Символическое мышление тесно связано с человеческим языком и обеспечивается им же. Я говорю «человеческий язык», чтобы никого не ввести в заблуждение, ведь у всех живых существ есть свой язык. Справедливо будет заметить, что растения и животные общаются при помощи знаков, хотя это не делает их коммуникацию глупой или примитивной. На мой взгляд, нечеловеческие животные не глупы, и, если мы говорим об их мышлении – что бы под этим ни подразумевалось, – оно просто другое. Я склонна согласиться, что даже само слово «язык» вряд ли подходит для обозначения способов коммуникации деревьев и зверей, – только если мы понимаем его очень широко. Мне кажется, что наиболее подходящий термин – понятие из эволюционной биологии «сигнал», но об этом чуть позже.
Человеческий ум и, соответственно, язык действительно отличаются от животного во многом из‑за символической насыщенности. Из-за этого вся человеческая реальность другая, более «искаженная», чем, например, у кошек или птиц. Религия, мифология, искусство, философия и наука определяют не только мысли человека, его поведение также сообразуется с этими мыслями, ощущениями и в конце концов формирует представление о физическом мире, поэтому можно сказать, что человек живет в мире своих фантазий, ведь воображение[125] – это основание для предметизации окружающего мира, долговременной памяти, символотворчества и, как следствие, ошибок. Как говорит Лангер:
Если бы наш кишечник делал столько ошибок во сне, сколько мозг, мы после первого же кормления грудью должны были умереть от несварения[126].
Почему в человеческой культуре есть астрология, свадьба, Твин Пикс и гравюры Альбрехта Дюрера, из‑за чего культура животных представляется более простой и естественной? Потому что животным всего этого не нужно. Однако не думаю, что производство символов – это какая-то супергеройская креативная способность людей. Справедливости ради, животные тоже обладают навыками, недоступными человеку. Символическая деятельность, как и ее продукт – культура, естественна с этой точки зрения. Разница между голодным мяуканьем и молитвой о хорошем урожае заключается в том, что второе более абстрактное, сложное и символическое. Человек – символическое животное.
Антрополог Терренс Дикон говорит, что в эволюционной истории человека есть определенный символический порог (threshold), переступив который он начал наполнять окружающий мир символами[127]. Он стал способен говорить о себе во всех этих множественных homo: faber, symbolicus, viator, loquens, ludens и т. д. Но прежде чем это произошло, потребовалось немало времени, чтобы усвоить язык, научиться им пользоваться, сделать его своим инструментарием и развивать.
В конце концов, язык тоже символ – например, Бог, Который создает разные аспекты мира, буквально проговаривает их названия: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (Быт. 1: 3). У философа Ойгена Розенштока-Хюсси есть выражение «Бог заставляет нас говорить», вся его философия диалога о том, что вербально-символическая деятельность – это божественная практика. Вот, например, здесь:
Я чувствую, открываю, испытываю принуждение говорить, или долг молчать, или радость слушать. Подчиняюсь ли я заповеди говорить или молчать, в любом случае я нахожусь в некотором потоке, который омывает меня со всех сторон. Поток рассчитывает на мою способность плыть по течению или против него. Задержимся здесь немного дольше, чем это кажется необходимым языковедам. Поскольку они остаются приверженными к своим грамматическим орудиям пытки, от них ускользает нечто такое, что мне кажется самым главным. От них ускользает отношение между Богом и человеком, между силой языка и способностью к языку, то есть между Отцом, Сыном и Святым Духом[128].
Думаю, поток, о котором говорит господин Розеншток-Хюсси, – это поток символов, в который вовлекается весь человеческий опыт.
В натуралистических теориях происхождение языка и способности к производству сложных символов – это эволюционный прецедент, связанный с социальностью. Существует довольно много различных теоретических наблюдений насчет происхождения языка[129]. Например, с точки зрения генетики развитие способностей к членораздельной речи и соответствующее строение черепа и лица может быть связано с геном FOXP-2 (forkhead box protein – P2 gene). Часто говорят также о происхождении языка из звукоподражания. У Макса Мюллера есть забавный список таких гипотез: «гав-гав», или теория кукушки – о том, что человек прежде имитировал звуки животных; «пух-пух» – о том, что первые слова были восклицаниями от боли, удовольствия и прочих ощущений; «динь-дон» – о том, что ранние слова человека отражали резонанс вибрирующих звуков вещей вокруг него; «йо-хо-хо» – теория о том, что язык возник в результате ритмичного коллективного труда, вызывающего ритмичные коллективные звуки («хо» как выдох); и, наконец, «та-та» – теория, которая была добавлена к списку чуть позже, о том, что первые слова появились в результате движений языка, имитирующих жесты рук и движений других конечностей человека[130].
Означает ли все это, что язык и религия возникли одновременно? Сложно сказать, потому что происхождение того и другого имеет довольно широкий временной диапазон. Считается, что свидетельства первых религиозных представлений древних людей – это погребения[131]. Археологические находки в пещерах Ля Шапелль-о-Сен (Франция), Схул и Кафзех (Израиль), Шанидар (Ирак), Тешик-Таш (Узбекистан) и других местах могут указывать на намеренный характер захоронений неандертальцев, и если у них существовал какой-то ритуал, то, стало быть, им требовался язык, чтобы его провести. Есть также предположения, что символическое мышление или его предпосылки были уже у гейдельбергского человека, о чем могут свидетельствовать находки на стоянках Атапуэрка на севере Испании. Там было найдено рубило из розового кварца, которое не имело никаких следов использования, поэтому археологи предположили, что оно было изготовлено специально для ритуала погребения.
Гипотеза коэволюции языка и ритуала позволяет интерпретировать наличие коммуникации и ритуального поведения у шимпанзе и бонобо, имеющих наиболее близкие родственные связи с homo, как «проторелигию». Кроме того, замечают также, что слоны тоже проводят своего рода ритуал погребения, как бы отдавая дань уважения умершим родственникам, а затем скорбят о них. Вообще, у животных наблюдается довольно трепетное отношение к смерти. Однако, как мне кажется, это больше относится к феномену социальности, в то время как религия, на мой взгляд, начинается именно с символического представления чего-либо. Если нам удастся понять то, как на самом деле животные относятся к смерти, жизни, способны ли они создавать абстрактные понятия, то, наверное, мы сможем говорить в полной мере об их религии. Но достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Не всякий ритуал религиозный, так же как и не всякая коммуникация символическая, поэтому религия – это сложное явление, которому, скорее всего, предшествуют ритуал и общение, но их одних недостаточно, чтобы верить, например, что твоя душа после смерти отправится в другое место, поэтому тебе надо совершать при жизни праведные поступки, чтобы, когда существа с телом человека и головами пса и птицы соответственно взвесили твое сердце на весах, оно оказалось легче перышка[132].
Конечно, это религиозное представление относится уже к более позднему периоду развития культуры, чем, скажем, некоторые архаичные формы религиозности. Тем не менее религия имеет когнитивно-символическую природу, поэтому ее истоки, на мой взгляд, необходимо искать в абстрактной деятельности (например, в создании антропоморфных изображений или статуэток), которая может иметь «неутилитарный характер» и требует главным образом воображения. Антрополог Дэн Спербер в книге «Переосмысливая символизм» пишет, что символическая интерпретация – это скорее не процесс декодирования, а импровизация, основанная на неявном знании и подчиняющаяся бессознательным правилам. Этим он отходит от семиологической точки зрения на символ, которая рассматривает символизм прежде всего в его социально-коммуникативной функции. Символизм, заключает Спербер, это когнитивный механизм, то есть автономный инструмент, который наряду с перцептивными и концептуальными механизмами участвует в формировании знаний и функционировании памяти. При этом символизация не происходит лишь из чувственного опыта человека, она часть врожденного ментального «оборудования», которое делает опыт возможным[133].
В поисках истока символического мышления археологи исследуют и интерпретируют использование красной охры в пещерной живописи палеолита[134]. Сам по себе пигмент не имел утилитарного значения у охотников-собирателей, поэтому считается, что его стали использовать в символических и ритуальных целях, например при создании наскальных изображений. При этом красный цвет пигмента, скорее всего, приобрел двойственное символическое значение крови, опасности, смерти, жизни, сексуальности благодаря эмоциональным ассоциациям у художника и зрителей.
Когнитивный археолог Дэвид Льюис-Уильямс обращает внимание на то, что при интерпретации символизма наскальной живописи важно еще иметь в виду факторы создания изображения. Он считает, что ограниченное темное пространство пещеры, визуальные и геометрические образы, а также расположение изображений связаны с измененными состояниями сознания, то есть художники, вероятно, буквально испытывали галлюцинации