Я уже не говорю о томъ, что эти приступы чрезмѣрной восторженной радости, изнуряя духъ, всегда подготовляютъ почву для такихъ-же сильныхъ приступовъ суевѣрнаго страха и угнетенности; и нѣтъ состоянія духа болѣе счастливаго, чѣмъ ровное и спокойное настроеніе. Но подобное состояніе- нельзя поддерживать, когда человѣкъ думаетъ, что онъ пребываетъ въ глубокой тьмѣ, въ глубокомъ невѣдѣніи между вѣчнымъ блаженствомъ и вѣчнымъ страданіемъ. Нечего удивляться, что такой взглядъ нарушаетъ обычное равновѣсіе духа и повергаетъ человѣка въ крайнее смятеніе, и хотя взглядъ этотъ рѣдко дѣйствуетъ настолько постоянно, чтобы вліять на всѣ поступки человѣка, однако онъ въ состояніи произвести сильную перемѣну въ настроеніи и породить ту мрачность, ту меланхолію, которая такъ поражаетъ насъ во всѣхъ благочестивыхъ людяхъ.
Противно здравому смыслу питать въ себѣ страхъ или ужасъ на основаніи какого-бы то ни было мнѣнія, или-же воображать, что, свободно пользуясь споимъ разумомъ, мы чѣмъ-нибудь рискуемъ въ будущей жизни. Подобное мнѣніе заключаетъ въ себѣ и нелѣпость и непослѣдовательность. Нелѣпо вѣрить въ то, что Божество обладаетъ человѣческими аффектами и даже однимъ изъ наиболѣе низменныхъ человѣческихъ аффектовъ, ненасытной жаждой похвалы. Непослѣдовательно думать, что Божество, обладая этимъ человѣческимъ аффектомъ, не обладаетъ также и другими, а въ частности — равнодушіемъ къ мнѣніямъ существъ, стоящихъ настолько ниже его.
Знать Бога, говоритъ Сенека, то-же, что почитать его. И дѣйствительно, всякое другое почитаніе нелѣпо, суевѣрно, даже нечестиво. Оно низводитъ Божество на низменный уровень человѣчества, которому доставляютъ наслажденіе просьбы, мольбы, подарки и лесть. Между тѣмъ, подобное нечестіе — еще наименьшее, чѣмъ грѣшитъ суевѣріе. Обыкновенно оно низводитъ Божество гораздо ниже уровня человѣчества и представляетъ его ввидѣ капризнаго демона, который пользуется своей силой, не справляясь съ разумомъ и гуманностью. И еслибы это Божественное Существо было расположено считать обидою [для себя] пороки и безразсудства неразумныхъ смертныхъ, являющихся его собственными созданіями, тогда-бы несомнѣнно плохо пришлось приверженцамъ большинства народныхъ суевѣрій. И никто изъ рода людского не заслужилъ-бы его милости, за исключеніемъ немногихъ теистовъ-философовъ, которые придерживаются, или, по крайней мѣрѣ, стараются придерживаться должныхъ взглядовъ на его божественныя совершенства; точно также, единственными лицами, имѣющими право на сожалѣніе и снисхожденіе съ его стороны, могли-бы быть философы-скептики (секта, почти столь-же рѣдкая), которые, благодаря прирожденному недовѣрію къ своимъ собственнымъ способностямъ, воздерживаются, или-же стараются воздержаться отъ всякаго сужденія о столь возвышенныхъ и необычайныхъ предметахъ.
Если вся естественная теологія, какъ, повидимому, утверждаютъ нѣкоторые, сводится къ одному простому, хотя нѣсколько двусмысленному или, по крайней мѣрѣ, неопредѣленному положенію, что причина или причины порядка во вселенной вѣроятно имѣютъ нѣкоторую отдаленную аналогію съ человѣческимъ разумомъ; если это положеніе не подлежитъ расширенію, измѣненію или-же болѣе подробному выясненію; если оно не дастъ намъ повода ни къ какому заключенію, касающемуся человѣческой жизни и могущему быть источникомъ какого-либо дѣйствія или воздержанія отъ дѣйствія; если аналогія, несмотря на все свое несовершенство, не можетъ быть проведена за предѣлы человѣческаго разума и перенесена съ нѣкоторымъ подобіемъ вѣроятности на другія свойства духа, — если такъ дѣйствительно обстоитъ дѣло: что же можетъ сдѣлать самый пытливый, мыслящій и религіозный человѣкъ, какъ не давать свое простое, философское согласіе на это положеніе, каждый разъ какъ оно выставляется, и вѣрить, что аргументы, на которыхъ оно зиждется, пересиливаютъ возраженія, высказываемыя противъ него? Конечно, [у этого человѣка] возникаетъ нѣкоторое изумленіе ввиду величія разсматриваемаго объекта, нѣкоторая меланхолія, по причинѣ его неясности, нѣкоторое презрѣніе къ человѣческому разуму, ввиду того, что послѣдній не можетъ дать болѣе удовлетворительнаго отвѣта на такой необычайный и величественный вопросъ. Но повѣрь мнѣ, Клеанѳъ, самое естественное чувство, которое испытаетъ въ данномъ случаѣ правильно-организованный духъ, это — томительное желаніе и ожиданіе, чтобы небо удостоило разсѣять или, по крайней мѣрѣ, облегчить наше глубокое невѣдѣніе, даровавъ человѣчеству болѣе обстоятельное откровеніе и повѣдавъ ему природу, аттрибуты и дѣйствія божественнаго объекта его вѣры. Человѣкъ, въ должной мѣрѣ сознающій несовершенства человѣческаго разума, съ крайнимъ рвеніемъ обратится къ откровенной истинѣ; тогда какъ надменный догматикъ, увѣренный, что онъ можетъ воздвигнуть полную богословскую систему при посредствѣ одной философіи, отнесется съ презрѣніемъ ко всякой другой помощи и отвергнетъ этого посторонняго наставника. Быть философомъ-скептикомъ — для человѣка науки это первый и самый существенный шагъ къ тому, чтобы стать здравымъ, вѣрующимъ христіаниномъ: вотъ положеніе, которое я охотно рекомендовалъ-бы вниманію Памфила, и я надѣюсь, что Клеанѳъ проститъ мнѣ это вмѣшательство въ воспитаніе и образованіе его воспитанника.
Клеанѳъ и Филонъ не особенно долго вели дальше этотъ споръ; но если рѣдко что-либо производило на меня большее впечатлѣніе, чѣмъ всѣ разсужденія, высказанныя за этотъ день, то сознаюсь, что послѣ того, какъ я серьезно обдумалъ все въ цѣломъ, я не могу не признать, что принципы Филона болѣе вѣроятны, чѣмъ принципы Демеи, а принципы Клеанѳа еще ближе подходятъ къ истинѣ.
О безсмертіи души
Трудно, повидимому, доказать безсмертіе души исключительно при свѣтѣ разума. Аргументы въ пользу безсмертія обыкновенно бываютъ построены или на метафизическихъ, или на моральныхъ, или на физическихъ положеніяхъ. Но въ дѣйствительности, только въ евангеліи и только въ немъ одномъ жизнь и безсмертіе были освѣщены должнымъ образомъ.
I. [Примѣняемыя въ данномъ случаѣ] метафизическія положенія гласятъ, что душа нематеріальна и что мысль не можетъ быть принадлежностью матеріальной субстанціи.
Но истинная метафизика учитъ насъ, что понятіе субстанціи безусловно смутно и несовершенно и что единственная наша идея о субстанціи есть идея объ аггрегатѣ единичныхъ качествъ, принадлежащихъ нѣкоторому невѣдомому нѣчто. Такимъ образомъ, и матерія и духъ въ сущности одинаково неизвѣстны и мы не можемъ опредѣлить, какія качества принадлежатъ той или другому.
Та-же метафизика учитъ насъ, что а priori ничто не можетъ быть рѣшено относительно причины или дѣйствія [вообще] и что разъ единственнымъ источникомъ при такого рода сужденіяхъ является для насъ опытъ, то мы и не въ состояніи узнать на основаніи какого-нибудь другого принципа, не можетъ-ли матерія, благодаря своей структурѣ, или своему распредѣленію, быть причиной мысли. Абстрактныя разсужденія не могутъ рѣшать вопросовъ, касающихся фактовъ или существованія.
Но если мы допустимъ, что во вселенной разсѣяна, на подобіе эфирнаго огня стоиковъ, духовная субстанція и что она является единственнымъ субстратомъ, которому принадлежитъ мысль, — мы имѣемъ право заключить по аналогіи, что природа дѣлаетъ изъ нея такое-же употребленіе, какъ и изъ другой субстанціи, т. е. изъ матеріи. Она пользуется ею въ качествѣ тѣста или глины, воплощаетъ ее въ разнообразныя формы и сущности, разлагаетъ по истеченіи нѣкотораго времени каждую модификацію, и изъ ея субстанціи создаетъ новую форму. Подобно тому, какъ одна и та-же матеріальная субстанція мажетъ послѣдовательно образовать тѣла всѣхъ животныхъ, такъ одна и та-же духовная субстанція можетъ образовать ихъ духъ; смерть можетъ постоянно вносить разложеніе въ ихъ сознаніе, или-же въ ту систему мыслей, которую они составляли при жизни, а [всякая] новая модификація уже не представляетъ для нихъ никакого интереса. Наиболѣе положительные сторонники смертности души никогда не отрицали безсмертія ея субстанціи. А что нематеріальная субстанція такъ-же, какъ и матеріальная, можетъ терять память или сознаніе, это, повидимому, отчасти выясняется изъ опыта, — если только душа нематеріальна.
Согласно заключенію, выводимому на основаніи обычнаго теченія природы, безъ предположенія какого-либо новаго вмѣшательства Верховной Причины, которое должно быть всегда исключаемо изъ философіи, — все, что непреходяще, должно быть и невозникающимъ. Слѣдовательно душа, будучи безсмертной, существовала до нашего рожденія и если это предшествующее ея существованіе совершенно насъ не касалось, то не будетъ касаться насъ и послѣдующее.
Животныя несомнѣнно чувствуютъ, мыслятъ, любятъ, ненавидятъ, хотятъ и даже разсуждаютъ, хотя болѣе несовершеннымъ образомъ, чѣмъ человѣкъ. Такъ значитъ, ихъ души тоже нематеріальны и безсмертны?
II. Теперь разсмотримъ моральные аргументы, въ особенности-же тѣ, которые основаны на справедливости Божіей, причемъ предполагается, что справедливость эта заинтересована въ будущемъ наказаніи злыхъ и въ награжденіи добродѣтельныхъ.
Но аргументы эти основаны на предположеніи, что у Бога есть еще аттрибуты, помимо проявленныхъ имъ во вселенной, съ которыми мы только и знакомы. На основаніи чего-же мы заключаемъ о существованіи этихъ аттрибутовъ?
Мы можемъ съ полною безопасностью утверждать: все, что намъ извѣстно, какъ дѣйствительно совершенное Богомъ, и есть наилучшее [изъ того, что могло-бы быть сдѣлано]; но очень опасно утверждать, что Богъ всегда долженъ дѣлать то, что намъ кажется наилучшимъ. На сколькихъ примѣрахъ это разсужденіе не оправдалось-бы по отношенію къ нынѣшнему міру!
Но если хоть какое-нибудь изъ намѣреній природы ясно для насъ, то это слѣдующее: мы можемъ утверждать, что, поскольку намъ дозволено судить на основаніи естественнаго разума, самая цѣль, самое назначеніе созданія человѣка ограничиваютъ его здѣшней жизнью. Какъ незначителенъ его интересъ къ жизни будущей, въ силу первичной, присущей ему организаціи его духа и аффектовъ! Можно-ли сравнить съ точки зрѣнія прочности или вліянія [на нашъ духъ] съ одной стороны — подобную неустойчивую идею, а съ другой — самую сомнительную увѣренность въ любомъ фактѣ, встрѣчающемся въ обыденной жизни? Правда, въ нѣкоторыхъ умахъ возникаютъ иногда необъяснимые страхи передъ будущимъ; но страхи эти быстро исчезли-бы, еслибы они не были искусственно разжигаемы при помощи поученій и воспитанія. Каковы-же, однако, мотивы тѣхъ, кто ихъ разжигаетъ? Мотивы эти сводятся къ желанію заработать себѣ средства для пропитанія и пріобрѣсти власть и богатство въ этомъ мірѣ. Такимъ образомъ, самое усердіе и стараніе этихъ людей являются аргументами противъ нихъ.