БЕССМЕРТНЫЕ АТАМАНЫ
Драпают пешие воины,
Смешался конников строй.
Она говорит спокойно:
«Кто любит меня — за мной!»
Шестнадцати лет девчонка.
Носительница огня.
Сменила свою юбчонку
На латы, меч и коня.
КРАСНАЯ СЛОБОДА
1
Все последние годы у Аленки было странное чувство: как будто она живет не своей жизнью, а чьей-то чужой. Будто по земле ходит какая-то другая девка, а Аленка смотрит на нее со стороны. Это началось сразу, как она вскочила на коня, убегая из Заболотья. Дорога до Москвы, усадьба Хитрово, Никон, «Слово и дело», монастырь, начало атаманства — все это пропило, как в сказке, без ведома и воли Аленки. Собой себя она чувствовала пока жила у отца и матери, а потом — как будто ее по жизни повел кто-то другой. Но сегодня, после того, как она казнила боярина и Сухоту, все изменилось. Сегодня, а скорее, сей ночью, почувствовала, что сказка кончилась, и отныне она хозяйка своей судьбы, и как жить дальше, решать ей, и больше никому.
После казни в слободе было много дел и забот:. Она собрала сотенных атаманов и велела, чтоб для всех было найдено чистое исподнее белье — завтра в усадьбе указан банный день. Это белье помог отыскать Логин. Он указал склады слободских купцов, объявил, чтобы слобожане несли все, что у них есть лишнее. Ефтюшка метался по усадьбе в поисках посуды, где греть воду. Вымыть такую орду людей — не шутка. Логин и тут помог, Он собрал все бочки, кадки, ведра. какие были на усадьбе, велел снести их в солильню, самое большое крытое помещение, и наполнить холодной водой. На дворе развести костры, наносить кирпичей, камней и булыжников и начать их калить. А раскаленные метать в бочки — вот вам и теплая вода. Истлевшее, завшивленное белье сжигать в кострах же.
Из Темникова от Степки Кукина прибежал гонец. Степка упреждал, что сам воевода Челищев удрал в Шацк, а его стрельцы, дьяки, подьячие, сыщики и все ему верные люди бродят меж городом и слободой, и чтоб атаман был настороже. Пришлось осмотреть весь тын вокруг слободы и посылать ватажников слабые места укреплять; брешь у плотины, через которую проник Васька, заделать, ворота поставить на место.
В усадьбу Аленка вернулась заполночь, все, кто был с ней, завалились спать. А к Аленке сон не шел. Чувствуя, что в жизни ее наступил перелом, она думала, что делать дальше? Мысли пчелиным роем шумели в ее голове. Ну, барину она отомстила за себя и за отца, подлеца Сухоту убила, дальше что? А дальше воевода! Челищев, потом Яков Хитрово должны ответить ей за порку в сенях, а Богдан за порку на конюшне. Если она эти заветы исполнит, то слава те, господи. Дальше же будет видно. Правильную ли цель она себе поставила? А как же?! Иные-прочие ватажники, что идут вместе с нею, — разве они не ради мести своим угнетателям кинулись в мятеж? Может, водить такое войско не женское дело? А почему? Скоро месяц, как она атаманит, и дела идут. Две усадьбы взяли, слободу освободили, в город вступили. Раненые у нее всегда прибраны, лечены, завтра вот в бане всех вымою — какой из мужиков-атаманов так заботится о людях? Стало быть, все идет, слава богу. Успокоившись, Аленка уснула.
Банный день закончился поздно. Хорошо ли, плохо ли, но две тысячи людей вымылись, сменили белье. Хорошо поработала и Настька. Она (правда, с помощью Аленки) прибрала около сотни раненых. Савва позаботился о ватажниках по-своему — он раскулачил в слободе кружечный двор, забрал оттуда все хмельное и помалу угостил после баньки каждого ватажника. К вечеру вся усадьба гудела песнями, плясками. Не обошлось и без мордобойства. Аленка тут же указала — одну тысячу с утра послать в Темников на смену, а оттуда тысячу привести на помывку и отдых.
Вечером приехал Степка Кукин, оставив в городе Еремку. Из Заболотья привезли мать Аленки. Логин посоветовал устроить по этому поводу малое застолье.
В большом барском зале поставили столы, скамейки, позвали сотенных атаманов. Васька Золотые кудри застолья не дождался, он уже наугощался с ватажниками и пришел сильно навеселе. Аленка снова переоделась в женские одежды, была радостна, весела и довольна. За стол села рядом с матерью, по другую сторону посадила Савву. Степка Кукин, Ефтюшка и Настька сели напротив. Первые чарки выпили за победу над гнусью (так Васька Золотые кудри называл бояр, дьяков и князей), вторую чарку за атамана. Потом гости захмелели и стали пить как попало.
Захмелела и Аленка. Она вышла из-за стола, перешла в спаленку, открыла окно. К хмельному она была непривычна, от медовщинки заложило в груди, трудно стало дышать. Скрипнула дверь, в спаленку кто-то осторожно вошел. Света Аленка не зажигала, но почувствовала — Васька.
— Кто звал тебя? Сюда мужикам входу нет. Что надумают люди?
— Ты, атаман, в носу не ковыряй, — уверенно заговорил Васька.. — Все знают — любишь! И Савва во хмелю мне говорил.
— Люблю, ну и что?
— Дак пошто гонишь?
— Я не гоню. Говорю — что люди скажут?
— Люди нам не указ!
— А ты-то любишь ли? Ты баловень, тебе бы только…
— Ну и дура! А ты знаешь, почему я тогда убег?
— Почему?
— Испугался я. Ну, думаю, очарует она меня, навеки присушит…
— А ты не хотел?
— Еще как хотел. Но у меня на руках грамота от Стеньки была. А теперь вижу — судьба. — Васька обнял Аленку, прижал к груди, впился губами в ее губы.
— Милый…
Васька сжал голову Аленки ладонями и начал целовать ее в щеки, в глаза, в шею. Потом расстегнул два крючка, распахнул кофту, уткнулся носом в правую грудь, отыскал губами сосок…
— Не надо… Подожди… Не время еще…
— А чего ждать? — Васька навалился на Аленку, начал клонить ее к постели. Аленка с силой оттолкнула его.
— Честно бери! У мамы спроси, у Саввы. Он мне за отца…
— И спрошу! — Васька схватил Аленку за руку, вывел ее в залу, подвел к столу, поставил на колени, сам встал рядом.
— Мама! Мы любим друг друга. Благослови! И ты отец Савва благослови!
Мотя растерялась. Она глядела то на Аленку, то на Ваську, то на Савву.
— Мама! Это судьба. Я давно ждала его, искала. И нашла. Благослови.
— Если можно, повенчай, Савва? Мужем и женой нас нареки.
— Бог благословит, — Савва встал, сходил в светелку, вынес икону, передал Моте. Та приняла ее в руки и стояла растерянно, не зная, что с нею делать. Савва подвел Мотю к молодым, шепнул на ухо: «Дай поцеловать». Васька ткнулся губами в образ (на иконе был изображен нерукотворный образ Христа). Поднесла икону к Аленкиному лицу. Та тоже прикоснулась к Христу губами. Савва принял икону, коснулся ребром, крест-накрест, головы Васьки, потом Аленки, произнес:
— Повенчаю при случае. А ныне именем господа бога нашего нарекаю вас мужем и женой. Аминь.
Степка Кукин помрачнел. Застолье зашумело. Сотенные атаманы полезли к молодым с поздравлениями. Кто-то крикнул: «Горько!». Молодых посадили рядом, начали наливать чарки. Выпили.
Васька захотел петь:
— Какая свадьба без песни! Вот я знаю одну, разбойную. — Он тряхнул кудрями и запел голосисто, раскачиваясь из стороны в сторону:
Как по Волге, да Волге-матушке
Да ладья плывет разнаряжена,
Посреди ладьи золота казна,
На казне сидит девка красная,
Не так плачет — рекой заливаетца.
Атаман девку уговаривал:
«Ай, не плачь, девица, не плачь, красная».
«Ай, да как мне, девочке, не плакати:
Я в пятнадцать лет во нужду пошла,
Я в шестнадцать лет души резала,
Я зарезала парня бравого,
Парня бравого, бел-кудрявого,
Своего ли дружка, дружка милого.
Ай, как ночью не спалось мне, много виделось,
Ну привиделся сон, да нерадостный:
Что тебе, атаманушка, быть повешеным,
А тебе, есаулушка, быть постреляным,
А твоим молодцам быть в неволюшке.
Ну а мне, девочке, быть в Волге-матушке.
— Не к добру песня, не ко времени, — сказал Савва.
Васька это понял и сам, плеснул по чаркам вина, крикнул:
— Воспримем еще, други-товарищи!
Кукин чарку не принял, рывком поднялся, начал говорить:
— Ехал я ныне на совет, попал на свадьбу. Однако времени, атаман, для гульбищ у нас нету. Надо решать, что далее делать? Говорить ли?
— Говори.
— Не вовремя ты пиры заводишь, Алена. И некстати. Вести со всех сторон невеселые идут. Товарищ наш, атаман Федор Сидоров от Саранска повел ватагу к нам, но в селе Кременки встренулся с воеводой Юрьем Борятинским, был пойман и умер от пыток. Ватажники разбросаны по лесам, они к нам же прибегут. В город Шацк прибыл воевода Яков Хитрово с подмогой. Главный воевода князь Долгорукой под Арзамасом силы копит. Привел к нему воевода Шербатов пять тыщ, да воевода Леонтьев — четыре. А наша главная сила сейчас здесь, и воеводы об этом знают. Они единым разумом живут и нас, как медведя в берлоге, обкладывают с четырех сторон. Мы же кидаемся, из стороны в сторону, кто куда захочет, да в баньках моемся, да в свадебки играем. Скажи мне, атаман, како мыслишь дальше воевать?
— Воевода Хитрово в Шацке, говоришь? — Аленка поднялась решительно. — Добро! Вот мы и пойдем на Шацк, мне все одно с ним посчитаться надо. В Шацке, я знаю, воевода Астафьев дряхл, у него всего полсотни стрельцов, и в осаде сидеть не с чем. А с Янкой Хитрово мы справимся. Оттоль я пойду на Касимов, там, ты сам говорил, царской рати нет. Если Федьки Горбуна рать рассеяна и к нам подойдет, сколько у нас будет? Тыщ пять! Шацк возьмем — у нас будет десять, а то и более, Касимовские черные люди пристанут. Сила! Тогда, быть может, мы и князя Долгорукого пощупаем. Единой силой, единым разумом. А что касаемо свадьбы, ты сам* то женат?
— Вдовый я.
— Но женился в свое время?
— Само собой.
— А сегодня моя пора пришла. Что тут плохого?
— Могла бы повременить.
— Банька тебе не по нраву? А ежели вша ватажников заест, если от того моровая язва произойдет? Это тебе будет по нраву?
— Про баню я это так сказал. Меня другое беспокоит.
— Что?
— Не тех людей ты к себе приближаешь. Ваську-не ковыряй в носу мужем сделала. Я его по разинскому волжскому хождению знаю. Пустобрех он и бражник!
— Но, но! — Васька вскочил. — Ты полегче. Я теперь тоже атаман.
— Вот-вот. Теперь он, а не ты, править ратью будет. Он направит, он насоветует. В хозяйские дела кого пустила? Ефтюшку да Логина. Ефтюшка трем собакам щей не разольет, а Логин — он же барский подхалюзник. Он яко волк, сколь не корми — все одно в лес смотреть будет. За Темников, слободу и усадьбу мы сколько людей положили, поранили? Много. А ради чего? Чтобы тут снова барский выкормыш всем владел. Он при случае тебе рожки наставит!
— И тут ты не прав, есаул, — вступил в разговор Савва. — Атаман Василей слободу зело умно захватил, он смел, отважен. А что пьет, то и воробей пьет. Ты тоже не без греха. И советы его не плохи. Слышал ты, как атаман все по-доброму раскумекала?
— Плохо раскумекала! У нее, я вижу, одно на уме— как бы недругам своим за обиды отомстить.
— А что в том плохого? — спросил Васька.
— Если бы она одна была. Мсти кому хошь и сколько хошь. Но за нею много тыщ людей идет, они-то почему за ее обиды кровью должны платить. Они не для того рогатины взяли. Они за волюшку поднялись. И ты, Алена, только об этом мыслить должна. Нам на Шацк сейчас итти не можно. И крепости ныне брать не нужно. Взяли одну — хватит. Суть одоления не в них. Вот взяли мы Темников. Чтоб его держать, тыщу, а то и две тут надо посадить. Шацк возьмем — еще тыщу, Касимов — тыщу. А с чем воевать будем? Нам надо царскую силу перемалывать, нам надо арзамасскую дорогу держать. От Темникова до Арзамаса семьдесят пять верст. Единственная дорога и вся в лесах непролазных. Надо на нее всю рать посадить, на каждых пяти верстах засеки сделать. Дорога сия болотиста, на нее с пушками не проедет никакой воевода, только пешочком. Мы на этих засеках главную рать и перекрошим. Ты, атаман, как хошь, а я пойду на арзамасскую дорогу. Вот это ныне я и хотел тебе сказать. Прощевайте пока. Думайте!
Кукин перешагнул через скамью, вышел, резко хлопнув дверью.
— Останови его, Алена! — крикнул Савва. — Он хмелен, а без него нам нельзя.
Аленка накинула на плечи шаль, выбежала велел Кукину. Догнала его на дворе. Схватила за рукав:
— Остановись, есаул. Нельзя же так! Мы подумаем, посоветуемся. Может, по-твоему сделаем.
— Не понимаешь ты ничего, атаман, — Кукин положил руки на плечи Аленке и с обидой заговорил — Помнишь, там, в монастыре. Ты думаешь, почему я за тобой пошел? Да мила ты мне, люба. Как я рассуждая? Поднимем мы с тобой войско, одержим не одну победу, ты же видишь, я воевать умею, полюбим друг друга… А теперь? На кого променяла! На Ваську-не ковыряй в носу! Под образа-то встала зачем?! Ну потешилась бы так просто, потом поняла бы пустоту его, ко мне приклонилась бы. А теперь все! Я тебе не попутчик. Прости, — Кукин снял руки с плеч и пошел к воротам, ссутулившись, медленно.
2
Мирон Мумарин упорно пробивался к Темникову. У Ядрина к ним пристали еще две сотни черемис и чуваш и пошли на Мурашкино. Там, по слухам, атаман Максимка Осипов собрал около 15 тысяч и, взяв Мурашкино, готовился итти на Арзамас. Мирон почувствовал, что Осипов затеял верное дело и может нанести воеводе Долгорукому большой урон. Но ошибся. Максимко Мурашкино взял, это верно, но воевать князя не торопился. В богатой округе было много помещичьих усадеб. Максимка, распылив свою армию, грабил добро, убивал приказчиков и бар, громил питейные дворы. Мумарин понял, стоит только тут появиться двум-трем царским полкам, и от армии Осипова не останется и следа. Мирон на усадьбы ходил тоже, но ничего кроме лошадей и кормов не брал. Потерял в схватках сотню людей, зато остальных четыре сотни посадил на коней и оторвался от Осипова. Через села Шарапово и Мамлеево, не ввязываясь в бои, он шел, верный зову Аленки, на Тем» ников.
3
Аленка дня три ждала возвращения Кукина. Но он не приходил. Васька утешал:
— Да наплюй ты на него! Знаю я, почему он убег— из ревности. Он под тебя клинья подбивал, старый хрен.
— Он не старый. Ему тридцать пять всего. Я знаю.
— Да не пропадем мы без него. Врать больно горазд.
— Он не врет, он все знает.
— Все? Про Федьку Сидорова сказал — убили. А он жив. И войско свое ведет к нам.
— Откуда узнал?
— Прибежали люди из-под Панцова. Сами видели.
— Много?
— Человек сорок. Рассказывают, что про тебя по всему свету слухи идут. Дескать, ходит под Темниковом баба-атаман, раненых не бросает, а лечит, людей в бане моет, вином угощает. Вот увидишь — потекут к тебе целые тыщи.
Тыщи не тыщи, а в чем-то Васька был прав. Со всех сторон приходили к Аленке ватажники, просились в войско. По десятку, по полсотне, а иногда и по сотне в день прибыль. А однажды прибежала Настька, она усмотрела с колокольни — идут к слободе конники, не иначе как Федька Сидоров.
Аленка пошла встречать. Глянула — Миронко!
Бросилась к нему, обняла:
— Пришел все-таки!
— Так звала же…
— Сколько с тобой?
— Четыреста.
— Бери еще тысячу — будешь атаманом. Пойдем к Савве.
В доме, пока Мирон здоровался с Саввой, Васька отвел Аленку в сторону, сказал хмуро:
— Ты чо это всякого мужика облапливаешь?
— Не ревнуй. Этого человека я давно знаю. Добрый у нас атаман будет.
— Это мы еще поглядим.
Ночью, почесывая волосатую грудь, Васька лениво жужжал Аленке на ухо:
— Говорил я с ним. Такой же вахлак, как и Степка Кукин. Про волю плел да про землю. Ты их не слушай. Сама для себя живи. Ты думаешь, наши казачки про волю думают? Думаешь, Стенька про волю? Это только для дураков. Каждый в бунт идет, чтобы разгуляться, чтобы добра больше надуванить, золота запасти. У тя хоть есть золотишко-то?
— Откуда, Вася. Я и не думаю об этом вовсе.
— И напрасно. Война войной, а деньги — сила. Вот подавим мы гнусь, займем эту, допустим, усадьбу, али еще что получше — знаешь, сколько денег потребовается.
— А если они нас?
— Тут надо ухо держать востро. Как увидим, что дело не тяга — бежать надо. сразу. Все бросать и бежать. К персицкому шаху. Вот тут золотишко пригодится.
— Спи, Вася. Завтра рано вставать. Завтра я с Мироном к Кукину поеду.
— А я?
— И ты.
Скоро Васька захрапел. А Аленке не уснуть до рассвета. Может, прав Кукин — не того человека к сердцу допустила?
Утром Золотые кудри проснулся поздно. Аленка уже переоделась в мужскую одежду, успела съездить в слободу, в Заболотье и побывала в нескольких ближних хуторах, где размещались сотни. Мирон ездил с ней. На обратном пути Аленка спросила:
— Ты чем-то недоволен, Мирон? Хмуришься все.
— Я доволен. Люди у тебя хорошие, накормлены, напоены, не балуют вроде. Сотенные тоже. И видно — любят они тебя.
— Хмур отчего?
— Это так. Оттого, что один. Отец у меня умер, Левка на Волге остался, Илейка братству нашему изменил, на Ветлугу убег. Я думал, с тобой легче мне будет. А у тебя Васька…
— Да что вы, мужики, сдурели! — Аленку взяло зло. — В Москве боярин приставал, в Темникове воевода, Кукин туда же…
— Кричишь зачем? Я не пристаю. Говорю, что одинок.
— Других вам баб нет что ли?
— Бабы есть. Я сестру хотел найти. Зачем звала тогда?
— Ну, если сестру… Разве я против. Будь братом. Ладно?
Мирон кивнул головой. Про себя Аленка подумала— не сестру парень ищет. Нет, не сестру.
— Где тебя носит? — сердито спросил Васька, когда Аленка и Мирон вошли в избу. — Ведь к Кукину хотели ехать.
— Рано к Кукину? С чем мы к нему приедем? С Шацком? А много ли мы про Шацк знаем? Ровно ничего. Посему собирайся, бери полусотню и побывай в Селищах, в Конобееве и все вокруг Шацка разведай. Суток тебе хватит?
— Полусотни мало. Давай сотню.
— Боишься? Тебе же тайно надо ездить. Где сотню спрячешь? Полусотни и то много.
— Вона! Тогда давай десяток конников. А то и один съезжу. — Васька зло глянул на Мирона, выскочил из избы.
Вернулся муж на следующее утро. Аленка всю ночь провела в тревоге — Васька поехал в разведку один. Начал было говорить об узнанном, но Аленка перебила:
— Мало времени у нас. На совете скажешь. Кукину.
— Кто у нас атаман? Ты или Кукин?
— А мы все послушаем. Я и так знаю, что ты смелый, толковый. Пусть и Кукин узнает.
Васька все равно обиделся и до самого Темникова не сказал ни слова. Аленка попросила Мирона:
— Ты меня с Кукиным помири. Обидела я его.
Степан встретил их приветливо, даже радостно. Совет открыли в воеводской избе.
— Ты прости, атаман, я без твоего ведома две тыщи ватажников засеки делать послал. Чем ты нас порадуешь?
— А мы шацкую дорогу разведали. Людей у нас теперь, я думаю, тыщ семь, всех на засеки сажать не стоит. Давайте покумекаем — может, и на Шацк сходить есть резон. Говори, Василий.
— Пробежал я по многим дорогам тайно, встречал людей много. Одни рассказывали по доброй воле, иных брал за горло. Округ села Конобеева дуванят атаманы Мишка Харитонов да Васька Федоров. С ними какой-то атаман Чирок, но его я не видел. Вроде бы разбойник. В Шацке сидел воевода Янка Хитрово, с ним две с половиной тысячи людей. Сейчас он пошел на Алгасово.
— Где это? — спросил Кукин.
— Ниже, к Танбову. Стало быть, все места до Шапка свободны, но туда ждут воеводу Бутурлина из Москвы. Однако он, я мыслю, тоже как и Янка в Шацке не сядет, а пойдет на Танбов. Там мятеж. Посему нам итти туда самый раз.
— Но помни, атаман, воевода Долгорукий не дремлет. Вызнал я, что он послал к Шацку воевод Степана Хрущева да Гришку Ромодановского, — сказал Кукин.
— И слава богу, — сказал Васька. — Будет нам с кем драться. А то все ушли к Танбову…
— Добро, добро. Давай дальше.
— Схватил я в дороге стрельцов. Пятеро было. Троих укокал, двое повинились. И сказали, что носили к князю Долгорукому от Юшки Борятинского грамоту, теперь идут обратно. И в той грамоте князь Юрья жалобится, что-де большой воевода ему вестей не подает, князь Урусов обещанной помощи не шлет, что-де на Суре воровство великое, на Арзамас пути нами перехвачены, а сил у Борятинского мало. Вот, пожалуй, все.
— Молодец, Васька, — похвалил его Кукин. — Ты меня прости… Я в минулый раз во хмелю был. А на мою арзамасскую дорогу, как стало сегодня ведомо, князь Долгорукой думает послать воевод Коську Щербатова да Ваньку Лихарева. С ними немецкой рейтарской полк Давида Фондернесина. Я им там, даст бог, хребты поломаю. А в шацкие места ты, атаман, сама людей поведешь?
— Я бы пошла на Селищи, Мирона бы послала на Троицк, а Василей пусть сходит на Веденяпино. А то здесь нам кормиться уже нечем.
— Добро, — сказал Кукин. — Я иду на засеки, ты к Шацку, на городу оставим Еремку. Слободу кому держать?
— Пока Темников у нас, в слободу никто не сунется, — сказал Васька. — Там Савве и Ефтюшке сотни три оставить и все. Для порядку.
— Ну что же. Я мыслю, все гак и сделаем Теперь пойдем ко мне — закусим, чем бог послал.
4
Силу разделили так: Кукину для засек оставили две тысячи, ими же он будет содержать город. Двенадцать пушек тоже отдали засекам. Аленке и Мирону по две тысячи, Ваське одну. Всем по пушке. Шесть пушек разделили меж Темниковом и Красной слободой.
В среду утром Савва отслужил молебен прямо в поле перед ратью, и войско двинулось по трем дорогам. Аленка повела свою рать на Селищи.
Первые три дня, считай, не воевали. Все помещичьи усадьбы, которые попадались на пути, были брошены — слава об Алене шла впереди нее. Именья зорили, сжигали, хлеб, мясо, скот, корма забирали. Одежонку тоже.
Когда до Селищей осталось десять верст, Аленка выслала разведку. Та донесла — в трех верстах от села расположен обоз воеводы Григория Ромодановского. За обозом три тысячи солдат, среди них немецкий рейтарский полк Ягана фан Задера[7].
Три тысячи против наших двух — это не фунт изюма. Они же воины, с ружьями. Особенно озадачил всех Яган-фан. Хрен его знает, что это за фан? Поэтому тысячные атаманы, да и некоторые сотенные, засомневались.
— Днем нам, конешно, с ними не совладать, — сказала Алена, — но если ночью…
Спорить с атаманом не стали — еще засмеет. Да и самим совестно. Баба не боится, а они, мужики, трясутся. Однако, когда решили налетать на обоз[8] с трех сторон, опять взяло сомнение. В темноте друг дружку не перерубить бы.
Ночью скрытно подошли к обозу за версту. Конницу и шестьсот пеших ватажников Аленка оставила себе, а две другие шестисотки пошли на обхват.
Бой начался с удара пушки. Ядро, просвистев над головами конников, ударило по средине обоза, где горел костер, Аленка выхватила саблю, подняла ее над головой, крикнула:
— Голодранцы, за мной! — ударила Белолобого стременами в бока. Жеребец взвился на дыбы, вынес Аленку вперед. За нею, откинув древко, рванулась Настька. Пестрядинное красное знамя затрепетало над головой. Вслед Настьке хлынул поток конников. Пушка успела выстрелить второй раз. Пока забивали порох и ядро, Аленка ворвалась в середину обоза. Бой закипел и в центре, и по бокам.
Воевода Ромодановский налета не ждал. Кое-как натянув кафтан и кольчугу, он без шапки вскочил на коня. На него несся конник в островерхом шлеме. Пока князь размышлял, кто бы это мог быть (уж не свои ли?), конник поднял саблю и полоснул по плечу. От кольчуги полетели искры, ее сорвало с плеча, содрало с руки кожу. Конник исчез, а за ним через дымящийся костер перелетали кони, свистели сабли, гремел истошный лай, матерщина, крики раненых. Откуда-то выскочил Иоганн фон Загер, развернул коня, заорал:
— Фоефота! Фланки спили! Круком форы!
Ромодановский рванул повод вправо, поскакал на юг, чтобы выскочить из сечи.
На рассвете он собрал только тысячу. Одиннадцать пушек, шатер, телеги с кормами и порохом остались в обозе.
В Шайке Иоган Загер сказал:
— Ты снаешь, фоефота, кто нас поколотил? Фрау Еленн, папа!
— Баба?! — Воевода поморщился. — Замолкни, герр Яган, никому о сем не говори. Засмеют. Особливо Степке Хрущеву ни гугу.
Фон Загер согласно приложил палеи к губам.
В отписке воеводе Долгорукому было сказано: под Селищами был бой с изменниками, ворами, а кто у них атаман, они не ведают.
Пушки, захваченные у князя, растащили по сотням, телеги с кормами и пушечным зельем поставили в обоз. Аленка потеряла убитыми двести человек, раненых было немного. С полудня решили итти на Иншину слободу. «Если там даст бог удачи, — подумала атаман, — пойду на Шацк. От Иншиной слободы до города и десяти «верст нет».
Полдня и полночи были в походе. В лесу остановились. До Иншина оставалось около 12 верст. Туда снова ушла разведка. Аленка только хотела было прилечь на часок-другой (бон и переход измучили ее сильно), как к шалашу подскочил всадник. По возгласу: «Где атаман?» — поняла — примчался Васька. «Соскучился, дурачок», — радостно подумала Аленка и выползла из шалаша. Васька обнял ее, ткнулся колючей бороденкой в губы, спросил:
— Не ждала?
— Не до тебя было.
— Да! — восхищенно заметил Васька. — Натворила ты в Селищах делов. Молодец!
— А как Веденяпино?
— Не дошел я до него. Кукин возвратил.
— Что так?
— Беда у нас. Зря я Степку обидел. Он как в воду смотрел. Продал нас Логин, сукин сын. Ночью тайно в слободе ворота открыл, впустил туда гнусь, в Темникове недорезанную. Савва еле выскочил, Ефтюшку убили.
— Настьке пока не говори.
Ладно. Кукин вызнал, что на Темников послан воевода Ивашка Лихарев. Тот, Кадом взявши, высвободился. И будто отсюда пойдет на нас Янка Хитрово. Надо бы вызнать, сколь у него рати? Моя тысяча ныне к слободе вернулась, а я вот сюда поскакал.
— Усадьба у нас?
— У нас пока. Хорошо бы тут Хитрово встренуть да намять бока.
— Ты же сказывал — он на Танбов пошел.
— Он и ходил! Алгасово взял, да его вернули. Царю теперь наш Темников, яко чирей на заднем месте.
— От Мирона вести есть?
— Троицко он позорил, да тоже назад отозван.
— На засеках как?
— Хорошо. Кукин там вовсю молотит. Фандернеси-на угробил, полк его пушками распушил. Перехватил гонца от воеводы Долгорукого в Москву. Пишет с тем гонцом, что дорога от Арзамаса к Темникову лесная, тесная и засеки большие, и конских кормов в лесах тех нет, мол, поспешить с Темниковом я пока не умею. Еще бы! Сколько пушек и коней на тех болотах перетопили.
— Я с ног валюсь, Вася. Давай, поспим. Утро вечера мудренее.
Около полудня вернулись разведчики. Дознались они, что Яков Хитрово в Шацке не остановился, а вышел на село Конобеево, где у него был с Мишкой Харитоновым бой. Мишку из Конобеева он изгнал, однако потери понес большие. Рати у него было две тыщи с половиною, а после боя стало всего полторы. Солдаты измучены, устали. И теперь он вышел кормиться и отдыхать в Иншину слободу. А стан его вот за этим лесом, на опушке.
— Слушай, Алена, — запросил Васька. — Дай мне твоих кожников, пушки дай. Я этому Хитрово лебра пересчитаю. Под Веденяпино повоевать не дали, так хоть здесь. Инако какой я атаман. Ей-богу, привезу тебе этого Янку, делай, что хочешь. Ну, дай!
— Ладно, иди.
Пока Васька готовил людей, пока собирался, прибежал от Кукина гонец. Степка упреждал Алену, что на помощь Хитрово выслан воевода Мышецкий, а с ним три тысячи и пушки. И что гонец рать эту видел, идет она на Иншину слободу.
— И-эх! — с досадой воскликнул Васька. — Два воеводы да пять тыщ войска нам, однако, не по зубам будет.
— Верно, Вася. Но в гости к Хитрово мы все же сходим.
— С двумя тыщами на пять?
— Нет, не с двумя. Мы с тобой двое сходим.
— Ты что — рехнулась?
— Боишься? Так я одна пойду.
— Поверь, Алена, я ничего на свете не боюсь, окромя смерти. А лезть в пасть зверю — это ли не смерть?
— Сказано — иду одна. Вот ночь настанет…
— Ну хоть сотню конников возьми.
— С сотней нельзя, пойми. Надо тихо.
— Вот навязалась на мою голову. Люблю я тебя, дура! И не пущу!
— Если любишь, со мной пойдешь. В лесочке побудешь. А в шатер к воеводе я одна. Ты же сам сказал— колдунья.
Яков Хитрово был в сильном расстройстве. Большой воевода князь Долгорукий либо мало смыслит в ратных делах, либо умышленно хочет навредить ему, думному боярину воеводе Хитрово. Может, у него с Богданом в Москве нелады были, вот он и выстилается на племяннике. Сначала было указано — итти из Танбова на Шацк. А это — не много не мало — двести верст. Не успел он рати привести в Шацк — снова указ: «Итти обратно». На Кузьминой-де гати бунт великий. А гать эта еще далее Танбова. Пошел воевода на гать. В пути догоняет гонец — громи, боярин, атамана Мишку Харитонова в селе Алгасово. Ладно — разгромил, полтыщи солдат потерял — дальше куда? А дальше снова на Шацк, оттуда на Конобеево. Там в бою потратил чуть не тысячу. Не успел раненых прибрать — иди на Селище. Там-де старица-атаман появилась. А как итти? Люди вконец измотаны, кормов нет, пушечного зелья нет. Пришлось встать в Иншине на кормежку. В Шацке воевода сам последние сухари доедает. Помощи никакой и ни откуда нет, на слезные грамоты большой воевода не отвечает.
Мечется воевода по шатру, сна лишился. И тут входит стремянной, говорит: «Гонец просится в шатер».
— Наконец-то! Откуда?
— Не сказал.
— Впусти.
Откинулся полог шатра, вошел ратник. При пистоле и сабле, в шлеме. На лицо пригожий, молодой. И вроде знакомый.
— От кого гонец? — спросил воевода строго.
— От самого себя.
— Как это?
— Здравствуй, боярин. В гости я к тебе пришла.
Ратник снял шлем, на плечи упали волнистые, черные волосы.
— Аленка?!
— Она самая.
— Откуда?!
— Про вора-старицу слыхал? Так вот это я. Только не вор и не старица. А атаман Алена. А со мною семь тыщ рати.
Яков заметался по шатру в поисках сабли.
— Да ты не боись. Я в гости пришла. Не трону.
— Как же ты осмелилась? Ведь я стрельцов позову.
— Не позовешь. Твой шатер на опушке леса стоит, а в лесу со мной пять тыщ ватажников.
— Да ты за кого меня чтешь, смердова дочь?! — медленно и сурово проговорил воевода. — Сейчас тебя схватят, а твой сброд я размечу на рассвете.
— Кем? Солдаты твои, как кони загнанные, в мыле. И было их у тебя две тысячи, а сейчас половина осталась. Ружейнова зелья нет, пушки без ядер.
Хитрово долго молчал, кусал губы. Заговорил:
— Правда твоя. Сейчас я слаб, но вот-вот придет подмога…
— Кто? Стольник князь Мышецкий? Так я его вчерась под Алгуновым разгромила.
— Жалко, я в свое время не утопил тебя в Барышеве. Каюсь! Но все равно! Будь, что будет, но я тебя не выпушу! Эй, кто там?!
— Я сказала — не торопись Выслушай до конца, а потом уж хватай. Ты попа Савву помнишь? Так вот, если ты меня убьешь, он напишет в Москву, государю, что вы с Богданом держали у себя девку-ведунью и она по вашему научению готовила яды, коими Богдан и ты отравили и царицу, и сына. И государь поверит. Не зря же я под «Словом и делом» до сих пор состою. И убил ты меня в своем шатре, чтобы следы сокрыть. Теперь зови стремянного, убивай.
— Ты и впрямь ведьма! — Яков сел на лежанку, сжал виски руками. Молчал, что-то обдумывая.
— Что ты от меня хочешь?
— Совсем мало. Чтобы ты никогда и нигде на мое воинство руку не поднимал. Как ты эго сделаешь, я не знаю, но сделаешь.
— Тебе-то какой прок? Не я, так другие.
— О других не твоя забота, моя. Вот ты сказал, смердова дочь. А кто намедни князю, боярину воеводе Григорью Григорьевичу Ромодановскому шкуру с руки спустил? Смердова дочь. Кто дюжину пушек отнял. Тоже она. Я и тебе, коль в руки ко мне попадешь, должочки припомню. Про розги в сенях не забыл? Так вот, я тебя сначала догола раздену да перед всем воинством выпорю, а потом повешу. Лучше уж, давай, встречаться не будем. Ладно?
— Ладно. Я свое слово сдержу. Только ты сдержишь ли?
— Смердово слово даю. Оно ныне повыше иного боярского будет. Богдан Матвеич жив? Про меня помнит? За ним тоже должок есть. И ты дядю блюди. Зови стремянного. Пусть проводит.
Когда стремянный вошел, Яков стоял спиной к нему. Сказал:
— Проводи гонца. Да побереги его. Не дай бог по ошибке стрельнет кто.
Васька встретил Аленку, глянул на нее очумело:
— Ты, што, и впрямь ведьма?
— А ты как думал. Заколдовала я боярина. Обещал на Темников не ходить.