Глава восьмаяБОЛЬШОЙ РАЗГОВОР
Разговор начался сам собой. Принужденность бесследно исчезла, лишь только были сказаны первые слова.
— Говорят, очень хорошая картина.
— Да, хорошая. Наш Коля уже видел ее, хвалит…
Он усмехнулся, вспомнив колины разговоры:
— Понимаешь, какой чудак. Прихожу домой, он мне и говорит: «Ты, Алеша, будь готов! Тебя, наверное, товарищ Сталин вызовет в Москву на беседу…» С чего ты взял? «А я картину «Падение Берлина» видел, там показано, как товарищ Сталин вызвал к себе одного сталевара и долго с ним беседовал…» Что ж из этого? «А вот выставишь за смену тысячу опок — и с тобой то же случится. Думаешь, так это незаметно и пройдет? Обязательно вызовут в Москву!» Придумает же чудак такое! Совсем еще мальчишка!
Алеша ожидал, что Клава вместе с ним посмеется над выдумщиком Колей. Но Клава даже не улыбнулась. Она вытирала платком кончики пальцев и задумчиво смотрела на Алешу.
— Мне кажется, Алеша, что Коля прав. Ничего невероятного нет. Вспомни-ка Зину Захарову! Простая деревенская девушка, ничем не примечательная, стала работать на заводе, проявила инициативу, об этом узнали в Москве — и пожалуйста! Зину вызвали на коллегию министерства, она выступала на всесоюзном совещании механиков… Ничего невероятного нет! Если ты добьешься тысячи опок за смену на таком участке, как формовка мелких деталей, — это будет большое дело. Незамеченным оно не пройдет, вполне могут вызвать на коллегию.
Алеша смотрел на Клаву немного встревоженно. Теперь уж и ему стало казаться, что поездка в Москву вероятна.
— Надеюсь, ты не загордишься, Алеша?
— И не подумаю.
— Правильно, не надо. Здесь дело совсем не в твоей персоне. Хоть ты какой рекорд поставь — это будет мало для страны. А вот когда сотни тысяч формовщиков Советского Союза станут формовать столько же, сколько формует Алеша, вот тогда будет огромное, государственное дело. Разве можно этого добиться без Москвы, сам посуди? Вот в чем тут дело, Алеша, а не в твоей особе!
С Алешей произошло то, что уже случалось с ним не раз: он посмотрел на себя, на свой труд не с обычной, будничной, а с другой, государственной точки зрения. Еще и сегодня он думал, что тысяча опок — только его, алешино, дело. Сможет он — даст тысячу, не сможет — не даст, никого это не касается. Будет удача — поинтересуются цеховые руководители. Быть может, придет посмотреть его работу директор завода, обязательно придет секретарь из парткома и кто-нибудь из комитета комсомола. Не будет удачи — ну, и что же? Значит, напрасно старался, только и всего…
Никогда ему еще так ясно не представлялось, что его борьба за тысячу опок — частичка общей борьбы всех формовщиков страны за высокую выработку. Алеша должен бороться за то, чтобы каждый мот давать по тысяче опок на формовке мелких отливок. Каждый, а не он один!
Несколько смущенный грандиозной задачей, Алеша сказал:
— Да, без Москвы такого дела не решить! — подумав, добавил: — Лучше бы ты, Клава, не рассказывала про это — неспокойно стало. Не осрамиться бы! Сам-то я до этого не додумался…
— А я давно думаю. Такую и себе задачу ставлю — вперед двигать формовочное дело. Без этого на машиностроительном заводе никак нельзя. Тебе я ничего не говорила, потому что… Между прочим, я была у механиков. Обещают на днях поставить педаль на твой станок.
— Посмотрим. Они давно обещают. А сифон?
— И сифон обещают. Только не так скоро…
— Вот бы еще с землей решить дело!
— А что с землей?
— Понимаешь, за смену ее столько нападает у станка — чистое мучение убирать после работы. Я хотел поставить ящик и всю лишнюю землю смахивать в него.
— Ничего тебе это не даст, — покачала головой Клава. — Рабочее место у тебя тесное, ящик поставить некуда. Даже если сумеешь втиснуть его, все равно часть земли будет просыпаться. Лучше к бункеру подвесить коробку-мерку. В нее земли должно входить ровно столько, сколько нужно для набивка одной опоки. Формовщик открывает мерку, и земля валится в опоку, ни одной крошки лишней.
Алеше это не понравилось:
— Двойная работа! Сперва надо открывать бункер, засыпать землю в мерку, потом открывать коробку и сыпать в опоку. Сосчитай, сколько лишнего времени!
— Уже считала. В том-то и трудность, чтобы придумать такую конструкцию, при которой все бы делалось одним нажимом на педаль: сначала бы высыпалась земля из мерки, потом автоматически открывались бы челюсти бункера, и земля снова заполняла бы мерку.
— Сложная штука. Надо попроще…
— Проще всего решетчатый пол под станком с транспортером. Тогда бы у тебя ни пылинки не оставалось на станке, все валилось бы под пол. Но это дело пока невозможное, надо полную реконструкцию пролета делать…
— Чего же сразу не сделали?
— Ты знаешь, в какое время завод строился? В войну! Иногда и крыши не было, а станки уже работали на полный ход, под открытым небом.
…Война! Много было на заводе разговоров и воспоминаний об этом суровом и трудном времени. Станки заносил снег, руки примерзали к металлу, а люди работали: заказ для фронта. Разве тут до решетчатого пола было? Скорей бы хоть крышей накрыться!
Давно ли это было? Давно ли на этом месте пустыри тянулись, летом картошку сажали, а теперь здесь вырос целый поселок. И так — везде, строительство развернулось по всему Уралу, по всей стране. В Москве вон какие высотные здания растут. Как в сказке. А великие стройки коммунизма на Волге, Дону? Вот бы где поработать!
— Знаешь, Клава, — задумчиво сказал Алеша, — я вспомнил твою беседу в красном уголке. Помнишь, о социализме и коммунизме. Ты говорила: социализм отличается от коммунизма тем, что при социализме каждый должен трудиться по способности, а получать по труду, а при коммунизме каждый будет трудиться тоже по способности, а получать — по потребности. Так?
— Примерно, так. Это один из принципов коммунизма.
— Теперь дальше. Вот я работаю по способности. Никто не посмеет мне сказать, что я какую-то свою способность припрятал от народа, от производства. Все, что у меня есть, все отдаю заводу! — Он широко распахнул руки, точно открывая всего себя. — Так? Ты согласна с этим?
— Согласна.
— Хорошо. Получаю я по две тысячи рублей в месяц. Мне этого вполне хватает на все мои потребности. Ведь я так понимаю потребность, чтобы человек ни в чем не нуждался, чтобы у него было все для жизни, чтобы он мог работать со спокойной душой.
— Потребность нормального человека…
— Вот именно: потребность нормального человека. Значит, так: вот эти потребности нормального человека я уже сейчас могу удовлетворить полностью. Значит, что? Могу я сказать, что живу уже при коммунизме? Могу я так сказать или не могу?
— Прямо сказать? Так вот и сказать?
— Ну да, прямо и откровенно. Как ты понимаешь это дело…
— По-моему, можешь… И не можешь…
Алеша отодвинулся, откинулся на спинку стула, оперся руками в край стола и негодующе посмотрел на Клаву:
— Нехорошая у тебя привычка, Клава, — вечно посмеиваешься над людьми. Недаром Саша жалуется на тебя…
— Я не смеюсь, Алеша…
— Зачем же ты меня путаешь? Неужели нельзя прямо ответить?
— Нельзя так просто ответить на такой вопрос… Ну, хорошо, хорошо! — заторопилась она, заметив нетерпеливое движение Алеши. — Я отвечу так, как сама думаю… Можешь ты так говорить потому, что ты, как член социалистического общества, в самом главном уже живешь по-коммунистически, — это правильно. Ведь социализм и коммунизм не стоят где-то далеко друг от друга, не отгорожены китайской стеной. Они — рядом, они две фазы, высшая и низшая, одного коммунистического общества. Много, очень много коммунистического уже есть в нашем социалистическом обществе, стоит только повнимательнее присмотреться. С каждым днем это новое, коммунистическое, увеличивается и растет. Мы с тобой уже во многом являемся членами коммунистического общества… Что же тут удивительного, что при социализме Алеша Звездин живет так, как полагается жить при коммунизме?
— Так, хорошо, понятно! А почему я не могу так говорить?
— Алеша, как ты не понимаешь! Речь-то идет не о том, как живет стахановец Алеша Звездин, а о том, как все члены общества живут. Ведь как я вам говорила: от каждого по способностям, каждому по потребностям. От каждого и каждому! Ответь на такой вопрос: получает сейчас наше общество от каждого по его способностям?
— Лодыри еще есть, чего там и говорить…
— Вот видишь! А дает ли оно каждому по его потребностям?
— Тоже нет.
— Вот в чем и дело. Ты понял?
Алеша сосредоточенно размышлял. Клава продолжала:
— Кроме того, учти, что у коммунистического общества не только один признак — принцип распределения продуктов. Еще целый ряд условий, которыми определяется коммунизм. Почитай Ленина и Сталина, у них есть замечательные высказывания. Тогда тебе будет ясней…
Они помолчали. Фойе медленно заполнялось народом. Стало шумно.
— А знаешь, — сказал Алеша, — сегодня на меня Саша ни с того ни с сего разобиделся…
— А что такое?
Алеша рассказал, как он попросил Сашу убрать землю, высыпанную из пробной опоки, и как Саша потребовал, чтобы он, Алеша, на него не кричал.
— Ты и в самом деле кричал?
— Ничего подобного. Просто сказал, что раз насвинячил за моим станком, так надо и убрать…
— Вот видишь! Все-таки оскорбительно! — Клава подумала и продолжала: — Ты обязан изменить к нему отношение. Подумай, какие он сегодня победы одержал: стихотворение написал раньше срока, работать начал в один переверт. Разве это пустяки? Для него очень много, по крайней мере, на один день. А ты ему? Знаешь, поговорка есть: тверди человеку все время, что он свинья, он и в самом деле захрюкает… Я и сама неверно подхожу к некоторым ребятам — к Грише Малинину, к Симе Черновой.
Внизу прозвенели звонки. Вторя им, билетеры загремели кольцами, отодвигая портьеры над входами.
Алеша и Клава спустились с балкона и вошли в зрительный зал. Небольшой, выкрашенный в светлокремовые тона, окаймленный лепными карнизами, он выглядел очень уютно. Так же, как и в фойе, под потолком широко раскинула бронзовые лучи сверкающая люстра в форме пятиконечной звезды.