Алеша всегда спокойный, рассудительный, выдержанный, никогда лишнего слова не скажет. Саша — порывистый, иногда даже суетливый, разговорчивый и уж совсем никакой выдержки нет — что подумал, то и сказал.
И наружность у них совсем разная. Алеша высокий, с широкими крутыми плечами, худощавый, но сильный. Как-то попробовали побарахтаться с ним в комнате — Алеша уложил Колю в кровать как маленького, руками словно железом сковал. А ведь он, Коля, в ремесленном и в колхозе был не последним среди ребят по своей силенке. Лицо у Алеши продолговатое, нос прямой, тонкий, волосы светлые, прямые, глаза серые, небольшие, но взгляд такой прямой, что его трудно выдержать.
Саша коренастый, с пухлым, круглым лицом, полными румяными щеками. Волосы темные, курчавые, нос большой, глаза черные, выпуклые, широко открытые. Саша давно, еще до приезда Коли, увлекся стихами. Пишет и пишет, хотя каждый день собирается бросать это дело. Наизусть стихов знает столько, что даже трудно себе представить, как он умудряется их запоминать. Перечитал и заучил уйму стихов, потом решил писать сам. Вороха тетрадей исписал: вон сколько их по всем углам комнаты.
И, наверно, не плохие стихи. В стенной газете не бракуют. Слышал, как Клава Волнова сказала: «Ты у нас в литейной самый первый поэт. Напиши стихотворение к празднику Советской Армии. Такое тебе комсомольское поручение». А Клава Волнова, наверное, разбирается в стихах.
Алеша, тот совсем другой человек. Алеша уважает технику, пожалуй, даже побольше, чем Саша свои стихи. Он серьезный парень. Недаром с ним советуются, к нему прислушиваются не только он с Сашей. Часто и из соседних комнат приходят ребята, чтобы поговорить о своих делах.
Вот вошло ему в голову, что он может набить тысячу опок за смену. Тысячу опок на мелкой формовке, когда норма по алешиным деталям всего полтораста штук. Надо же задумать такое! Коля как-то разговорился с Клавой Волновой. Она сказала, что на московском заводе есть формовщик, который на этих деталях давал, самое большее, девятьсот штук. Москвич, старый рабочий, и тот смог дать только девятьсот, а Алеша задумал его перегнать!
По всему было видно, что Клава не только одобряла алешину затею, но и болела за нее всей душой. Даже разговаривать об этом спокойно не могла, волновалась: «Понимаешь, Коля, тут дело не в том, что наш Алеша прославится. Совсем не в этом! Дело в том, что он всей нашей организации, всему цеху, — да не только цеху, всему заводу, — покажет, как надо бороться за коммунизм! Ведь что это такое — бороться за коммунизм? Для нас, литейщиков, это значит давать возможно больше продукции, и самого хорошего качества. Наш Алеша не свое личное дело делает, а наше общее, коллективное… Ты понимаешь, в чем суть, Коля?»
«Личное, коллективное, коммунизм, продукция…» — не сразу и разберешься, как связать все эти слова, но понятно одно — переживает Клава за Алешу здорово…
У Коли затекли руки. Он лег на спину и начал думать о себе. Хорошо, что после ремесленного он попал в такую компанию. Ребята ему крепко помогают разбираться и в жизни, и в работе. Он замечал, что, может быть, и не сговариваясь, они вели его за собой, направляли его, следили за ним.
Бывало, Саша усаживал его на стул и начинал читать свои стихи. Коля слушал внимательно, но ничем не показывал, нравятся ему стихи или нет. Если ему что и приходилось не по вкусу — он стеснялся говорить. Многое он просто не понимал, а расспрашивать не хотелось.
Сашу выводило из терпения упорное молчание товарища. Он смотрел в упор выпуклыми черными глазами и спрашивал:
— Ну как? Ничего?
Коля видел, что ему не отмолчаться и неопределенно говорил:
— Вроде как бы ничего.
Саша досадливо крутил головой:
— Эх ты — вроде да как бы! Пошли в кино?
В прошлый выходной Саша повел его в горы на лыжах. Что ж, и это хорошо! Нет у него на родине, в барабинских степях, таких густых сосновых лесов, какие разлеглись здесь вокруг завода. О горах и говорить нечего — в Барабе их нет и в помине, кругом степь да степь. Уральские леса и горы вблизи посмотрел — это раз. В отпуск поедет к себе в колхоз — будет о чем ребятам порассказать. А второе — увидел с горы, каким будет этот город, когда отстроится, и в котором он будет работать. Большой город, красивый… Стоящий город!
Алеша тоже не забывал о Коле. Обычно перед концом смены он появлялся у колиного станка и смотрел, как тот очищал механизмы и сдавал их сменщику. Потом шел с ним в душевую. Затем они ходили из цеха в цех. Алеша показывал ему завод.
Особенно понравился Коле главный конвейер.
Как на чудо, смотрел он на рождение грузовика. В те далекие времена, когда он, маленький деревенский мальчишка, жил в колхозе, ему и не снилось, что он увидит когда-нибудь такое. Даже не верилось, что грузовики, без счету пробегавшие по деревне, делались здесь. Слишком простой, будничной казалась обстановка для создания такой умной машины, как автомобиль…
Но это было так: Коля узнавал отдельные узлы и детали машины в пирамидах, сложенных вдоль эстакады. Он видел, как эти детали делались…
Вот исток главного конвейера — рамное отделение. Звонкий клекот пневматических молотков, мощные вздохи прессов неслись отовсюду. Одним нажимом пресса сверкавшая звездой раскаленная заклепка вдавливалась в круглое отверстие, скрепляя собой части рамы.
Потом ее подхватывали электроподъемником и через широкий проем в стене выкатывали на оборку, устанавливали на конвейерные цепи. Привычными, размеренными движениями сборщики закрепляли на раме задний мост, переднюю ось.
Украшенная одиноко торчащим рулем рама на минуту исчезала в окрасочной камере и выходила из нее чистенькая, блестящая свежей зеленой краской. Сборщики ставили мотор, крылья, радиатор, колеса, сотни других, мелких деталей.
Потом эстакада кончалась. Машина вставала на колеса. Уже в последние минуты из широкого проема в потолке, покачиваясь на тросах, на машину спускалась кабина из другого проема — кузов.
Начиналась регулировка и проверка нового грузовика. Алеша и Коля стояли в стороне и наблюдали за работой сборщиков. Алеша говорил серьезно и наставительно:
— Видишь, какая картина? Красота! Ты все это, Николай, должен знать, как свои пять пальцев. Понимаешь, завод этот наш — мой, твой, сашин, всех нас. Мы его хозяева и должны хорошо знать, что к чему здесь. Вот видишь — кронштейн. Может быть, он в твою опоку отлит. Ты понимаешь — в твою, твоими руками сделанную! Ведь этим гордиться надо!
Коля молчал и думал: «Хозяин, хозяин… Хорошо тебе говорить, когда ты меньше двух норм в смену не даешь. А я? Вчера из ремесленного прибыл, едва-едва в норму укладываюсь — какой я хозяин?» Непривычно звучало все это для Коли, трудно было ему освоиться с мыслью, что он, Коля, вместе со всеми владеет заводом, отвечает за все его богатое и сложное хозяйство. Он отвечает за завод!
Иногда Коле становилось немножко обидно, что ребята обращались с ним, как с совсем маленьким — даже в душевую ходили с ним. Но в то же время он сознавал, что он очень мало знает об этом большом заводе и что каждый разговор с товарищами дает ему много полезного. Он как бы взбирался в гору, с которой шире и лучше видно кругом…
Признаться, он и завидовал немного Алеше и Саше. Им хорошо, они уже второй год на заводе, идут каждый своей дорожкой. Один увлекся стихами, другой — техникой. А какую дорожку выбрать ему?
Стихи он слушать любил, но писать совсем не тянуло. Техника, конечно, интереснее. Если Алеша задумал добиться тысячи опок в смену, то почему бы ему, Коле, по своим деталям не нацелиться на триста? Да не так это просто. Надо иметь крепкие навыки в работе. А таких навыков у него еще нет.
Он смотрел, как работает Алеша: у того все как бы само собой делается. Даже не заметишь, что он устал. Руки, все тело двигаются свободно, легко, без напряжения: играет человек, а не формует! Коле так не суметь, нет. По крайней мере, сейчас не суметь. Навык надо. Самое главное — навык. И не мотаться из стороны в сторону. Положим, наловчился формовать одну деталь, можешь сделать ее с завязанными глазами — тогда за другую берись. Начнешь хвататься за разные детали — в дураках останешься.
Да и к чему это? Торопиться в таком деле нельзя. Работает он всего месяц — время еще не ушло. Заработок хороший, квартира куда лучше, соседи — ребята хорошие, не драчуны какие-нибудь.
Даже мать, — не утерпела, недели две тому назад приехала проведать сынка, — и та осталась довольна его житьем-бытьем. На прощанье так и сказала: «Держись, Коленька, сынок, за ребят этих. По всему видно, к правильной жизни идут — иди и ты с ними!»
Конечно, надо идти с ними. А тем временем и присмотреться можно, как и что выбрать себе для занятия. Ведь смена вон какая короткая, всего восемь часов. Остальные шестнадцать тоже надо чем-то заполнить, не все же время на боку валяться…
Коля встал и начал одеваться.
Саша взгромоздился на стул вместе с ногами, навалился на стол и сосредоточенно читал написанное, хмурясь и шевеля губами. Он мельком оглянулся на Колю и тотчас же заговорил:
— Слушай, Колька, а ведь получилось! Честное слово, получилось! Я бы сказал, даже здорово вышло…
— Да ты бы оделся хоть. Замерзнешь!
— Верно, одеться надо. Сейчас в цех пойду. Вот, Клавдия Афанасьевна, получайте. Досрочно написал! Посмотрим, какое у нее будет выражение на лице. Ничего, ничего, Колька, и у нас, оказывается, характер есть!
Он был так возбужден, что чуть не порвал рубашку, надевая ее на себя. Взяв мыло и полотенце, чтобы пойти умываться, не утерпел и еще раз вернулся к столу, чтобы перечесть стихотворение.
Скрипнула дверь, Коля уходил в умывальную. Саша бурно рванулся вслед за ним.
— Подожди, Колька, мыться вместе пойдем!
Звонко шлепая тапочками, он вихрем промчался по тихому коридору, и вскоре из умывальной донеслись громкое покрякивание и всплески. Саша лил на себя воду пригоршнями и приплясывал перед умывальником не то от холода, не то от избытка сил.