Такимъ образомъ, Филонъ до конца оставался вѣренъ своему духу оппозиціи и своей критикѣ общепринятыхъ мнѣній. Но я могъ замѣтить, что Демеѣ вовсе не по душѣ была послѣдняя часть разговора, и онъ вскорѣ воспользовался первымъ попавшимся предлогомъ, чтобы покинуть общество.
Часть XII
Послѣ ухода Демеи Клеанѳъ и Филонъ продолжали разговоръ нижеслѣдующимъ образомъ. — Боюсь, сказалъ Клеанѳъ, что другъ нашъ не особенно будетъ склоненъ возобновлять обсужденіе этой темы въ твоемъ присутствіи; и, сказать по правдѣ, Филонъ, я-бы предпочелъ разсуждать о предметѣ столь возвышенномъ и интересномъ съ каждымъ изъ васъ въ отдѣльности. Свойственный тебѣ духа" противорѣчія, въ связи съ твоимъ отвращеніемъ къ общераспространеннымъ суевѣріямъ, заводитъ тебя необычайно далеко, когда ты развиваешь какой-нибудь аргументъ, и тогда не остается ничего такого святого и заслуживающаго уваженія, даже въ твоихъ собственныхъ глазахъ, что-бы ты пощадилъ.
— Я долженъ сознаться, отвѣтилъ Филонъ, что я менѣе остороженъ въ вопросѣ объ естественной религіи, чѣмъ въ какомъ-бы то ни было другомъ вопросѣ; во-первыхъ, потому что и знаю, — мнѣ никогда не удастся пошатнуть въ данномъ отношеніи принциповъ человѣка, обладающаго здравымъ умомъ, а во-вторыхъ, по слѣдующей причинѣ: я увѣренъ, что никто изъ считающихъ меня за здравомыслящаго человѣка никогда не пойметъ превратно моихъ намѣреній. Въ особенности ты, Клеанѳъ, ты, съ которымъ я живу въ полной откровенности, ты вѣдь знаешь, что несмотря на свободу моей рѣчи и на мою любовь къ необычайнымъ аргументамъ, нѣтъ человѣка, который въ душѣ глубже чувствовалъ-бы религію, или воздавалъ-бы болѣе глубокое поклоненіе Божественному Существу, поскольку послѣднее открывается нашему разуму при помощи необъяснимой цѣлесообразности и искусной планомѣрности Природы. Намѣренность, планомѣрность, цѣль всюду бросается въ глаза самому небрежному, самому тупому мыслителю, и никто не можетъ настолько погрязнуть въ нелѣпыхъ системахъ, чтобы всегда отрицать эту планомѣрность. Что природа ничего не дѣлаетъ безцѣльно — это положеніе установлено во всѣхъ школахъ на основаніи одного созерцанія твореній природы, безъ всякаго религіознаго намѣренія; и твердо увѣренный въ его истинѣ анатомъ, подмѣтивъ новый органъ или сосудъ, никогда не могъ-бы удовлетвориться, пока не открылъ-бы также и его пользу, его назначеніе. Однимъ изъ великихъ основаній системы Коперника является положеніе: природа дѣйствуетъ простѣйшими способами и выбираетъ наиболѣе подходящія средства для всякой цѣли, и астрономы часто, совершенно не думая о томъ, закладываютъ это прочное основаніе благочестія и религіи. То-же наблюдается и въ другихъ отдѣлахъ философіи; такимъ образомъ, почти всѣ науки незамѣтно приводятъ насъ къ признанію первичнаго, разумнаго Творца, и авторитетность ихъ часто еще усугубляется тѣмъ, что онѣ не преслѣдуютъ прямо подобнаго намѣренія.
Съ удовольствіемъ слушаю я разсужденія Галена о строеніи человѣческаго тѣла. Анатомія человѣка, говоритъ онъ {De formatione foetus.}, открываетъ намъ около 600 различныхъ мускуловъ, а тотъ, кто должнымъ образомъ ихъ разсмотритъ, найдетъ, что въ каждомъ изъ нихъ природа, чтобы достигнуть той цѣли, которую она себѣ поставила, должна была согласовать по крайней мѣрѣ десять различныхъ условій: должную форму, надлежащую величину, правильное согласованіе различныхъ назначеній [мускула], помѣщеніе цѣлаго выше или ниже, должное размѣщеніе различныхъ нервовъ, венъ и артерій: такимъ образомъ, по отношенію къ однимъ мускуламъ должно было быть образовано и осуществлено болѣе 6000 различныхъ точекъ зрѣнія и намѣреній. Костей Галенъ насчитываетъ 284, а различныхъ цѣлей, преслѣдуемыхъ при строеніи каждой изъ нихъ, — болѣе сорока. Какъ чудесно искусство, проявленное даже въ этихъ простыхъ и однородныхъ частяхъ! Но если мы станемъ разсматривать еще кожу, связки, сосуды, желѣзы, соки, различныя конечности и члены тѣла, — какъ сильно должно возрастать наше удивленіе по мѣрѣ увеличенія числа и сложности такъ искусно принаровленныхъ другъ къ другу частей! Чѣмъ дальше мы идемъ въ этихъ изслѣдованіяхъ, тѣмъ больше открываемъ новыхъ проявленій искусства и мудрости; вдали-же различаемъ еще другія, подобныя-же, проявленія, лежащія внѣ доступныхъ намъ предѣловъ: въ тонкомъ внутреннемъ строеніи частей, гвъ устройствѣ мозга, въ организаціи сѣменныхъ сосудовъ. Всѣ эти искусныя приспособленія повторяются въ каждомъ изъ различныхъ видовъ животныхъ, повторяются съ изумительнымъ разнообразіемъ и при точномъ соотвѣтствіи отдѣльнымъ намѣреніямъ природы, преслѣдуемымъ ею при образованіи каждаго отдѣльнаго вида. И если невѣріе Галена, даже въ то время, когда естественныя науки были такъ несовершенны, не могло устоять противъ такихъ поразительныхъ проявленій, до какого-же закоренѣлаго упрямства долженъ дойти философъ нашего вѣка, разъ онъ въ состояніи подвергать сомнѣнію Высшій Разумъ?
Еслибы я встрѣтился съ такого рода господиномъ (слава Богу, они очень рѣдки), я спросилъ-бы его: предположимъ, что существуетъ Богъ, который не доступенъ непосредственному воспріятію нашихъ чувствъ; могъ-ли бы онъ представить болѣе сильныя доказательства своего существованія, чѣмъ тѣ, которыя обнаруживаются во всемъ обликѣ Природы? Что-бы, въ самомъ дѣлѣ, могло сдѣлать такое божественное Существо, какъ не скопировать нынѣшній строй вещей, сдѣлать многія изъ произведеній своего искусства такими явными, чтобы даже тупой умъ не могъ не замѣтить ихъ, обнаружить проблески еще болѣе искусныхъ произведеній, доказывающихъ его чудесное превосходство надъ нашими ограниченными представленіями и безусловно скрыть многія изъ этихъ произведеній отъ столь несовершенныхъ существъ? Но, согласно всѣмъ правиламъ вѣрнаго разсужденія, неоспоримымъ долженъ считаться всякій фактъ, подтверждаемый всѣми аргументами, которые допускаются его природой, хотя-бы даже аргументы эти сами по себѣ не были очень многочисленными или доказательными; насколько-же болѣе (неоспоримымъ долженъ казаться фактъ, разбираемый] въ данномъ случаѣ, когда никакое человѣческое воображеніе не способно подсчитать числа такихъ аргументовъ и никакой человѣческій умъ не въ силахъ оцѣнить ихъ доказательность!
— Къ тому, что такъ убѣдительно изложено тобою, сказалъ Клеанѳъ, я прибавлю еще слѣдующее: однимъ изъ большихъ преимуществъ теистическаго принципа является тотъ фактъ, что онъ — единственная космогоническая система, которая можетъ быть доведена до понятности и полноты, и въ то-же время въ состояніи всецѣло сохранить сильную аналогію съ тѣмъ, что мы ежедневно видимъ и воспринимаемъ въ мірѣ. Сравненіе вселенной съ машиной, изобрѣтенной человѣкомъ, такъ очевидно и естественно, оно оправдывается такимъ большимъ количествомъ примѣровъ порядка и цѣлесообразности въ Природѣ, что невольно должно поразить всякій непредубѣжденный умъ и стяжать себѣ всеобщее признаніе. Кто-бы ни старался ослабить данную теорію, — пусть онъ не надѣется достигнуть этого при помощи подстановки на ея мѣсто другой, точной и опредѣленной: достаточно съ него, если онъ выставитъ кое-какія сомнѣнія и затрудненія, и при помощи туманнаго, абстрактнаго взгляда на вещи достигнетъ того воздержанія отъ сужденія, которое въ данномъ случаѣ является крайнимъ предѣломъ его желаній. Но помимо того, что такое состояніе духа само по себѣ неспособно дать удовлетвореніе, оно никакъ не можетъ быть долго удержано при столкновеніи съ тѣми поразительными явленіями, которыя постоянно вовлекаютъ насъ въ религіозную гипотезу. Въ силу предразсудка, человѣческая природа можетъ съ упорствомъ и постоянствомъ придерживаться ложной, нелѣпой системы, но я думаю, что безусловно невозможно ни поддерживать, ни защищать отрицаніе всякой системы, при наличности теоріи, основанной на сильныхъ и очевидныхъ доказательствахъ, на естественной склонности, и внушаемой съ раннихъ лѣтъ путемъ воспитанія.
— Я такъ мало считаю возможнымъ воздержаніе отъ сужденія въ данномъ случаѣ, отвѣтилъ Филонъ, что я склоненъ подозрѣвать, не примѣшивается-ли къ этой полемикѣ, въ большей степени, чѣмъ это обыкновенно воображаютъ, нѣчто вродѣ спора о словахъ. Что въ созданіяхъ Природы замѣчается большая аналогія съ произведеніями искусства, — это очевидно; но согласно со всѣми правилами вѣрнаго заключенія, мы должны вывести отсюда, что соотвѣтственная аналогія распространяется и на ихъ причины, — если мы вообще подвергаемъ послѣднія обсужденію. Но такъ какъ между созданіями природы и произведеніями искусства есть и значительныя различія, то мы имѣемъ основаніе предполагать соотвѣтственныя различія и въ ихъ причинахъ, въ частности-же должны приписать верховной причинѣ гораздо болѣе высокую степень силы и энергіи, чѣмъ ту, которую мы когда-либо наблюдали среди людей. Итакъ, въ данномъ случаѣ существованіе Божества ясно удостовѣряется разумомъ, если-же мы поднимемъ вопросъ, слѣдуетъ-ли намъ, исходя изъ этихъ аналогій, назвать Божество духомъ или интеллектомъ, несмотря на огромное различіе, которое съ полнымъ основаніемъ можно предполагать между нимъ и человѣческимъ духомъ, — то не будетъ-ли это простымъ споромъ о словахъ? Никто не можетъ отрицать аналогіи между дѣйствіями; воздержаться отъ изслѣдованія соотвѣтствующихъ причинъ едва-ли возможно. Законнымъ-же выводомъ изъ этого изслѣдованія является то, что и причины также аналогичны. Если-же мы не удовлетворимся названіемъ первой и верховной причины Богомъ или Божествомъ, но пожелаемъ разнообразить свои выраженія, — чѣмъ-же инымъ можемъ мы назвать ее, какъ не духомъ или мыслью, съ которыми, какъ мы имѣемъ право предполагать, у нея есть значительное сходство.
Всѣ здравомыслящіе люди чувствуютъ отвращеніе къ словеснымъ спорамъ, которыми такъ изобилуютъ философскія и богословскія изслѣдованія; и выяснилось, что единственнымъ средствомъ противъ подобнаго злоупотребленія являются: ясныя опредѣленія, точность идей, входящихъ въ любой аргументъ, а также строгое и однообразное пользованіе употребляемыми [въ этихъ аргументахъ! терминами. Но есть такого рода споры, которые, въ силу самой природы рѣчи и