— Нашей личности тут быть не полагается! Не достойны…
По тону было трудно определить, сожалеет ли он, или, наоборот, доволен тем, что его портрета нет в галерее.
За длинным столом с аккуратно разложенными книгами сидели две продавщицы и что-то читали. Буфетчицы звенели посудой, перетирая стаканы. На эстраде сверкали разложенные по стульям трубы духового оркестра. Сами музыканты собрались в сторонке вокруг своего дирижера и над чем-то весело смеялись. Тараканов присоединился к музыкантам.
Клава осталась одна. Она посмотрела на часы и стиснула пальцы: «Пятнадцать минут восьмого, а литейщиков все нет? Что случилось?»
В фойе вошел начальник пролета Халатов с женой — высокой, дородной женщиной, одетой в черное шелковое платье. Зябко кутаясь в пуховую шаль, она обвела скучающим взглядом зал и неожиданно пискливым голосом сказала:
— Ну вот, говорила же я тебе… Никого еще нет.
Халатов сердито разглаживал усы.
Клава, приветливо улыбаясь, шла им навстречу. Ей не нравился Халатов, но это были первые гости, и Клава чувствовала себя обязанной принять их хорошо, радушно.
Халатов смотрел на нее колючим взглядом и, не здороваясь, отрывисто сказал:
— Где же народ, Волнова? Вы проваливаете вечер! Не умеете — не беритесь! Тоже мне — устроители балов!
Клава от неожиданности остановилась и несколько мгновений изумленно рассматривала рассерженного Халатова. «Что с ним? Чего он-то ругается?» — думала она.
— Сейчас! — почему-то сказала она и рванулась к выходу.
Клава так резко распахнула дверь в вестибюль, что мирно беседовавшие гардеробщицы замолчали и внимательно следили за ней, пока она бежала к выходным дверям.
На крыльце было пусто. Со всех сторон Дворец обступали высокие вековые сосны, только над самым зданием виднелся уголок звездного неба. Верхушки сосен мерно качались и гудели. С крыши ветром сдувало снежную пыль, она падала на гладкий бетонный пол крыльца и уносилась куда-то в сторону.
Прямо, на склоне горы светились огни соцгорода. К нему через бор вела прямая и длинная аллея, ярко освещенная цепочкой фонарей. Аллея заканчивалась решетчатыми чугунными воротами с эмблемами завода на створках. Сколько ни смотрела Клава в сторону соцгорода, аллея оставалась пустынной, никто не появлялся.
Клава уже хотела вернуться во Дворец, но в это время за ажуром ворот мелькнули две темных фигуры. Они вышли на аллею и направились к клубу, о чем-то разговаривая. Да, это был Николай Матвеевич с начальником цеха Лукиным. Как ни зябко было, но Клава дождалась, пока они поднялись на крыльцо.
— Что это значит? Почему раздетая и на крыльце? — спросил Николай Матвеевич.
— Как же! Добрая хозяйка всегда поджидает гостей на крыльце! — засмеялся Лукин.
— Николай Матвеевич! — взволнованно заговорила Клава. — Ведь никто не возражал против вечера! Почему же никого нет?
— И по этому случаю ты стынешь на морозе?
— Вы думаете, очень приятно будет, если вечер сорвется?
— А ну, прислушайся! — сказал Николай Матвеевич.
Сквозь глухой шум бора из соцгорода донеслись звуки баянов, песни, громкий говор множества голосов. И вот в воротах показалась голова колонны — это были литейщики. Николай Матвеевич и начальник цеха Лукин зашли в общежития и настояли на том, чтобы рабочие шли во Дворец организованно, колонной, с баянами и песнями.
— Видишь, литейщики — народ организованный… — сказал Соломин. — А теперь марш в клуб!
Первыми вошли в вестибюль баянисты — Коля и Семен Кузьмич. Они часовыми встали у входа, и что есть сил играли марш. На звуки баянов тотчас же откликнулся духовой оркестр.
Клубная дверь уже не закрывалась — литейщики шли непрерывным потоком.
У окон гардероба образовалась огромная очередь, но это не портило веселого настроения, которое появилось у всех еще на пути к Дворцу, в те полчаса, когда колонна литейщиков шла по заснеженным улицам соцгорода. Каждому было приятно сознавать, что он — частица такого большого, дружного и шумного коллектива, что все вместе они делают нужную работу у себя в цехе, а теперь вот, тоже вместе, собрались отдохнуть и поразвлечься в своем Дворце культуры.
Николай Матвеевич, потирая озябшие руки, ходил среди раздевающихся рабочих, разговаривал то с одной, то с другой группой. Без халата и военного кителя, в темносинем костюме, он теперь казался помолодевшим.
Клава невольно стала подражать Николаю Матвеевичу: тоже ходила от группы к группе, приглашала посмотреть витрину с диаграммами, галерею портретов стахановцев, знакомила еще не знавших друг друга девчат из разных смен.
Вестибюль быстро пустел, все вошли в фойе.
Молодежь устроила танцы. Пожилые литейщики заполнили читальный зал, иные вместе с женами неторопливо обходили портретную галерею стахановцев и довольно крутили усы, заметя свой портрет. Скромность, конечно, хороша, но все-таки каждому было лестно видеть свой портрет здесь, во Дворце, где бывают тысячи посетителей.
Около витрины с диаграммами возник ожесточенный спор между Лукиным и Халатовым. Халатов покраснел и говорил хрипло, тыча коротким пухлым пальцем в выведенную на таблице против плавильного пролета четкую цифру «94».
— Вот средний процент выполнения — видно? 94. Звезд с неба не хватаем, но работаем на совесть. Верно, товарищи?
Он оглянулся на окружающих, явно ища сочувствия. Но никто его не поддержал.
Лукин стоял против него, то и дело поправляя очки. Ему был неприятен такой разговор, кругом стояло много рабочих, — но и молчать было нельзя, раздражение было трудно скрыть.
— Средний процент — показатель относительный, на него ориентируются либо лодыри, либо чиновники. Вы смотрите, как у вас смены работают: «Беспалов — 116, Фомичев — 95, Сорокин — 71». Почему такая разница при одинаковых условиях? Вы изучали вопрос? Легче всего прикрыться средним процентом. Но от вашего среднего процента до стахановского цеха дистанция огромного размера.
По фойе пробежал Тараканов, изо всех сил потрясая колокольчиком.
— Занимайте места! Занимайте места! Начало!
Он был весел и возбужден, видя вокруг себя столько народа. Честное слово, молодежная суббота литейщиков должна получиться на славу! Жаль, что из завкомовцев, кажется, никто не пришел, — посмотрели бы они, как ожил Дворец. Дело, настоящее дело!
Потрясая звонком, он убежал за кулисы готовить самодеятельность.
Глава четвертаяМОЛОДЕЖНАЯ СУББОТА
Наконец президиум был выбран, регламент утвержден. Клава поднялась на трибуну. Бросилась в глаза круглая головка микрофона. Вид его смутил Клаву, и она поспешно отвела взгляд от блестящей коробки.
В зале установилась тишина, откуда-то доносились лишь неясные, смутные шумы и шорохи. Клава тихонько кашлянула, готовясь говорить, и услышала, что кашель повторился в глубине зала, повторился ясно и отчетливо, даже громче, чем она кашляла сама. Ах, да, микрофон!
Она смутилась. Ей показалось, что она уже очень давно стоит на трибуне. Стоит и молчит. Искоса она глянула в зал. На глаза попалась группа заводских футболистов с Гришей Малининым. Они сидели на третьем ряду и, не переставая, шептались между собой. Никто из них даже не смотрел на нее и, кажется, не собирался смотреть… Она оглянулась на президиум, на Николая Матвеевича. Тот смотрел упорно и нельзя было сказать, чтобы в его взгляде было одобрение, скорее, он недоумевал.
Тогда Клава решилась. Она отложила листок с началом доклада, посмотрела в зал, охватив его сразу одним взглядом, громко и отчетливо сказала:
— Товарищи литейщики! Вы, вероятно, знаете нашего формовщика Алексея Звездина? Он работает на первом станке первого конвейера, а теперь уехал в Москву по вызову министра…
— Алешку-то? Не вероятно, а на самом деле знаем, — тотчас услышала Клава чей-то голос.
Реплика прозвучала из группы Малинина. Футболисты повернулись к Клаве и смотрели внимательно, с интересом.
— Так вот, однажды Алексей Звездин обратился ко мне и попросил разъяснить ему такой вопрос. Он, формовщик Звездин, работает на совесть. Никто не имеет права упрекнуть его в том, что он не отдает производству все свои способности, все свое умение. Получается, что он осуществил уже основной принцип коммунизма — работать по способности… Заработка ему хватает на покрытие всех его потребностей. Таким образом, по отношению к нему осуществлена и вторая часть основного принципа коммунизма — каждому по его потребностям. Алексей Звездин спросил меня: может ли он сейчас, уже сегодня, назвать себя членом коммунистического общества? Не живет ли он, формовщик Алексей Звездин, уже в коммунистическом обществе?
— Ого! — прозвучал голос из другого конца зала, и тут же звякнул колокольчик.
— Я уверена, товарищи, что у нас на заводе не один Алексей Звездин интересуется этим вопросом. Каждому из нас интересно, каким он будет, коммунизм? Когда придет коммунизм? Чтобы ответить на эти вопросы, нам надо посмотреть на тот путь, которым идут простые трудовые люди нашей страны к достижению своей высокой и благородной цели, к осуществлению мечты человечества…
Голос ее окреп. Она смотрела людям прямо в глаза. Она теперь очень ясно и отчетливо видела весь свой доклад, каждую его фразу, каждую строчку и уже заранее готовилась выделить те фразы, которые ей казались особенно важными и удачными. Говорить было легко, радостно и приятно…
Лукин сидел рядом с Николаем Матвеевичем. Он был раздосадован стычкой с Халатовым и вначале плохо слушал, что говорила Клава.
Лукин прислушался к Клаве. Донеслись звонко и отчетливо сказанные слова:
— «Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, создающие все блага жизни, кормящие и одевающие весь мир, — вот кто настоящие герои и творцы новой жизни»…
Да это же сталинские слова! Замечательные слова! Именно так: «настоящие герои и творцы новой жизни»! Каждый руководитель обязан хорошенько запомнить эти слова. Может быть, ошибка Халатова в том и состоит, что он перестал уважать рабочих — главных героев и творцов новой жизни? Поймет ли он когда-нибудь эту ошибку?