ому изъ двухъ [началъ] оказываемъ мы предпочтеніе. Случайность недопустима при любой гипотезѣ — и при скептической, и при религіозной; все существующее несомнѣнно управляется твердыми, ненарушимыми законами, и еслибы вмутреннѣйшая сущность вещей раскрылась передъ нами, мы увидали-бы такое зрѣлище, о которомъ, въ настоящее время, не можемъ имѣть никакого представленія. Вмѣсто того, чтобы восхищаться порядкомъ существующихъ въ природѣ вещей, мы ясно увидали-бы, что абсолютно невозможно допустить для нихъ какое-нибудь иное расположеніе, даже въ мельчайшихъ подробностяхъ.
Еслибы кому-нибудь пришло желаніе воскресить древнюю языческую теологію, утверждавшую, какъ мы узнаемъ изъ Гесіода, что земной шаръ управляется 30000 божествъ, которыя были произведены неизвѣстными силами природы, ты-бы, конечно, возразилъ на это, Клеанѳъ, что отъ такой гипотезы мы ничего не выигрываемъ, и что такъ-же легко предположить, будто люди и животныя, существа, правда, болѣе многочисленныя, но менѣе совершенныя, произошли непосредственно изъ того-же источника. Сдѣлай еще одинъ дальнѣйшій шагъ въ этомъ заключеніи, — и ты найдешь, что многочисленное общество божествъ столь-же объяснимо, какъ и единое вселенское божество, объединяющее въ себѣ самомъ силы и совершенства всего общества. Такимъ образомъ, ты долженъ согласиться, что всѣ эти системы, скептическая, политеистическая и теистическая, — при исхожденіи изъ твоихъ принциповъ, равноцѣнны, и что ни одна изъ нихъ не имѣетъ никакого преимущества передъ другими. А отсюда ты можешь вывести ошибочность своихъ принциповъ.
Часть VII
Но тутъ, продолжалъ Филонъ, при разсмотрѣніи древней теоріи о міровой душѣ, мнѣ вдругъ приходитъ въ голову новая идея, которая, если только она вѣрна, должна чуть-ли не опровергнуть все твое разсужденіе и подкопаться даже подъ твои первые выводы, на которые ты такъ уповаешь. Если у вселенной — большее сходство съ животными организмами и растеніями, чѣмъ съ произведеніями человѣческаго искусства, тогда вѣроятнѣе, что ея причина болѣе похожа на причину первыхъ, а не послѣднихъ, и происхожденіе ея скорѣе должно быть приписываемо порожденію и произрастанію, чѣмъ разуму, или преднамѣренности. Итакъ, твой выводъ неправиленъ и ошибоченъ даже съ точки зрѣнія твоихъ собственныхъ принциповъ.
Пожалуйста, развей нѣсколько подробнѣе твой аргументъ, сказалъ Демея, такъ какъ я не совсѣмъ его понимаю въ той сжатой формѣ, которую ты ему придалъ.
— Нашъ другъ Клеанѳъ, отвѣтилъ Филонъ, утверждаетъ, какъ ты слышалъ, что разъ ни одинъ вопросъ, касающійся фактовъ, не можетъ быть доказанъ иначе, какъ при помощи опыта, значитъ и существованіе Божества не допускаетъ доказательства какимъ-нибудь инымъ способомъ. Міръ, говоритъ онъ, похожъ на произведенія человѣческой изобрѣтательности; значитъ, и его причина должна быть похожей на причину послѣднихъ. На это можно замѣтить, что дѣйствіе очень маленькой части природы, а именно человѣка, на другую очень маленькую часть, а именно на безжизненную матерію, доступную ему, берется Клеанѳомъ за правило для сужденія о происхожденіи цѣлаго, и что онъ примѣняетъ къ объектамъ, такъ сильно несоотвѣтствующимъ другъ другу, одно и то-же индивидуальное мѣрило. Но оставимъ въ сторонѣ всѣ тѣ возраженія, которыя могутъ быть сдѣланы съ данной точки зрѣнія; я утверждаю, что существуютъ (кромѣ машинъ, изобрѣтенныхъ людьми) другія части вселенной, которыя имѣютъ еще большее сходство со строемъ міра и которыя внушаютъ намъ поэтому болѣе вѣроятныя предположенія относительно общаго происхожденія системы міра. Такими частями являются животныя и растенія. Ясно, что міръ болѣе похожъ на животное или растеніе, чѣмъ на часы или ткацкій станокъ; а поэтому, болѣе вѣроятно, что и причина его сходна съ причиной первыхъ. Причиною-же этихъ первыхъ является порожденіе или произрастаніе; слѣдовательно, мы можемъ заключить, что и причина міра до нѣкоторой степени сходна или аналогична съ порожденіемъ или произрастаніемъ.
— Но какъ-же представить себѣ, сказалъ Демея, что міръ можетъ произойти отъ чего-нибудь подобнаго произрастанію или порожденію?—
— Очень легко, отвѣтилъ Филонъ. Подобно тому, какъ дерево роняетъ свои сѣмена въ окрестныя поля и порождаетъ новыя деревья, такъ и великое растеніе — міръ, или-же наша планетная система, порождаетъ въ себѣ самомъ особыя сѣмена, которыя, будучи разбросаны въ окружающемъ хаосѣ, разростаются въ новые міры. Напримѣръ, комета есть сѣмя міра, и послѣ того, какъ она совершенно созрѣетъ, переходя отъ солнца къ солнцу, отъ звѣзды къ звѣздѣ, она наконецъ извергается въ среду несформированныхъ элементовъ, со всѣхъ сторонъ окружающихъ вселенную, и тотчасъ-же разростается въ новую систему.
Если-же ради разнообразія (ибо другого преимущества я не вижу) мы предположимъ, что этотъ міръ есть животное, тогда комета будетъ яйцомъ этого животнаго и, подобно тому, какъ страусъ кладетъ свое яйцо въ песокъ, который безъ дальнѣйшихъ заботъ съ его стороны, высиживаетъ это яйцо и порождаетъ новое животное, такъ и ..
— Я понимаю тебя, сказалъ Демея, но что это за дикія, произвольныя предположенія! Какими данными располагаешь ты для такихъ необычайныхъ заключеній? И развѣ поверхностное, воображаемое сходство міра съ растеніемъ или животнымъ достаточно для примѣненія къ нимъ одного и того-же заключенія? Развѣ объекты, вообще такъ сильно разнящіеся другъ отъ друга, должны служить мѣриломъ одинъ для другого?—
— Правильно! вскричалъ Филонъ: это и есть то положеніе, которое я все время отстаивалъ. Я постоянно утверждалъ, что у насъ нѣтъ данныхъ для установленія какой-либо космогонической системы. Нашъ опытъ, самъ по себѣ такой несовершенный и такой ограниченный, какъ по объему, такъ и по времени, не можетъ доставить намъ вѣроятнаго предположенія относительно совокупности вещей. Но если ужъ намъ надо остановиться на какой-нибудь гипотезѣ, то скажи, пожалуйста, какимъ правиломъ должны мы руководиться при своемъ выборѣ? Есть-ли у насъ какое-нибудь другое правило, кромѣ большаго сходства между сравниваемыми объектами? И развѣ растеніе или животное, происходящія путемъ порожденія или произрастанія, не больше сходны съ міромъ, чѣмъ какая-нибудь искусственная машина, имѣющая своимъ источникомъ разумъ и планомѣрность?
— Но что представляютъ собою то произрастаніе и то порожденіе, о которыхъ ты говоришь? спросилъ Демея; можешь-ли ты объяснить ихъ дѣйствія и проанализировать то тонкое, внутреннее строеніе, отъ которыхъ они зависятъ?
— По крайней мѣрѣ постольку-же, поскольку Клеанѳъ можетъ объяснить дѣйствія разума или-же проанализировать то внутреннее строеніе, отъ котораго послѣдній зависитъ. Но и безъ всякихъ такихъ тщательныхъ изслѣдованій, когда я вижу животное, я заключаю, что оно произошло путемъ порожденія — и дѣлаю это съ такою-же достовѣрностью, съ какою ты заключаешь, что любой домъ построенъ по извѣстному плану. Слова эти порожденіе, разумъ, обозначаютъ только нѣкоторыя силы и энергіи въ природѣ, дѣйствія которыхъ извѣстны, но сущность непонятна; и ни одинъ изъ этихъ принциповъ не обладаетъ передъ другимъ такимъ преимуществомъ, чтобы дѣлать его мѣриломъ для природы въ ея цѣломъ.
Право, Демея, съ полнымъ основаніемъ можно ожидать, что, чѣмъ шире мы смотримъ на вещи, тѣмъ правильнѣе будутъ наши заключенія относительно такихъ необычайныхъ и возвышенныхъ предметовъ. Въ одномъ этомъ маленькомъ уголкѣ міра существуютъ четыре принципа: разумъ, инстинктъ, порожденіе, произрастаніе, принципы, сходные другъ съ другомъ и являющіеся причинами сходныхъ дѣйствій. Какое-же количество другихъ принциповъ — можемъ мы естественно предположить [открылось-бы намъ] при неизмѣримомъ пространствѣ и разнообразіи вселенной, еслибы мы могли переходить отъ планеты къ планетѣ и отъ системы къ системѣ, съ цѣлью изслѣдованія каждой части этого величественнаго зданія? Любой изъ четырехъ вышеупомянутыхъ принциповъ (и сотни другихъ, о которыхъ мы вправѣ предполагать) можетъ дать намъ теорію для сужденія о возникновеніи міра, и если мы ограничиваемся исключительно тѣмъ принципомъ, при помощи котораго дѣйствуетъ нашъ собственный духъ, то это — очевидное и чрезмѣрное пристрастіе съ нашей стороны. Еслибы еще нашъ принципъ былъ въ данномъ отношеніи болѣе понятенъ, подобное пристрастіе могло-бы быть до нѣкоторой степени извинительнымъ: но разумъ, по своему внутреннему строю, по своей структурѣ, собственно такъ-же мало извѣстенъ намъ, какъ инстинктъ или произрастаніе, и быть можетъ даже это туманное, неопредѣленное слово природа, къ которому толпа все сводитъ, въ сущности не болѣе необъяснимо? Всѣ дѣйствія этихъ принциповъ извѣстны намъ изъ опыта, но сами принципы и способы ихъ дѣйствія совсѣмъ намъ неизвѣстны; и мнѣніе, что міръ произошелъ благодаря произрастанію изъ сѣмени, брошеннаго другимъ міромъ, не менѣе понятно и не менѣе согласно съ опытомъ, чѣмъ мнѣніе, что онъ произошелъ изъ божественнаго разума или предначертанія, въ томъ смыслѣ, какъ Клеанѳъ понимаетъ это слово.
— Но мнѣ думается, сказалъ Демея, что еслибы міръ обладалъ свойствомъ произрастанія и могъ-бы сѣять сѣмена новыхъ міровъ въ безпредѣльный хаосъ, то эта сила была-бы еще добавочнымъ аргументомъ въ пользу преднамѣренности его Творца. Ибо откуда могло-бы произойти такое чудесное свойство, какъ не изъ преднамѣренности? И какимъ образомъ можетъ порядокъ произойти отъ чего-нибудь такого, что не сознаетъ того порядка, который оно сообщаетъ другому?
Тебѣ стоитъ только оглядѣться вокругъ, чтобы удовлетворительно рѣшить этотъ вопросъ, отвѣтилъ Филонъ; дерево сообщаетъ порядокъ и организацію порожденному имъ дереву, не зная объ этомъ порядкѣ; такъ-же поступаетъ животное по отношенію къ своему дѣтенышу, птица — по отношенію къ своему гнѣзду; и примѣры подобнаго рода даже болѣе часты въ мірѣ, чѣмъ такіе примѣры, гдѣ порядокъ имѣетъ своимъ источникомъ разумъ и изобрѣтательность. Говорить, что весь этотъ порядокъ въ животныхъ и растеніяхъ проистекаетъ въ концѣ концовъ изъ преднамѣренности, значитъ принимать за доказанное то, въ чемъ и состоитъ вопросъ; и это важное положеніе не можетъ быть удостовѣрено иначе, какъ при помощи апріорнаго доказательства какъ того, что порядокъ, по природѣ своей, неотдѣлимо связанъ съ мышленіемъ, такъ и того, что онъ ни самъ по себѣ, ни благодаря первичнымъ, неизвѣстнымъ причинамъ, никогда не можетъ принадлежать матеріи.