Далѣе, намъ слѣдуетъ обратить вниманіе на то, что философы, преданные разуму и размышленію, меньше нуждаются въ такихъ мотивахъ, которые держали-бы ихъ въ границахъ нравственности; тогда какъ толпа, быть можетъ одна только и нуждающаяся въ подобныхъ мотивахъ, совершенно неспособна къ той чистой религіи, по представленію которой Божество ничѣмъ нельзя удовлетворить, какъ только добродѣтелью, проявляемой въ поступкахъ людей. Обыкновенно считается, что мы угождаемъ Божеству или исполненіемъ мелочныхъ обрядовъ, или пребываніемъ въ восхищенномъ экстазѣ, или-же легковѣрнымъ ханжествомъ. Мамъ незачѣмъ возвращаться къ древнимъ временамъ, или-же пускаться въ отдаленныя области въ поискахъ за примѣрами такого вырожденія; среди насъ самихъ нѣкоторые были повинны въ грубомъ проступкѣ, неизвѣстномъ ни египетскому, ни греческому суевѣрію, а именно: они открыто выступали противъ нравственности и заявляли, что малѣйшее довѣріе къ ней, малѣйшая надежда на нее безусловно повлекутъ за собою потерю милости Божіей.
Но еслибы даже суевѣріе или-же энтузіазмъ и не стали въ прямую оппозицію къ нравственности: уже самое отвлеченіе вниманія [отъ послѣдней), установленіе новаго и легковѣснаго вида заслуги, вытекающее отсюда произвольное распредѣленіе похвалъ и порицаній, — все это должно имѣть самыя пагубныя послѣдствія и до крайности ослабить привязанность людей къ естественнымъ мотивамъ справедливости и человѣколюбія.
Въ то-же время, такой принципъ дѣйствія, не принадлежа къ числу привычныхъ мотивовъ человѣческаго поведенія, дѣйствуетъ на духъ лишь съ промежутками и долженъ быть поддерживаемъ при помощи постоянныхъ усилій, если набожный ревнитель религіи хочетъ остаться довольнымъ собственнымъ поведеніемъ и исполнить свой благочестивый долгъ. Многіе религіозные обряды исполняются съ показнымъ усердіемъ, тогда какъ сердце въ то-же время остается холоднымъ и равнодушнымъ; постепенно пріобрѣтается привычка къ притворству и преобладающимъ принципомъ поведенія становится обманъ и ложь. Вотъ гдѣ основаніе того общераспространеннаго наблюденія, что высшая преданность религіи и глубочайшее лицемѣріе, вмѣсто того, чтобы быть несовмѣстимыми, часто или обыкновенно встрѣчаются вмѣстѣ, какъ черты одного и того-же индивидуальнаго характера.
Легко вообразить пагубныя послѣдствія такихъ привычекъ даже въ обыденной жизни, но когда затронуты интересы религіи, никакая мораль не можетъ быть достаточно авторитетной; чтобы сдержать порывы изступленнаго ревнителя [религіи]: святость цѣли освящаетъ и всякое средство, которымъ можно воспользоваться для ея достиженія, Уже одного постояннаго посвященія вниманія такому важному интересу, какимъ является вѣчное спасеніе, достаточно, чтобы погасить доброжелательные аффекты и породить узкій, ограниченный эгоизмъ. А когда такое настроеніе поощряется, оно легко парализуетъ дѣйствіе всѣхъ обычныхъ предписаній милосердія и благожелательности.
Такимъ образомъ, мотивы обычнаго суевѣрія не оказываютъ большого вліянія на поведеніе людей вообще, а въ тѣхъ случаяхъ, когда они преобладаютъ, дѣйствія ихъ не благопріятны для нравственности.
Есть-ли въ политикѣ болѣе достовѣрное и непогрѣшимое правило, чѣмъ то, что и число и авторитетъ священнослужителей должны быть ограничены очень узкими предѣлами и что гражданскія власти никогда не должны передавать свои fasces и axes въ столь опасныя руки? Но еслибы духъ народной религіи былъ такъ спасителенъ для общества, противоположное правило должно-бы получить преобладаніе. Большее число священниковъ, большая ихъ авторитетность, большее богатство — всегда будутъ способствовать усиленію религіознаго духа, а такъ какъ руководство этимъ духомъ принадлежитъ священникамъ, то почему-бы мы не могли ожидать большей святости жизни, большей благожелательности и умѣренности отъ лицъ, которыя посвятили себя исключительно религіи, постоянно внушаютъ ее другимъ и который сами должны-бы проникнуться ею въ большей степени? Такъ почему-же происходитъ въ дѣйствительности слѣдующее: крайнее, что можетъ предложить мудрый правитель по отношенію къ народнымъ религіямъ, — это вести съ ними по возможности осторожную игру и предупреждать ихъ пагубное вліяніе на общество. Всякій способъ, который онъ пробуетъ для достиженія столь скромной цѣли, связанъ съ неудобствами: если онъ разрѣшитъ своимъ подданнымъ лишь одну религію, онъ долженъ будетъ пожертвовать, ради недостовѣрныхъ видовъ на спокойствіе, всякими соображеніями объ общественной свободѣ, о наукѣ, разумѣ, промышленности и даже о своей собственной независимости. Если-же онъ разрѣшитъ нѣсколько сектъ, — что является болѣе мудрымъ правиломъ, — онъ долженъ сохранять по отношенію къ нимъ всѣмъ самое философское равнодушіе и тщательно сдерживать притязанія на господство, проявляемыя преобладающей сектой, иначе онъ можетъ ожидать только безконечныхъ споровъ, ссоръ, партійныхъ раздоровъ, преслѣдованій и общественныхъ волненій.
Я согласенъ, что истинная религія не имѣетъ столь пагубныхъ послѣдствій; но мы должны говорить о религіи, какъ она вообще проявлялась въ мірѣ. Я не касаюсь также и умозрительнаго основоположенія теизма: такъ какъ оно является видомъ философіи, то и должно раздѣлять благотворное вліяніе послѣдней, но въ то-же время должно страдать и одинаковымъ съ нею недостаткомъ, а именно — быть ограниченнымъ очень небольшимъ числомъ лицъ.
Присяга требуется во всякомъ судѣ, но еще вопросъ, заимствуетъ-ли она свою авторитетность отъ какой-либо народной религіи. Торжественность и значительность момента, забота о репутаціи и мысль о коренныхъ интересахъ общества, — вотъ что, главнымъ образомъ, оказываетъ сдерживающее вліяніе на человѣчество. Таможенныя и политическія присяги мало соблюдаются даже нѣкоторыми изъ тѣхъ, кто претендуетъ на честность и религіозность; а клятвенному утвержденію квакера мы придаемъ совершенно такое-же значеніе, какъ присягѣ любого другого лица. Я знаю, что Поливій {Lib. 6, cap. 54.} приписываетъ дурную славу, которою пользовалась вѣрность грековъ своимъ клятвамъ, вліянію эпикурейской философіи; но я знаю также, что пуническая вѣрность въ древнія времена пользовалась такою-же плохой репутаціей, какъ показаніе ирландца въ настоящее время, хотя мы и не можемъ объяснить этихъ общеизвѣстныхъ наблюденій одною и той-же причиной. Я уже не говорю о томъ, что вѣрность грековъ пользовалась дурной славой еще до возникновенія эпикурейской философіи, и Еврипидъ {Iphig. in Tauride.} — я укажу тебѣ послѣ это мѣсто — Еврипидъ клеймитъ этотъ недостатокъ своего народа рѣзкимъ ударомъ сатиры.
— Берегись, Филонъ, берегись, отвѣтилъ Клеанѳъ, не увлекайся черезчуръ: пусть рвеніе твое противъ ложной религіи не пошатнетъ твоего почтенія къ религіи истинной. Не отказывайся отъ этого принципа, отъ основного и единственнаго великаго утѣшенія въ жизни, отъ нашей главной поддержки среди всѣхъ превратностей злой судьбы. Самая утѣшительная мысль, которую только можетъ создать человѣческое воображеніе, это — мысль истиннаго теизма, который изображаетъ насъ твореніями Существа безусловно благого, мудраго и могущественнаго, создавшаго насъ ради счастья; Существа, которое, внушивъ намъ безмѣрное стремленіе къ добру, продлитъ наше существованіе во вѣки вѣковъ и перенесетъ насъ въ безконечно-разнообразныя положенія, чтобы удовлетворить этимъ стремленіямъ и сдѣлать счастье наше полнымъ и долговременнымъ. Послѣ судьбы самого этого Существа (если только подобное сравненіе позволительно) самая счастливая судьба, какую мы можемъ вообразить, это — быть подъ его защитой и покровительствомъ.
— Эти представленія очень заманчивы и привлекательны, сказалъ Филонъ, а для истиннаго философа они даже не являются простыми представленіями. Но какъ въ предыдущемъ случаѣ, такъ и здѣсь оказывается, что для большинства человѣчества эти представленія обманчивы и что ужасы религіи обыкновенно превосходятъ доставляемыя ею утѣшенія.
Общепризнано, что люди никогда такъ охотно не прибѣгаютъ къ благочестію, какъ въ тѣхъ случаяхъ, когда они поражены печалью или угнетены болѣзнью. Развѣ это не является доказательствомъ того, что духъ религіи не столь близко связанъ съ радостью, какъ съ печалью?
— Но опечаленные люди находятъ утѣшеніе въ религіи, отвѣтилъ Клеанѳъ. — Иногда, сказалъ Филонъ; однако, естественно думать, что они составляютъ себѣ объ этихъ невѣдомыхъ существахъ представленіе, соотвѣтствующее тому мрачному и меланхолическому настроенію, въ которомъ находятся, когда приступаютъ къ ихъ созерцанію. Соотвѣтственно съ этимъ мы видимъ, что страшные образы преобладаютъ во всѣхъ религіяхъ; да и мы сами, послѣ употребленія самыхъ возвышенныхъ выраженій для описанія Божества, впадаемъ въ грубѣйшее противорѣчіе съ собою, когда утверждаемъ, что число осужденныхъ безконечно превосходитъ число избранныхъ.
Я рѣшаюсь утверждать, что никогда не было народной религіи, представлявшей состояніе отшедшихъ въ вѣчность душъ въ гакомъ свѣтѣ, который заставилъ-бы родъ людской считать желательнымъ, чтобы подобное состояніе дѣйствительно существовало. Такіе утонченные образцы религіи являются исключительно продуктомъ философіи. Вѣдь между очами нашими и видами на будущее лежитъ смерть, и событіе это такъ устрашаетъ природу, что необходимо придаетъ мрачный колоритъ всему, что лежитъ за нимъ, и вызываетъ у большинства людей представленіе о Церберѣ и фуріяхъ, о дьяволахъ и о потокахъ огня и сѣры.
Правда: и страхъ и надежда входятъ въ составъ религіи, потому что оба эти аффекта въ различное время волнуютъ духъ человѣка и каждый изъ нихъ порождаетъ такой видъ божества, который ему соотвѣтствуетъ. Но когда человѣкъ находится въ веселомъ настроеніи, его влечетъ къ дѣламъ, къ обществу или какимъ-нибудь развлеченіямъ; и тогда онъ естественно предается чему-либо изъ перечисленнаго, не думая вовсе о религіи. Когда-же онъ поверженъ въ меланхолію и подавленъ, ему ничего другого не остается, какъ размышлять объ ужасахъ невидимаго міра и еще глубже погружаться въ печаль. Конечно, послѣ того, какъ онъ столь глубоко запечатлѣетъ религіозные взгляды въ своихъ мысляхъ, въ своемъ воображеніи, можетъ случиться въ его здоровьѣ или въ обстоятельствахъ какая-нибудь перемѣна, которая вернетъ ему хорошее настроеніе и, вызвавъ въ немъ веселый взглядъ на будущее, заставитъ его вдаться въ другую крайность: въ радость и торжество. Но все-таки должно быть признано, что, такъ какъ ужасъ является основнымъ началомъ религіи, то аффектъ этотъ и преобладаетъ въ ней всегда, смѣняясь лишь краткими періодами радости.