— Да, под влияние. Тогда я ему сказала: как хотите, Яков Михайлович, а я не могу работать дальше так, как работала до сих пор. У меня сердце есть, чувства есть. Не могу равнодушно смотреть, как стерженщицы делают брак, а потом списывать все это в отвал! Мое дело — предотвращать брак, а вы из меня хотите сделать регистратора! Он помолчал, посмотрел на меня и говорит: «Как вижу, тебя не переспоришь, товарищ Рысева! Как начальник отдела, предлагаю тебе заниматься только контролем продукции и не вмешиваться в производственные дела».
— Что же было потом? — нетерпеливо спросил Николай Матвеевич.
— Я сказала, что все равно буду бороться за предотвращение брака. Я права.
Николай Матвеевич шумно и облегченно вздохнул, словно от того, как ответила Рая своему начальнику отдела, зависело очень многое.
— Молодец! Правильно ответила…
Рая улыбнулась и махнула рукой:
— Он сказал: «Пеняйте на себя, товарищ Рысева! Я вас переброшу на другой участок, в другой цех, и не старшим контролером, а простой браковщицей!» Я сказала, что и на другом участке буду работать так же. «Тогда выгоню из отдела! Можете идти!»
Рая отставила пресс и с силой сцепила пальцы.
— Обидно? — спросил Соломин.
— Очень обидно! — проговорила Рая. — Обидно, Николай Матвеевич! Как он не может понять, что я стараюсь не для себя, а для производства, что производству будет лучше, если я буду работать по кольцу? Куда проще работать по-старому: направо — годный стержень, налево — негодный…
Рая расстегнула полевую сумку и вынула оттуда исписанный лист бумаги.
— Вот, вчера я всю ночь просидела и сделала выборку, сколько брака дает смена, когда работают контролеры по кольцу и когда идет простая разбраковка. Ведь брак можно свести до нуля, если поднять на это дело всех контролеров. Я-то уверена, а вот вы…
Она передала листок Николаю Матвеевичу.
— Мне кажется, что ты нащупала очень важное дело, Рая! Я, пожалуй, не все еще взвесил и продумал до конца. Но будь спокойна: мы тебя поддержим всеми силами.
Рая встала. Почувствовав поддержку, она совсем успокоилась, лицо вдруг стало ласковым и улыбчивым.
— Спасибо, Николай Матвеевич! — сказала Рая и протянула ему руку.
Соломин крепко пожал ее:
— Желаю успеха!
Когда Рая ушла, Николай Матвеевич повернулся к Клаве:
— Слышала? Какое замечательное дело затеяла девушка! — Он возбужденно ходил по комнате и даже руки потирал от удовольствия.
Клава и раньше слышала, что Рая Рысева работала иначе, чем другие контролеры: не сидела на месте, принимая готовые стержни, а проверяла все звенья производственного процесса, начиная с изготовления стержневых смесей и кончая качеством краски на участке окончательной обработки стержней.
Она видела, как снует девушка по всему пролету. Часто ее низкий грудной голос можно было слышать там, где даже и мастер редко бывал. Однажды она видела Раю в шихтовом дворе, в паровозной будке. Она ожесточенно спорила с машинистом и сцепщиком, настаивала, чтобы они передвинули вагоны дальше, к другой разгрузочной площадке, так как площадка, у которой стояли вагоны, показалась ей недостаточно чистой, на ней мог засориться привезенный для стержневого пролета песок.
Ничего необыкновенного, выдающегося в ее работе Клава не находила. Просто девушка работает с душой, как сотни других молодых девчат.
— Что ж, — обиженно сказала Клава, — когда контролеры ОТК борются за качество, вы видите! А вот когда наши комсомольцы проявляют инициативу, вы и слова доброго не находите…
— Не поняла! — живо откликнулся Николай Матвеевич. Он помолчал, задумавшись, потом хитро посмотрел на Клаву: — Хочешь, я тебе небольшой экзамен устрою? Чем, по-твоему, особенно ценен метод Зины Захаровой?
Вопрос секретаря партбюро озадачил девушку. Смеется он, что ли? Любому пионеру известно, что Зина закрепила за собой станки и образцовым уходом добилась того, что они стали работать без ремонта вдвое дольше, удлинился, как говорят механики, межремонтный цикл.
Так она и ответила Николаю Матвеевичу.
— Не в этом главное, Клава, — сказал он. — Зина своим примером вовлекла в борьбу за сохранность станков миллионы станочников. Ты понимаешь, Афанасьевна? Она их как бы приблизила к настоящей коммунистической сознательности! По-моему, именно этим ценно начинание Захаровой…
Клава задумалась. До сих пор, когда говорили о движении Зины Захаровой, у Клавы возникало представление о тысячах станков, закрепленных за рабочими. При этом фигуры самих рабочих стояли как бы в отдалении, казались тусклыми, неопределенными. Главное — станки.
— Вот теперь ты взгляни на дело Рысевой, на ее начинание с такой точки зрения, — говорил Николай Матвеевич. — Сколько у нас технических контролеров на заводе?
— Много.
— А сколько их в стране? Десятки, а может быть, сотни тысяч. Как они до сих пор участвовали в производственной жизни? Правильно Рая говорит: многие только и занимались тем, что направо откладывали годную продукцию, налево — брак. Что творится на производстве, почему получается брак, где причины, как их предотвратить — не контролерское дело. Теперь представь себе другую картину: сотни тысяч контролеров страны стали вникать в производство, учить рабочих культуре труда, умению обращаться с мерительным инструментом, всему тому, от чего зависит качество продукции, перестали быть посторонними наблюдателями. Это же такой отряд вовлекается в соревнование, что подумать радостно!
Клава молчала. Да, теперь она поняла, почему так разволновался Николай Матвеевич, — рождался новый метод, новое движение.
Соломин вернулся к столу, сел и спросил:
— Так ты, Афанасьевна, говоришь, что техчасть одобряет предложение Алеши Звездина?
— Мне не хочется говорить об этом, Николай Матвеевич…
— Уже не хочется? Почему же… Надо поговорить! Конечно, с точки зрения технической, против расширения питателей можно и не возражать. Плохого ничего нет. Немножко меняется технология, правда, не в сторону совершенствования, а в сторону упрощения, но, в конце концов, все возместит уменьшение брака… Плохо другое — наша беспринципность. Плавильщики заливают в формы холодный металл, а мы их одобряем: пожалуйста, товарищи, не хотите работать горячим металлом — работайте холодным, мы вам создадим условия… Ведь это же линия наименьшего сопротивления, Клава! Так мы не укрепим, а развалим коллектив плавильщиков…
— Но что делать, Николай Матвеевич? — сказала Клава.
— Что делать? — повторил Николай Матвеевич. — Надо поработать с плавильщиками, вот что делать!
Соломин рассказал Клаве, какие мероприятия наметило партийное бюро, чтобы поправить дела в плавильном пролете.
— Впрягаться надо, Афанасьевна! Плавильщиков надо вытащить во что бы то ни стало! Это будет большой шаг вперед на пути к стахановскому цеху. Мы идем в поход за коллективный стахановский труд, и первым шагом будет заказ строек коммунизма. Ты слушаешь меня, Клава?
Конечно, Клава слушала. Стахановский цех, да это было бы просто замечательно! Сегодня же она соберет комсомольское бюро, надо выделить посты комсомольского контроля, которые следили бы за выполнением заказов для строек коммунизма, надо хотя бы на время прикрепить членов бюро к плавильному пролету…
Но в каком глупом положении она сегодня оказалась перед Алешей: все время твердила «я да мы», «отстоим, не сдадимся»… Хватит ли у Алеши деликатности, чтоб не подшутить над нею по этому случаю?
Глава четвертаяВ СТЕРЖНЕВОМ ПРОЛЕТЕ
В коридоре отдела технического контроля Рая Рысева читала приказ о своем увольнении. Он висел на доске объявлений, наклеенный на толстую пачку всяких других приказов, извещений и распоряжений. Капли клея еще не высохли и темными пятнами просвечивали через уголки тонкой папиросной бумаги.
Рая ждала приказа, была готова к нему, но все же от волнения строчки прыгали в глазах. «За неоднократное невыполнение моих распоряжений и приказов…» Подумайте только — неоднократное! Всего-то одно распоряжение ее выполнено. Она не могла его выполнить, оно было против ее совести. «С работы снять и направить в распоряжение отдела кадров…» Так-то вот, Раиса Павловна. Доработалась, отправляйся в отдел кадров. Сделал свое дело Яков Михайлович!
Что же? Начальник доказал, что он хозяин своему слову. Обижаться нечего, ведь он предупреждал, что снимет с работы, — вот и снял.
Ссутулившись, ни на кого не глядя, Рая прошла через большую комнату, в которой сидели работники центрального аппарата технического контроля, в приемную начальника ОТК. Шура Коленкина, ярко накрашенная девушка, секретарь начальника отдела, читала какую-то книгу, засунутую в полуоткрытый ящик стола.
Увидев Раю, Шура встрепенулась, захлопнула ящик стола с запрятанной книгой и приподнялась с места, выжидательно посматривая на девушку.
— Яков Михайлович у себя? — спросила Рая.
— У себя, но…
— Что — но?
— Он не велел тебя принимать.
— Вот как! Что ж, его дело! — Рая пожала плечами и присела к столу. — Тогда ты мне дай выписку из приказа…
Видимо, Шура ожидала крупного разговора и была даже озадачена тем, что Рая так равнодушно отнеслась к отказу в приеме. Она торопливо сказала, слегка усмехнувшись:
— Сейчас, Раечка, сейчас. Я уже подготовила…
Что-то похожее на участие и сожаление изобразилось на ее лице.
— Зачем ты так сделала, Раечка? Ну, зачем?
— Тебя это не касается. Ты мне выписку давай!
— Яков Михайлович так жалеет тебя. Тяжело ему было, Раечка. Он долго-долго думал, прежде чем подписал приказ…
— Думал? Что ж, и еще подумает — не велика беда…
— Что ты собираешься делать, Рая? — настороженно спросила Шура. Ей, видимо, хотелось разговориться. Она держала в руках выписку из приказа и делала вид, что перечитывает ее. — Знаешь, у главного энергетика есть местечко, вакантное. Хочешь, поговорю с девочками? Они помогут тебе устроиться…
— Не надо. Я буду здесь работать.