Но если даже допустить то, чему никто никогда не повѣритъ, или чего ты, по крайней мѣрѣ, никогда не въ силахъ будешь доказать, а именно, что счастье всего живущаго, или, по меньшей мѣрѣ, счастье людей въ этой жизни превосходитъ ихъ злосчастье, — то этимъ ты еще ничего не достигаешь: ибо не этого мы, во всякомъ случаѣ, ожидаемъ отъ безконечной силы, безконечной мудрости и безконечной благости. Почему въ мірѣ вообще существуетъ несчастье? Конечно, не въ силу случайности. Значитъ, благодаря какой нибудь причинѣ? Быть можетъ, вслѣдствіе намѣренія Божества? Но Божество безусловно благожелательно. Значитъ, вопреки его намѣренію? Но оно всемогуще. Ничто не можетъ поколебать основательность этого разсужденія, столь краткаго, яснаго и рѣшающаго, — развѣ только утвержденіе, что эти вопросы превосходить человѣческія способности и что наши обычныя мѣрила истины и лжи неприложимы къ нимъ; положеніе, которое я все время отстаивалъ, но которое ты съ самаго начала отвергъ съ презрѣніемъ и негодованіемъ.
Но покамѣстъ, я еще подожду искать убѣжища въ этой укрѣпленной позиціи, ибо я отрицаю, чтобы тебѣ когда-либо удалось заставить меня отступить на нее. Я допущу, что страданіе или несчастіе человѣка совмѣстимо съ безконечной силой и благостью Божества, даже въ томъ смыслѣ, какъ ты понимаешь эти аттрибуты. Что-же ты выиграешь отъ всѣхъ этихъ уступокъ? Простая возможность совмѣстимости еще не достаточна. Ты долженъ доказать эти чистые, ни съ чѣмъ не смѣшанные и неоспоримые аттрибуты, выведя ихъ изъ смѣшанныхъ, спутанныхъ явленій настоящаго міра, и только изъ нихъ однихъ. Поистинѣ многообѣщающее предпріятіе! Даже еслибы явленія были чистыми и несмѣшанными, то, будучи конечными, они-бы оказались недостаточными для этой цѣли... а тѣмъ болѣе, разъ среди нихъ царитъ такое разногласіе, такой разладъ.
Тутъ, Клеанѳъ, я чувствую себя свободнымъ въ своей аргументаціи, тутъ — я торжествую. Раньше, когда мы спорили объ естественныхъ аттрибутахъ [Божества], о разумѣ и преднамѣренности, мнѣ требовалось все мое скептическое и метафизическое хитроуміе, чтобы увернуться отъ тебя. Во многихъ отношеніяхъ, вселенная и ея части, въ особенности-же послѣднія, съ такою непреодолимой силой поражаютъ насъ красотою и приспособленностью конечныхъ причинъ, что всѣ возраженія противъ этого кажутся простыми хитросплетеніями и софизмами (что они, думается мнѣ, и суть въ дѣйствительности) и что мы даже не можемъ вообразить, какъ это мы были въ состояніи придавать имъ хоть какое-нибудь значеніе.
Но нѣтъ такой стороны въ человѣческой жизни или-же въ судьбѣ человѣка, на основаніи которой мы могли-бы, безъ величайшей натяжки, вывести моральные аттрибуты или-же узнать ту безконечную благожелательность, связанную съ безконечной силой и мудростью, которыя мы можемъ узрѣть очами одной только вѣры. Теперь твой чередъ взяться за работу и отстоять свои философскія хитросплетенія вопреки предписаніямъ здраваго разума и опыта.
Часть XI
— Я не стыжусь признаться, сказалъ Клеанѳъ, что частое повтореніе слова безконечный, съ которымъ мы постоянно встрѣчаемся у всѣхъ писателей-богослововъ, порою внушало мнѣ подозрѣніе, нѣтъ-ли въ немъ привкуса скорѣе панегирики, нежели философіи, и, быть можетъ, мы лучше служили-бы цѣлямъ и разума и даже религіи, еслибы довольствовались болѣе точными и умѣренными выраженіями. Слова: достойный поклоненія, превосходный, превеликій, мудрый и святой — въ достаточной степени удовлетворяютъ воображеніе людей, а все дальнѣйшее, уже не говоря о томъ, что оно ведетъ къ нелѣпостямъ, — не оказываетъ никакого вліянія на аффекты или чувства. Такъ, въ данномъ случаѣ, если мы откажемся отъ всякой аналогіи съ человѣкомъ, къ чему ты, повидимому, склоняешься, Демея, я боюсь, что мы откажемся и отъ всякой религіи, и не сохранимъ никакого представленія о великомъ объектѣ нашего обожанія. Если-же мы сохранимъ аналогію съ человѣкомъ, то должны будемъ навсегда отказаться отъ возможности примирить малѣйшую примѣсь зла во вселенной съ безконечными аттрибутами; еще менѣе можемъ мы вывести тогда второе изъ перваго. Но если мы предположимъ, что Творецъ Природы обладаетъ совершенствомъ ограниченнымъ, хотя и сильно превосходящимъ совершенство людей, тогда еще возможно будетъ дать удовлетворительное объясненіе естественнаго и моральнаго зла, а также выяснить и поставить на подобающее мѣсто всякое выходящее изъ ряда вонъ явленіе. Въ такомъ случаѣ меньшее зло можетъ быть предпочтено во избѣжаніе большаго, съ неудобствами можно примиряться для того, чтобы достигнуть желательной цѣли: однимъ словомъ, благожелательность, управляемая мудростью и ограниченная необходимостью, можетъ произвести именно такой міръ, какимъ является настоящій. Вотъ, Филонъ, ты всегда такъ быстро подыскиваешь новыя точки зрѣнія, соображенія и аналогіи; — я съ удовольствіемъ выслушалъ-бы полностью, и не прерывая тебя, твое мнѣніе объ этой новой теоріи, и, если она окажется заслуживающей нашего вниманія, мы можемъ потомъ, на досугѣ, придать ей должную форму.
— Мое мнѣніе, сказалъ Филонъ, не стоитъ того, чтобы изъ него дѣлать тайну и поэтому я безъ всякихъ церемоній изложу все, что приходитъ мнѣ въ голову по поводу даннаго вопроса. Я думаю, надо признать слѣдующее: еслибы очень ограниченный умъ, который мы предположимъ совершенно незнакомымъ со вселенной, былъ увѣренъ, что она является произведеніемъ очень благого, мудраго и могущественнаго, хотя и ограниченнаго, существа, онъ предварительно, на основаніи собственныхъ предположеній, образовалъ-бы о ней представленіе весьма отличное отъ того, какое мы получаемъ изъ опыта, и никакъ-бы не могъ вообразить, исходя исключительно изъ извѣстныхъ ему аттрибутовъ причины, что дѣйствіе можетъ быть такъ полно всякихъ пороковъ, бѣдствій и безпорядка, какъ это показываетъ намъ жизнь. Предположимъ теперь, что данное лицо перенесено въ этотъ міръ, все еще будучи увѣреннымъ, что послѣдній есть твореніе столь великаго и благожелательнаго Существа: быть можетъ, оно было-бы поражено [ожидающимъ его] разочарованіемъ, но ни за что не отказалось-бы отъ своего первоначальнаго вѣрованія, еслибы послѣднее было основано на очень вѣской аргументаціи, — вѣдь такой ограниченный умъ долженъ сознавать собственную слѣпоту, собственное невѣжество, и долженъ допускать, что возможны разнообразныя объясненія тѣхъ явленій, которыя навсегда останутся недоступными его пониманію. Но предположимъ — какъ въ дѣйствительности и обстоитъ дѣло съ человѣкомъ — предположимъ, что это существо не увѣрено предварительно въ существованіи высшаго разума, благожелательнаго и могущественнаго, но должно пріобрѣсти это вѣрованіе на основаніи способа явленія намъ вещей. Это совершенно измѣняетъ дѣло: для подобнаго заключенія этотъ человѣкъ никогда не найдетъ основанія. Онъ можетъ быть вполнѣ увѣреннымъ въ узкихъ границахъ своего ума, но это не поможетъ ему составить заключеніе о благости высшихъ силъ, разъ онъ долженъ составить это заключеніе на основаніи того, что ему извѣстно, а не того, чего онъ не знаетъ. Чѣмъ болѣе ты будешь преувеличивать его слабость и невѣжество, тѣмъ болѣе недовѣрчивымъ ты его сдѣлаешь и тѣмъ сильнѣе возбудишь въ немъ подозрѣніе, что такіе предметы превосходятъ предѣлы его способностей. Поэтому, ты долженъ будешь разсуждать съ нимъ, исходя изъ однихъ только извѣстныхъ явленій, и отказаться отъ всякаго произвольнаго предположенія, отъ всякихъ догадокъ.
Еслибы я показалъ тебѣ домъ или дворецъ, въ которомъ не было-бы ни единой удобной или пріятной комнаты, гдѣ окна, двери, камины, корридоры, лѣстницы, вообще все расположеніе постройки являлось-бы лишь источникомъ шума, безпорядка, усталости, темноты, крайняго холода или жара, — ты-бы, конечно, не одобрилъ такого устройства, не входя въ его дальнѣйшее разсмотрѣніе. Архитекторъ напрасно старался-бы изощрять свое остроуміе, доказывая тебѣ, что еслибы та дверь или это окно были измѣнены, то произошли-бы еще большія неудобства. Его слова вѣроятно были-бы безусловно вѣрны: измѣненіе одной частности при сохраненіи другихъ частей строенія могло-бы только увеличить неудобства послѣдняго. Но ты все-таки остался-бы вѣренъ своему общему утвержденію, что архитекторъ, при достаточномъ искусствѣ и доброй волѣ, могъ-бы составить такой планъ цѣлаго и такъ принаровить другъ къ другу отдѣльныя части, что всѣ эти неудобства, или большая ихъ часть, могли-бы быть устранены. Его и даже твое собственное незнаніе такого плана никакъ не могло-бы убѣдить тебя въ невозможности такового. Если ты найдешь много недостатковъ и несообразностей въ постройкѣ, ты всегда, не входя въ детали, обвинишь архитектора.
Однимъ словомъ, я повторяю свой вопросъ: міръ, разсматриваемый въ общемъ, такъ, какъ онъ является намъ въ этой жизни, — отличенъ-ли онъ отъ того, котораго человѣкъ, или вообще существо ограниченное, могло-бы ожидать впередъ отъ очень могущественнаго, мудраго и благожелательнаго Божества? Было-бы страннымъ предубѣжденіемъ съ нашей стороны утверждать противное. А отсюда я заключаю: какъ-бы міръ ни былъ совмѣстимъ — при допущеніи нѣкоторыхъ гипотезъ и предположеній — какъ-бы онъ ни былъ совмѣстимъ съ идеей такого Божества, онъ никакъ не можетъ дать намъ права на заключеніе о существованіи послѣдняго. Совмѣстимости я не отрицаю безусловно, а отрицаю лишь заключеніе. Для доказательства совмѣстимости быть можетъ и достаточно нѣкоторыхъ предположеній, особенно если исключить безконечность изъ числа божественныхъ аттрибутовъ, но они никакъ не могутъ служить основаніемъ для какого-либо заключенія.
Повидимому, существуютъ четыре условія, отъ которыхъ зависятъ всѣ, или большая часть золъ, терзающихъ чувствующія существа, и не исключена возможность того, чтобы всѣ эти условія [не] были необходимыми и неизбѣжными. Мы такъ немного знаемъ, помимо обычной жизни, такъ мало знаемъ даже ее самое, что по отношенію къ строю вселенной нѣтъ такого, даже самаго дикаго, предположенія, которое не могло-бы быть правильнымъ, и нѣтъ такой, даже вполнѣ допустимой, догадки, которая не могла-бы быть ошибочной. Единственное, что подобаетъ человѣческому уму при столь глубокомъ невѣжествѣ, при столь глубокой темнотѣ, это: быть скептическимъ, или, по крайней мѣрѣ, осторожнымъ и не принимать никакой гипотезы, въ особенности-же такой, которая не подтверждается даже видимостью вѣроятности. Но такъ и обстоитъ, по моему, дѣло со всѣми причинами зла и со всѣми условіями, отъ которыхъ оно зависитъ. Ни одно изъ послѣднихъ не кажется человѣческому разуму хоть сколько-нибудь необходимымъ или неизбѣжнымъ, и мы не можемъ предполагать ихъ таковыми, если только не дадимъ крайней воли своему воображенію.