Дорога, движение, встречные машины, дела. Забыл.