— Право, не знаю. Вы зачем меня звали, Николай Матвеевич?
— Не знаю да не знаю! Что за незнайка ты стала, Клава? Я вот тоже не знаю: что мне делать теперь с этим добром? Вот возьму и повешу рядом с картой, на всеобщее обозрение. Девчата в цехе как узнают, что в партбюро висит такая находка, сразу сбегутся ко мне. Авось, среди них и хозяйка найдется.
Николай Матвеевич посмотрел на расстроенное лицо девушки.
— Я тебя пригласил, Афанасьевна, на совет. Нам, по всей вероятности, скоро понадобится в плавильном пролете сменный мастер. Кого бы ты порекомендовала на такую работу из своих комсомольцев?
— В плавильный пролет? Там полный штат…
— Скоро будет неполный. Мы решили рекомендовать сменного мастера Семена Фомичева начальником пролета. Пока временно, а потом будет видно…
— А Халатова?
— Халатова придется снимать. Он тормозит работу в плавильном пролете.
Николай Матвеевич говорил еще что-то, но Клава уже не слышала. Внезапно у самых ног своих она увидела записку, выпавшую из пакета. Она подняла ее. Алешиным почерком на записке было старательно выведено всего два слова: «Другу Клаве». У нее стремительно и гулко забилось сердце.
«Алеша!» Значит, он помнил о ней в Москве, даже купил подарок… Она с интересом посмотрела на ткань — шелк выбран хорошо, расцветка и красивая, и в то же время скромная, платье должно получиться чудесное.
— Какого ты мнения об Алеше Звездине? Ты меня не слушаешь, Афанасьевна?
— Алеша Звездин? — ответила Клава, думая о своем: «Что же случилось?» Почему Алеша так стремительно убежал, когда они с Сашей заметили его во Дворце и хотели подойти? — Странно!
— Что странно?
Клава очнулась. «О чем это говорит Николай Матвеевич? Да, не подходит ли Алеша Звездин к роли сменного мастера плавильного пролета, вместо Семена Фомичева?.. Но почему он бросил свой подарок и не ищет его?»
— Странно! — сказала она еще раз.
— Наконец, скажешь ты мне, что такое тебе кажется странным? Случилось что-нибудь? — встревоженно проговорил Николай Матвеевич.
— Ничего, Николай Матвеевич! — постаралась бодро ответить Клава, но лицо у нее было такое расстроенное, вот-вот заплачет.
— Так ты говоришь — ничего не случилось? Ой, обманываешь, Афанасьевна! Ну, хорошо, хорошо, пусть будет так! Что же все-таки скажешь об Алеше? Подойдет он сменным?
Клава собрала всю свою выдержку и медленно сказала:
— Что я думаю об Алексее Звездине? Он очень изменился после поездки к министру…
Николай Матвеевич подумал.
— Ничего не нахожу. Хотя кое-что понятно: мечта у него теперь большая. Алеша задумался над кокильным литьем. В Москве ему министр подсказал. Очень большое дело, Афанасьевна, и партбюро решило поручить его Алеше.
— Вот видите! А мне он ничего не сказал…
— Откровенно сказать, тут я виноват. Мы с ним уговорились, что не будем вести разговоров, пока не установим кокильную машину — зачем попусту трезвонить? Придет время — скажем всему заводу: давайте осваивать машину, переходить на кокильное литье.
Клава не отводила глаз от шелковых складок. И чем больше она смотрела на отрез, тем горше и обидней ей становилось от всей этой непонятной и странной истории. Она встала.
— Николай Матвеевич, я пойду.
— Что такое?
— Я пойду. Не могу я больше!
И она быстро, почти бегом, выбежала из партбюро.
Николай Матвеевич удивленно погладил подбородок, подошел к подарку, задумчиво погладил материю, покачал головой и пробормотал:
— Молодо-зелено… Это ничего, разберутся…
Глава седьмаяЛИТЕЙНАЯ МАШИНА
Нежданные осложнения, которые произошли в отношениях с Клавой, точно подстегнули Алешу: он с еще большим рвением отдался работе.
В ушах звучали слова министра: «Помни, Алеша, что о кокильном литье записано в пятилетнем плане, а это — закон, его выполнять обязан каждый… Кто будет впереди? Горький, Грузия или Урал?» Это больше всего волновало Алешу. Ему казалось, что честь уральского завода находится в его руках, что от него зависит, кто будет победителем в соревновании за освоение кокильного литья.
Алеша вспоминал кряжистого Пашкова, легкого и подвижного Мехрани. Любопытно, как у них дела? Что они предпринимают? Когда он освоит кокильную машину, он обязательно им напишет. Будет полезно: если они тоже работают над освоением кокильного литья, то можно обмениваться опытом…
На другой день после поездки, рассказав Николаю Матвеевичу о поручении министра и заручившись поддержкой секретаря партбюро, Алеша решил пойти на склад оборудования. Ему не терпелось увидеть кокильную машину.
Проходя шихтовым двором, в просвете широко распахнутых вторых ворот он увидел Сашу и Клаву. Они стояли у самого входа в шихтовый двор. Алеша внутренне вздрогнул и прислонился к сложенному неподалеку штабелю огнеупорного кирпича.
Саша, помахивая руками, что-то возбужденно рассказывал Клаве. Он снял шапку и похлопывал ею по колену. Сквозной ветер шевелил его волосы, сбивал их набок.
Клава стояла молча, пригнувшись, смотрела себе под ноги и носком валенка постукивала по чугунному обрубку. Потом она с чем-то согласилась, они направились в цех и прошли недалеко от Алеши, по другую сторону кирпичных штабелей. До Алеши донеслись сашкины слова:
— Ты думаешь, так, просто рассказывать про свое чувство? Не смею я, вот в чем дело…
«А теперь посмел?» — подумал Алеша, провожая их взглядом.
Через широкий проем в стене Алеше было хорошо видно, как они вошли в стержневой пролет. Они остановились у входа, опять о чем-то переговорили и подошли к Рае Рысевой, внимательно наблюдавшей за работой стерженщиц.
Рая улыбнулась, широко и размашисто встряхнула им руки. Саша что-то сказал, и Клава ушла. Саша остался вдвоем с Раей. Он говорил с контролером, а сам все смотрел и смотрел вслед ушедшей Клаве. И чем дальше уходила Клава, тем расстроенней и беспомощней становилось его лицо. «Ну, еще бы не влюблен! Минуты без нее прожить не может. Только Клава отошла, как уже на нем лица не стало… — подумал Алеша. — Ну, и пусть!»
Он отвернулся от проема и решительно зашагал на склад, оборудования, стараясь думать только о кокильной машине…
«Какая она? На снимке, в учебнике литейного дела, она походила на карусель. 3660 миллиметров в диаметре… «Экая громадина», — думал Алеша.
Два часа он бродил среди огромных ящиков с резервными станками, среди прикрытых толевыми настилами каких-то непонятных агрегатов, пока добрался до литейной машины. Это, действительно была громадина — больше трех метров в диаметре, тщательно обитая досками, с кокилями и толкателями, — угловатая, глыбистая, неподвижная, настоящий металлический холм. Алеша любовно погладил крутые бока машины, кое-где покрытые коричневыми пятнами ржавчины. Ну, ничего, это поправимо! «Мы наведем порядок, заставим тебя работать, голубушка!»
Он уже видел кокильную машину в цехе, в действии. Медленно ползут по окружности стола двенадцать кокилей. Один подходит к ковшу с чугуном. Солнечно светится тонкая струйка металла, вползая в литник. Залитый кокиль сделал полкруга, и поршень цилиндра толкнул наружную половину формы. Из кокиля вывалилась огненно-красная отливка. Скользнула в желоб и, вся светясь, со звоном покатилась вниз. Подъехал другой кокиль. Опять толчок, опять звон — и еще одна отливка катится вниз, на отжиг. Пустые кокили ползут дальше, их заправляют, коптят и опять подставляют под ковш, и снова струйка чугуна впивается в литник. Никаких опок, никакой земли, никакой пыли — дешево, быстро, аккуратно, хорошо!
Он снял шапку, вытер рукавицей лоб, шею. Что теперь делать? Думать нечего, надо бежать к Николаю Матвеевичу. Теперь дел хватит: надо затащить ее в цех, осмотреть, перебрать, установить, опробовать. Министр сказал: «Подумайте насчет сплава для отливки кокилей. Институты думают, но и вы подумайте!» Правильно! И об этом надо подумать, добиться стойких кокилей…
Нахлобучив шапку, Алеша побежал в партбюро. Бежал прямо пустырем, проваливаясь в снег, не разбирая дороги, точно каждая секунда была бесконечно дорога. Несколько раз, подергав ручку двери, Алеша с досадой убедился, что в партбюро никого нет, что дверь закрыта на ключ. Он выбежал в цех, тревожно спрашивая встречных, не видали ли где-нибудь Николая Матвеевича.
— В плавильный пошел. Что случилось, Алеша?
Алеша отмахивался и бежал дальше. Увидев киоск с газированной водой, он вдруг почувствовал, что очень хочет пить, что все пересохло во рту. Он попросил налить себе кружку и нетерпеливо переминался: все казалось, что девушка в киоске слишком уж копается, а ему надо бежать…
— Куда вы торопитесь, Алеша? — ласково улыбаясь, спросила девушка и протянула ему кружку шипящей воды.
Алеша выхватил кружку, выпил воду большими глотками и убежал.
— Прислали! — крикнул он Николаю Матвеевичу, задыхаясь. — Нашел я ее.
Николай Матвеевич смотрел на него спокойно, любовно и, казалось, даже не слышал, что говорил Алеша.
— Да нашел же я ее, Николай Матвеевич! — нетерпеливо повторил Алеша, которому не нравилось, что на лице секретаря партбюро не появилось никаких признаков оживления.
— Слышу, слышу, Алеша! — отозвался Николай Матвеевич и так же спокойно сказал стоявшему рядом Семену Кузьмичу: — Ну, вот видишь, Семен! С такими молодцами можно горы ворочать, а ты боишься и гадаешь, брать тебе или не брать плавильный пролет на себя. Смелее, смелее брать надо, Семен! Все будет хорошо!
Легкое чувство обиды, вызванное равнодушием Николая Матвеевича, быстро угасло. Алеша сам понял: дело большое, надо действовать спокойно и обдуманно.
Было о чем подумать: переход на кокильное литье — задача не из простых… Сама по себе установка и освоение машины сулили много трудностей и неожиданностей — ни знатоков этого дела, ни опыта работы в цехе не было. Кроме того, надо было подумать о связанной с переходом на кокильное литье перестройке всей работы цеха. Что делать с конвейером мелких отливок? Его надо переключить на крупное литье или снимать совсем.