ости? Ты скорѣе будешь настаивать на томъ, что, уничтожая такимъ образомъ всякое сходство между нею и человѣческими существами, мы вовлекаемся въ самую произвольную гипотезу и въ то-же время ослабляемъ всѣ доказательства въ пользу существованія Божества.
Во-вторыхъ. На основаніи своей теоріи ты не имѣешь права, даже признавая могущество Божества ограниченнымъ, приписывать послѣднему совершенство, или-же считать Его свободнымъ отъ всякой ошибки, отъ всякаго заблужденія, отъ всякой непослѣдовательности въ его предпріятіяхъ. Въ произведеніяхъ природы много необъяснимыхъ затрудненій, которыя легко разрѣшатся, если мы допустимъ возможность доказать а priori совершенство творца, и превратятся въ кажущіяся затрудненія, [которыя являются таковыми] лишь для ограниченныхъ способностей человѣка, не могущаго прослѣдить до конца безконечныя отношенія. Но при твоемъ способѣ разсужденія, всѣ эти затрудненія становятся реальными; быть можетъ, ты даже будешь настаивать на нихъ, какъ на новыхъ примѣрахъ сходства [между устройствомъ вселенной] и человѣческимъ искусствомъ, человѣческой изобрѣтательностью. Во всякомъ случаѣ, ты долженъ согласиться съ тѣмъ, что мы не можемъ рѣшить со своей ограниченной точки зрѣнія, заключаются-ли въ системѣ міра какіе-либо крупные недостатки, или-же она достойна большой похвалы, по сравненію съ другими возможными или даже реальными системами. Развѣ могъ-бы крестьянинъ, еслибы ему прочли Энеиду, объявить эту поэму совершенію безукоризненной или хотя-бы указать ей подобающее мѣсто среди произведеній человѣческаго ума, — крестьянинъ, никогда не видѣвшій другого такого произведенія?
Но еслибы даже этотъ міръ былъ безусловно совершеннымъ произведеніемъ, все-же остается нерѣшеннымъ, справедливо-ли приписывать всѣ совершенства работы — мастеру? Когда мы разсматриваемъ корабль, какая должна у насъ образоваться преувеличенная идея объ изобрѣтательности плотника, который создалъ такую сложную, полезную и красивую машину! И какое удивленіе должны мы почувствовать, когда увидимъ, что плотникъ этотъ — ограниченный ремесленникъ, подражавшій другимъ и копировавшій искусство, которое лишь постепенно совершенствовалось втеченіе длиннаго ряда вѣковъ и послѣ безчисленныхъ попытокъ, ошибокъ, исправленій, размышленій и споровъ, Выть можетъ, втеченіе вѣчности множество міровъ было изуродовано и попорчено, пока не удалась нынѣшняя система; быть можетъ, много труда было при этомъ потрачено, много сдѣлано безплодныхъ попытокъ и искусство мірозданія совершенствовалось втеченіе безчисленныхъ вѣковъ, медленно, но постепенно. Кто можетъ рѣшить въ такихъ вопросахъ, гдѣ лежитъ истина, или даже предположить, что является болѣе вѣроятнымъ среди огромнаго количества гипотезъ, которыя могутъ быть предложены и еще большаго числа тѣхъ, которыя могутъ быть придуманы!
Далѣе, можешь-ли ты, на основаніи своей гипотезы, выставить хоть тѣнь аргумента въ доказательство единства Божества? продолжалъ Филонъ. Большое число людей соединяются для постройки дома или корабля, для сооруженія города, для основанія государства: почему-же не могутъ соединиться нѣсколько божествъ ради составленія плана вселенной и созданія си? Въ этомъ только еще большее сходство съ образомъ дѣйствій людей! Раздѣливъ работу между нѣсколькими богами, мы можемъ тѣмъ болѣе ограничить аттрибуты каждаго изъ нихъ и такимъ образомъ отдѣлаться отъ того неограниченнаго могущества и знанія, которыя должны быть приписываемы единому божеству и которыя, съ твоей точки зрѣнія, могутъ только послужить къ ослабленію доказательства его существованія. Если даже такія безразсудныя, такія порочныя существа, какъ люди, все-таки способны часто соединяться съ цѣлью составить и выполнить общій планъ, то насколько больше способны къ этому тѣ божества или демоны, которыхъ мы можемъ представлять себѣ на нѣсколько степеней болѣе совершенными?
Правда, умноженіе причинъ безъ необходимости — противно истинной философіи, но это правило непримѣнимо къ настоящему случаю. Еслибы теорія твоя предварительно доказала существованіе единаго бога, обладающаго всѣми тѣми аттрибутами, которые необходимы для сотворенія вселенной, — тогда, я согласенъ, было-бы безполезнымъ (хотя и не нелѣпымъ) предполагать существованіе какого-нибудь иного божества. Но пока еще остается неразрѣшеннымъ вопросъ, соединены-ли всѣ эти аттрибуты въ одномъ субъектѣ, или-же распредѣлены между нѣсколькими независимыми существами, — на основаніи какихъ явленій природы можемъ мы претендовать на рѣшеніе этого спора? Когда мы видимъ тѣло, покоящееся на чашкѣ вѣсовъ, мы увѣрены, что на противоположной чашкѣ находится какая-нибудь равная и противовѣсящая ему тяжесть, хотя и скрытая отъ нашего взора; но все-же намъ позволительно сомнѣваться, представлнетъ-ли эта тяжесть аггрегатъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ тѣлъ, или-же единую, однородную, цѣльную массу. А если требуемая тяжесть очень сильно превосходитъ все, что мы когда-либо видѣли соединеннымъ въ какомъ-нибудь одномъ тѣлѣ, то первое предположеніе становится гораздо болѣе возможнымъ и естественнымъ. Разумное существо, обладающее тѣмъ необъятнымъ могуществомъ, тѣми необъятными способностями, какія требуются для сотворенія міра, или-же, выражаясь языкомъ древней философіи, — столь чудесное животное превосходитъ всякую аналогію и даже всякое пониманіе.
Но далѣе, Клеанѳъ: люди смертны и возобновляютъ свой родъ при помощи порожденія, что свойственно и всѣмъ живымъ существамъ. Два великихъ пола — мужской и женскій — вносятъ жизнь во вселенную, говоритъ Мильтонъ. Почему-же это свойство, такое всеобщее, такое существенное, должно быть исключено изъ числа свойствъ этихъ многочисленныхъ и ограниченныхъ божествъ? Но въ такомъ случаѣ — вѣдь это теогонія древнихъ временъ воскресаетъ передъ нами.
Почему-же однако не стать и полнымъ антропоморфистомъ? Почему не утверждать тѣлесности божества или божествъ, не приписывать имъ глазъ, носа, рта, ушей и т. д.? Эпикуръ утверждалъ, что никто никогда не встрѣчалъ разумъ иначе какъ воплощеннымъ въ образѣ человѣка и что, стало быть, боги должны имѣть человѣческій образъ. И аргументъ этотъ, который вполнѣ заслуженно высмѣивается Цицерономъ, съ твоей точки зрѣнія оказывается основательнымъ и философскимъ. Однимъ словомъ, Клеанѳъ, всякій, кто придерживается твоей гипотезы, пожалуй можетъ утверждать или предполагать, что вселенная нѣкогда возникла благодаря чему-то вродѣ плана, но кромѣ этого положенія онъ не можетъ опредѣлить достовѣрно ни единаго обстоятельства [своей системы], и принужденъ затѣмъ устанавливать каждый пунктъ своей теологіи при помощи самыхъ произвольныхъ вымысловъ и гипотезъ. Этотъ міръ, поскольку онъ его знаетъ, полонъ недостатковъ и несовершенствъ, съ точки зрѣнія болѣе высокаго образца; быть-можетъ, онъ только первая грубая проба дѣятельности какого-нибудь младенца-бога, который затѣмъ бросилъ его, устыдившись своего неудачнаго произведенія; быть можетъ, онъ — трудъ какого-нибудь подначальнаго, нисшаго божества, и составляетъ предметъ насмѣшекъ для божествъ высшихъ; или-же онъ является произведеніемъ какого-нибудь престарѣлаго бога, впавшаго въ дѣтство отъ дряхлости, причемъ съ самой смерти этого божества міръ продолжаетъ вести безцѣльное существованіе исключительно благодаря первичному импульсу и активной силѣ, полученнымъ отъ него. Я вижу, что эти странныя предположенія приводятъ тебя въ ужасъ, Дсмея, и по праву; но и данныя предположенія и тысячи другихъ, подобныхъ, принадлежатъ Клеанѳу, а не мнѣ. Съ того момента, какъ аттрибуты Божества признаны ограниченными, — допущены и всѣ эти предположенія. Я-же со своей стороны не могу думать, чтобы такая дикая и необоснованная система теологіи была въ какомъ-либо отношеніи предпочтительнѣе отказа отъ всякой системы.
— Я безусловно отрекаюсь отъ этихъ предположеній, вскричалъ Клеанѳъ; однако меня они не приводятъ въ ужасъ, особенно когда ихъ высказываютъ въ такой безсвязной формѣ, какую придалъ имъ ты, Филонъ. Напротивъ, они доставляютъ мнѣ удовольствіе, такъ какъ я вижу, что при самомъ крайнемъ напряженіи своей фантазіи ты тѣмъ не менѣе никакъ не можешь освободиться отъ гипотезы планомѣрности во вселенной, и что ты на каждомъ шагу принужденъ прибѣгать къ ней. Этого, уступленнаго тобою, положенія я твердо держусь и считаю его достаточнымъ основаніемъ для религіи.
Часть VI
— Поистинѣ легковѣсна должна быть та постройка, которая можетъ быть воздвигнута на такомъ шаткомъ основаніи, сказалъ Демея. Пока мы неувѣрены, существуетъ-ли одно божество или нѣсколько, не знаемъ, считать-ли это божество или этихъ божествъ, которымъ мы обязаны своимъ существованіемъ, совершенными или несовершенными, подчиненными или верховными, мертвыми или живыми, какое довѣріе можемъ мы питать къ нимъ, какъ уповать на нихъ? можемъ-ли мы имъ служить, благоговѣть передъ ними, оказывать имъ почтеніе и послушаніе? Теорія религіи дѣлается совершенно безполезной для всѣхъ жизненныхъ цѣлей и даже съ точки зрѣнія умозрительныхъ слѣдствій она становится, по твоему, благодаря своей недостовѣрности, безусловно ненадежной и неудовлетворительной.
— А чтобы сдѣлать ее еще болѣе неудовлетворительной, сказалъ Филонъ, мнѣ приходитъ въ голову еще другая гипотеза, которая должна пріобрѣсти оттѣнокъ вѣроятности при томъ методѣ разсужденія, на которомъ такъ сильно настаиваетъ Клеанѳъ. Что одинаковыя дѣйствія вызываются одинаковыми причинами, — этотъ принципъ онъ считаетъ основаніемъ всякой религіи. Но есть и другой, однородный принципъ, не менѣе достовѣрный и проистекающій изъ того-же источника, т. с. изъ опыта, а именно; тамъ, гдѣ нѣсколько извѣстныхъ условій наблюдаются какъ сходныя, и другія, неизвѣстныя условія также окажутся сходными. Такъ напримѣръ, если мы видимъ члены человѣческаго тѣла, мы заключаемъ отсюда, что они должны дополняться человѣческой головой, хотя она и скрыта отъ насъ. Или, когда мы видимъ черезъ трещину въ стѣнѣ небольшую часть солнца, мы заключаемъ отсюда, что, еслибы стѣна была устранена, мы увидали-бы его все цѣликомъ. Однимъ словомъ, этотъ методъ разсужденія такъ очевиденъ и обыченъ, что въ его достовѣрности не можетъ быть никакихъ сомнѣній.