Вечером зашёл в магазин, что прямо у нас в доме, за хлебом. Конечно, попутно разглядывал продукты на полках.
Женщина, неухоженного вида, тоже ходила среди полок, чего-то бормотала. Есть такие блаженненькие. Идут по улице, либо станут где-то на остановке маршрутки и разговаривают сами с собой. Громко. Сами с собой.
Вот и эта женщина. Бормотала что-то. И - как мне показалось, меня как-то намечала в слушатели. А я знаю, что на женщин бомжеватого, или же с некоторыми странностями вида, я действую притягательно. Они на меня обращают внимание, выделяют из толпы. Ещё издали начинают улыбаться. Бросают многозначительные взгляды. Наверное, что-то такое во мне есть.
Я всё обижался, всё никак не мог забыть, как однажды на выходе из продуктового магазина молодой продавец попросил меня вывернуть карманы. Ну, есть, наверное, во мне что-то такое…
И - вот эта женщина. - Котёнок… - говорила она… Задавили котёнка на дороге… Она разглядывала полки и хотела, чтобы её кто-то услышал. Она хотела кому-то про это рассказать, поделиться. Но судя по тому, что обращалась она в мою сторону, она, видимо, от меня ожидала сочувствия. Тут и по сторонам нечего смотреть. Вокруг больше никого, кроме нас, не было.
– Да, - ответил я, стараясь не рассматривать подробностей заношенного платья женщины, отводя в сторону лицо, чтобы не встретиться с её, как я уже догадывался, полубезумным, взглядом. Мне нужно было взять хлеб и идти домой.
Но я всё-таки ответил: - Да, я видел этого котёнка… Жалко…
– Видели? Вы его видели, да? А почему не убрали?..
А что я мог ответить этой блаженненькой? Что торопился. Работа, дача. И, что я всё равно бы не остановился возле этого котёнка, проехал бы мимо. Не я задавил. Все мимо проезжают…
– А я его убрала. Положила в пакетик и унесла, где цветы, похоронила…
Я не нашёлся, что ответить. Да, я и не собирался разговаривать с этой женщиной, поддерживать с ней беседу. По-моему, от неё даже как-то нехорошо пахло…
И я взял хлеб. Пришёл домой. И ужинал. И читал умные книги. И от меня не пахло помойкой, я был умным, чистым и приятным. Но…
Ведь я, такой хороший и правильный, не остановился около убитого котёнка.
А подошла к нему и исполнила с ним всё, что положено, моя дурочка из магазина. У которой в её непростой жизни тоже были дела, не менее важные для неё, чем мои у меня…
И - в чём со стыдом я признавался самому себе - ведь я и в другой раз не остановлюсь, проеду мимо…
Вот… Христос… Он среди нас… Но нет при нём ни документов, ни специальной одежды. И мы встречаем его в образе разных людей. И - не узнаём.
А Он на каждом шагу предлагает нам в жизни решить простые, на первый взгляд, задачки. И - не то, что, там - «не убий», «не укради».
А, например, - что ты будешь делать с обыкновенным мёртвым котёнком?
Какая у тебя… душа?..
К 8 МАРТА
Время было - 70е годы. Страна дремала, работала с прохладцей и выпивала. Сейчас говорят - самое счастливое было время. Наиболее идеологически подкованные даже дрогнувшим голосом говорят: КОММУНИЗМ… Дрогнувшим - потому что светлое будущее они себе представляли несколько иначе. Ну, там - кто сколько хочет, столько и работает. И ест столько, сколько сможет.
Время такое так и не наступило. А сейчас, назад оглянувшись, многие вдруг со всею ясностию вдруг и поняли - коммунизм, вот он же уже и был! Это, когда работаешь, как попало, а всё равно получаешь сто двадцать рублей в месяц.
И всё, что сможешь купить, достать в магазинах продовольствий - ешь это всё, сколько хочешь!
А вообще для многих из нас в то время была молодость. А, когда молодость, то любое время можно назвать коммунизмом. Потому что в это время со всех сторон у тебя счастье, которое, как и коммунизм 70-х просто не понимаешь.
А мы в то время работали в редакции телевидения. Я, Володя Горбачевский и Марина Никитина. Были почти ровесниками. Мы не могли оставаться в стороне, когда наша счастливая страна выпивала. Был грех - выпивали и мы.
Много было напитков, как советских писателей, интересных и разных. Запомнилась «шипучка» по два пятьдесят.
Нет, ну, вы представляете? «Шампанская» бутылка, бутылка стреляет пробкой, как шампанское, в бокалы наливается шипучий напиток с запахом виноградного сока, а в этом напитке ещё и градусы! ДВА ПЯТЬДЕСЯТ!
Я же говорю - коммунизм.
И - никто в то время додуматься не мог, что можно то же самое делать из простой воды, сахара и ароматизатора. Естественно, нагазировать.
Что это производителю будет обходиться в десять раз дешевле, а продавать он это сможет когда-нибудь, когда коммунизм кончится - в десять раз дороже!..
Ну и, кроме шипучки, было ещё много чего, но речь не об этом.
Наступал обычно момент, который советскому человеку очень знаком и понятен. Поэтому пересказывать его в подробностях смысла не имеет.
Это - когда всё уже выпили и вроде уже и напились, но не хватает ещё самой малости. Вот - чуть-чуть ещё - и всё. И - по домам.
Обычно к этому моменту ещё и кончаются и деньги. Причём, так, что уже проверены все карманы, подкладки пиджаков, стельки туфель. Когда пытаешься пройти дорогой к магазину, куда уже ходил, в надежде, что где-то обронил… Случайно… Пять рублей… Три… Ну, может, хотя бы рубль…
А - нет ни рубля, ни копеечки…
Володя курил, так он все последние копеечки ещё на своё курево истратил. Роскошествовал, эгоист!..
Ну и тут Марина… Ах!... Марина!...
До этого она всё наблюдала за нашей суетливостью и нервностью. Как мы выворачивали карманы. Как мы сидели в задумчивости. Безысходности. Как уже готовы были на всё плюнуть и… И… продолжали сидеть в безысходности…
И тогда Марина сказала; - Тут недалеко моя мама живет… Я могу к ней зайти, занять…
Мы боялись поверить возможному счастию. Мы боялись дохнуть, чтобы ничем и никак его не спугнуть.
– Ну, иди, - дуэтом, шёпотом выдохнули мы.
Конечно, почти с равнодушием. Как будто это хрупкое известие для нас ровно ничего не значило. Ну, разве, так, - приятный жест со стороны Марины. Жест доброй её воли. Который мы, со своей стороны, как джентльмены, конечно, ни в коем случае не могли отвергнуть.
Ну, ещё так - если к слову - Марина с нами почти не пила. Чуть прикладывалась к напиткам. Для нашего сообщества ведь главным было - поговорить. Во время совместных наших попоек мы, как и всё прогрессивное население нашей страны, росли интеллектуально, совершенствовались. Говорили о Высоцком, Окуджаве. Марина пыталась пискнуть нам своё о Данииле Дондурее. Советовала читать его статьи.
Ну, а теперь вот - пошла для друзей своих - интеллектуалов, занимать деньги…
И вот представьте этот момент. Эту картину. Это полотно: стоим мы с Горбачевским. Почти потерявшие надежду, но для нас вдруг впереди что-то забрезжило.
И вот из-за домов показалась Марина.
Вообще в миру она была самой обыкновенной девчонкой. И на то, что она девушка-женщина мы как-то не обращали особого внимания. Свой в доску товарищ по работе. На вид - Элен Баркин, если кто знает. Если и красавица, то на любителя.
И вот выходит из-за домов Марина… В фирменных джинсиках, полурасстёгнутый батничек, грудки торчком… И как я раньше не замечал в ней всего этого?..
В сторону домов мы стояли, как два флюгера. Ничем себя не выдавая, и продолжая по инерции разговаривать о литературе, мы, не отрываясь, смотрели, как к нам приближается Марина!..
Которая - мы это чувствовали уже всеми своими фибрами - несла нам ТРИ РУБЛЯ!..
– Сколько в ней благо-родства!.. - Выдавил из себя Горбачевский, попытавшись сглотнуть сухую слюну и вместо этого просто глухо плямкнул губами…
*************
Восьмое Марта завтра…
Сколько приятных, совершенно разных и удивительных воспоминаний, которые уже не забудутся никогда, подарили нам Вы, женщины…
ОБ ИСКУССТВЕ
В древности Леонардо или какой-нибудь Рафаэль ходили по улицам, и взгляд их невольно и совершенно нечаянно останавливался на хорошеньких женщинах. Там по улице прошла - кувшин понесла на плече. А там - остановилась водицы испить из фонтанчика.
А - когда лето, когда жара, то взгляд мужчины то и дело просто вынужден то на одном, то на другом легко одетом женском теле останавливаться. Даже на совершенно постороннем. Даже если тело это замужем.
И вот Леонардо или вообще какой-то никому не известный скульптор-художник решает запечатлеть для себя вот это прекрасное мгновение, увиденное им летом на улице.
Ну и - хватает в руки зубило, бросается на подходящий по размеру кусок мрамора и отсекает от него всё лишнее. Выделяет из него женщину. А лишнее на ней, естественно - и всякая одежда.
Женщина без одежды - уже богиня. А тут ещё и в мраморе навечно.
Но тогда, в древности, тоже, наверное, были сложности чьё-нибудь лицо без разрешения выставлять на всеобщее обозрение. На лицо есть авторские права. Потому что оно, какое ни есть, но единственное и неповторимое.
И, если перед вами даже какая женщина и попозировала без одежды, то совсем не обязательно всем знать, кто эта женщина.
На все остальные части тела любая женщина может сказать, что и у неё такое есть. Даже лучше.
А вот лицо…
И вот подумал-подумал никому не известный скульптор-гений… Полюбовался ещё раз-другой на мраморную богиню.
А потом взял свою художественную кувалду и аккуратненько со всего размаху головку-то ей и отбил. А потом, уже заодно и по рукам хряснул: - «Землетрясение», мол!..
Поцеловал лицо настоящей своей красавицы, которая много недель была ему терпеливой моделью, и выпустил её из мастерской в сумерки через потайную дверь…