Опытный глаз мог заметить разницу в работе Алеши и других формовщиков. Алеша перевертывал собранную опоку всего только один раз, тогда как другие формовщики переворачивали ее дважды. Несколько месяцев тому назад Алеша работал так же: ставил на станок сначала нижнюю опоку, потом модель, верхнюю опоку, затем все это перевертывал и начинал набивку нижней доли. Покончив с этим, опять перевертывал и набивал верх. Получались два перевертывания.
Бессмысленность первого перевертывания поразила Алешу. Зачем нужно собирать опоку именно в этом порядке и затем ее перевертывать? Ведь если изменить порядок сборки, ставить сначала верхнюю опоку, модель, нижнюю опоку, получится то же самое. Тогда можно начинать набивку сразу, не перевертывая пустых опок.
Он задумался. Весь цех работал с двумя перевертами. Видно, так было принято с незапамятных времен. Такой порядок казался незыблемым, таким приемам всегда учили молодых формовщиков. Ему ли, Алеше, все это менять?
Алеша пошел к Николаю Матвеевичу Соломину: с кем же ему было еще советоваться, как не с начальником пролета, секретарем партийного бюро? Он рассказал свои мысли и смущенно замялся, когда заметил, как пытливо и внимательно всматривается в него Соломин.
Николай Матвеевич недавно начал работать в литейной. Юноша с продолговатым открытым лицом, с прямой, непокорно свисающей на лоб светлой прядью волос, серыми, широко раскрытыми глазами, в которых светилось искреннее желание во всем разобраться, заинтересовал его. «Парень думает о своем труде — должен получиться хороший рабочий. Правда, у него мало еще самостоятельности, но со временем придет и это…» — так размышлял Николай Матвеевич, а Алеше думалось, что начальник пролета смотрит на него недоверчиво и как будто укоряет за то, что вот он, такой молодой рабочий, всего без года неделю в цехе, а уже начинает выкидывать разные штуки.
— Ты предлагаешь работать с одним перевертыванием? — спросил Соломин.
— Предлагаю? — Алеша смутился еще больше. — Ничего я не предлагаю, товарищ начальник. Я хотел только выяснить: зачем нужно лишний раз перевертывать?
— Чего же тут выяснять? — улыбнулся Николай Матвеевич.
— Так ведь непонятно же, почему так делается…
— Эх, Звездин! Много еще есть в цехе непонятных вещей, в которых нужно разобраться… — Он еще хотел что-то сказать, но в кабинет вошли. Николай Матвеевич отвлекся, а потом сказал просто и коротко: — Иди и пробуй! Получится — подумаем, что делать дальше; не получится — ну, что ж… Пробуй!
Алеша попробовал. Он набил опоку по-новому, по-своему, — получилось. Попробовал еще раз — опять получилось. Тогда он постоял, подумал и махнул рукой, как бы прощаясь со старым способом работы. Всю смену набивал он опоки в один переверт.
Старые формовщики посмеивались и пожимали плечами: нашел, где экономить! Ну, две-три, ну, пять секунд сберег на одной форме — эка важность!
Тогда Алеша вытаскивал блокнот и показывал желающим свои подсчеты: если он экономит на переверте только три секунды, — а три секунды он экономил наверняка, если не больше, — то и тогда за смену набегает семь минут. Семь минут — это две формы. Хорошо, допустим, что это — мелочь… Но почему ее не подобрать, если она в руки дается, на пользу идет?
Многие сразу ухватились за алешин способ и работали очень даже не плохо. Кое-кто из «старичков» долго подсчитывал и прикидывал в уме и уж потом нерешительно, как бы нехотя, стал работать в один переверт. Однако нашлись и такие неподатливые, что упорно стояли на своем и не захотели работать по-новому.
Гриша Малинин, когда Алёша докладывал о своем способе на производственном совещании, недовольно и пренебрежительно фукнул носом:
— Секундочки! Такая экономия — Плюшкину под стать. Насколько я понимаю, Плюшкин — отрицательный тип…
Показал ему тогда Николай Матвеевич отрицательного типа!
Алеша резко тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя воспоминания, и взглянул вдоль ряда формовочных станков.
Вон он ворочается, Гриша Малинин! Настоящий медведь! Ему все равно, где ни ворочаться: на первом ли, на последнем ли станке — лишь бы смену отбыть…
Подружиться с ним, что ли? Может быть, удастся вытащить в люди. Парень здоровый, сильный. Прямо жаль, что такая сила пропадает для дела.
Клава давно предлагает: подойди к нему, поговори по душам, узнай, почему так вяло работает? Надо бороться за каждого человека, на хорошую дорогу выводить. Ведь нельзя же отвечать только самим за себя, надо людей тянуть за собой…
Это она правильно толкует, надо будет взяться за Гришу. Самой Клаве неудобно — девчонка, а парень, как видно, заносчивый, мнит о себе много. К женщинам относится по-старинке: «бабы».
Алеша увидел: вдоль проезда, торопливо помахивая руками, спешила сама Клава Волнова. Шла, а полы синего халатика трепетали, словно от сильного ветра. Прядка волос выбилась из-под косынки. Нахмуренная, серьезная, сосредоточенная, одним словом, — деловитый технолог, строгий комсорг.
«Ну, чего серьезничаешь?» — размышлял про себя Алеша, посматривая в свободные от работы секунды на приближающуюся девушку. «Чего, спрашивается, важничаешь? Думаешь, мы тебя без этого не уважаем? Небось, сразу поняли: девчонка с умом, работать хочет по-настоящему, трудного дела не боится, поступает всегда справедливо. Такой и подчиняться легко: знаем, старается не для себя, для коллектива».
Девушка подходила все ближе и ближе, кивая знакомым формовщикам, и, Алеша это чувствовал, не забывала взглядывать и на него. Она дошла до алешиного станка и остановилась, дожидаясь, когда он повернется к ней лицом, чтобы можно было разговаривать. В цехе стоял такой грохот, что поневоле ей пришлось прильнуть к самому алешиному уху и говорить коротко, отрывисто:
— Ты в субботу обещал эскиз, помнишь? Не сделал?
— Почему ты так думаешь? В ящичке возьми!
Клава запустила руку в ящичек на перегородке, вытащила зарисовку, расправила бумагу и погрузилась в ее изучение.
Это был набросок новой модели крышки домкрата с расширенными питателями.
Дело в том, что в литейной недавно организовали так называемую площадку брака. После завершающей контрольной операции в одном из углов очистного пролета выставляли на всеобщее обозрение выявленные за сутки бракованные отливки. Так предложила делать технический контролер Рая Рысева.
Как-то Алеша зашел на площадку и увидел целую кучу негодных крышек домкрата. К одной из них была прикреплена карточка с надписью:
«Крышка домкрата. Брак — 12 процентов. Причина — заливка холодным металлом. Виновник — начальник плавильного пролета т. Халатов».
Алеша только руками развел. 12 процентов! Он подсчитал — получилось, что больше полусотни заформованных им опок уходило в брак. Самое малое, полчаса он работал впустую, его труд пропадал зря. Да только ли в нем дело! Впустую трудились земледелы, напрасно старались очистники. А сколько испортили материалов, сколько истратили электроэнергии, сколько сожгли топлива, чтобы расплавить такую массу чугуна! И весь этот труд пропадал даром, потому что плавильщики заливали в формы охладевший металл: не успевая заполнить форму, он застывал в пути. Как можно допустить такое?
Раз металл холоден, плохо растекается по форме, значит надо расширить ему путь, сделать пообъемистее питатели. Тогда чугун будет проникать внутрь опоки более сильным потоком, и брак исчезнет.
Он посоветовался с Клавой Волновой. Та даже рассердилась: вот еще новости! Плавильщики нарушают технологию, заливают холодный металл, а они должны им потворствовать, расширять питатели! Ну нет! Надо заставить плавильщиков работать свежим горячим металлом. Никаких расширенных питателей!
Алеша разволновался, разгорячился:
— Так, так! Вот и будем ждать, когда перестроятся плавильщики, а тем временем десятки тонн чугуна — на переплавку, в вагранку. Государственные деньги на ветер летят, коллектив работает впустую. Зато мы спокойно живем: сидим у моря и ждем погоды. Так, что ли?
Он говорил так убежденно, что Клава заколебалась. Может быть, в самом деле допустить расширенные питатели? Как временную меру, пока наладятся дела в плавильном пролете? Вреда от этого никакого, а польза — очевидна.
— Хорошо, уговорил! Делай эскиз!
Теперь эскиз был у нее в руках.
Алеша искоса наблюдал за Клавой. Она закусила губу: чего-то не понимает. Алеша хотел уже приостановить работу, чтобы сделать пояснения, но она разобралась сама, морщины на лбу разгладились, удовлетворенно кивнула головой.
Вот брови у нее приподнялись, она вопросительно пожала плечами: с чем-то несогласна, что-то сделано неправильно. Интересно знать, что это ей пришлось не по вкусу? Пушистые ресницы девушки чуть шевелились, когда она пробегала глазами по бумаге, брови то сдвигались, то расходились. Алеша обратил внимание, что у нее очень красивые брови — широкие, ровные, они почти сходились на переносице. Забыв о работе, Алеша с минуту рассматривал живое, выразительное лицо девушки. «Какая красивая!» — подумал он внезапно, почему-то вздохнул и заторопился работать.
Тем временем Клава перестала рассматривать чертеж и задумалась. Еще раз окинув его взглядом, сказала:
— Хорошо! Прежде всего, поговорю в техчасти…
— Хорошенько поговори! Честное слово, пусть только сделают новую модель, не пожалеют денег, — она себя в месяц оправдает.
— Хорошо, хорошо! Если техчасть не поддержит, к Николаю Матвеевичу пойду. Он обещал комсомолу помогать, сам говорил: проявляйте инициативу. Вот и пусть поддерживает!
Она постояла, как будто собираясь еще что-то сказать, но не решаясь. Помолчав, спросила:
— Саша стихи пишет?
— Рифмы у него чего-то там… Разбежались!
— Пусть не разбегаются. Так и передай: чтобы к субботе были. Обещал.
Алеша кивнул и начал набивать опоку. Клава наблюдала за ним, и он старался работать с особенной, непринужденной четкостью. Открыв бункер и ожидая, когда насыплется земля, он крикнул:
— Клавдия Афанасьевна! А когда же педаль на бункер поставят?