— И сейчас власти в ту же чехарду прыгают… Павло я, — неожиданно повернулся лицом к Скифу казак и протянул длинную руку. — А фамилия Лопатин. С юга мы, наш говор ближе к хохлацкому, не как у вас в Ростове. По-казацкому — Лопа.
— А я Вася Луковкин, по кликухе Скиф.
— Кликуха блатная? — недоверчиво пригладил длинные усы казак.
— Нет, по детству. Лучше расскажи, чем казаки дышат?
— Подышишь тут, если кислород перекрыли. С юга, с гор, давят черные, с севера, как исстари, — Москва. Казак нынче в своем же курене у чужого дяди дозволения просит, чтоб под лавкой переночевать.
— Так уж!..
— Уж да аркан — не гуж… Наш наказной атаман есаул Васильев раздал пятнадцать охотничьих карабинов по куреням. Из Москвы целая комиссия зараз налетела. Посадили бы, если б не был депутатом. Теперь наш Назар…
— Какой Назар? — встрепенулся Скиф.
— Ну, Назар Артемьич Васильев, о котором гутарю…
— Во здоров брехать, казак! У меня майор Васильев в Свердловске в Суворовском командиром роты был. Назар Артемьич с донских краев… Шрам на переносице…
— Он, — кивнул казак. — Так майором и остался. Умный, но не угодительный властям слишком. Извели его вконец. У оренбургских казаков, от греха подальше, теперь наш Назар укрывается.
— А кто вам виноват?
— Народ измельчал. Порода вывелась. Видать, всему конец.
— Не конец это, Павло. Только начало. Распадется Русь великая на княжества. Передерутся между собой русские, как сербы с босняками и хорватами. Потом с больной головы протрезвятся, и вновь пойдут казаки дороги торить. Станицы ставить, по рекам к углю и нефти пробиваться, земли свои собирать, как исстари…
Скиф не успел договорить, как громко хлопнул холостой выстрел из «нагана». Кобидзе сдул дымок со ствола и забрался на стол, чтобы привлечь общее внимание.
— Пусть музыка смолкнет, это я, Кобидзе, вам приказываю! Господа!.. Прошу бурную овацию!.. Сегодня у нас проездом из братской Сербии на всемирный конгресс гадалок и прорицателей великий маэстро… «Черная маска»… Па-а-апрашу аплодисменты!..
Скиф зло одернул Кобидзе за штаны, но тот уже понес, закусив удила:
— Сейчас халдейский маг распишет вам настоящее и будущее! Вопросов личного характера прошу не задавать.
В таинственном полумраке мерцающих фонариков немой цветомузыки все с интересом повернулись к Скифу.
— Нэ злись, дарагой, — наклонился к нему Кобидзе. — Все подпили… Давай немного подурачимся.
Тут посыпались вопросы:
— Как там в Сербии?..
— Как в Польше… У кого долларов больше, тот и пан.
— Сколько платили?
— Много… Догоняли и еще добавляли…
— Умеют ли натовцы воевать?
— Натовцы умеют платить тем, кто умеет воевать.
— Ждет ли Россию судьба Сербии?
— Ждет… Если дураки у нас не поумнеют… Снова раздался выстрел Кобидзе.
— Включите свет! Господа, хватит вопросов. Скоро сама жизнь ответит на них. На правах хозяина заведения хочу предупредить, что маэстро — мой боевой товарищ. Он еще до падения Берлинской стены предсказал развал Союза. Не советую с ним пикироваться. При желании он может вышвырнуть отсюда всю возмущенную публику за пять минут, но для этой цели у меня есть вышибалы. Поэтому прошу всех господ монархистов, нацистов и коммунистов выпить за здоровье моего друга. Да здравствует единство!
— Ура-а-а-а! — грянули дружно, со значением. Отыскалось много желающих чокнуться с великим маэстро и даже выпить с ним на брудершафт.
Настойчивей всех был пузатый господин в театральном фраке с мятыми фалдами — постсоветский аристократ, еще не выучившийся сидеть во фраке на простонародном стуле.
— Несказанно рад столь неожиданному знакомству со знаменитым магом. Позвольте с вами чокнуться и скромно отрекомендоваться. Всегда к вашим услугам — предводитель дворянства Юго-Западного округа граф Казимир Нидковский. Моя генеалогическая линия восходит к польским магнатам Радзивиллам.
— Вас ждут великие дела, — сказал Скиф, — пшепрашам,[2] — и повернулся к нему спиной.
— Не обижаюсь, нисколечко не обижаюсь, ибо в холопью советскую эпоху страну отучили от аристократического обхождения.
— Да уйдешь ты, козлятина, отсюда или нет? — взорвался Кобидзе. — Чтоб духом твоим в моем заведении не пахло.
У графа от обиды щеки обвисли, как уши у легавой. Он элегантно раскланялся, отставив правую ножку, и удалился с невыпитой рюмкой в руке.
Настроение пьяной компании менялось быстро. Кто-то из казаков, вытянув из-под стола видавшую виды гармошку, грянул на всю ивановскую «Барыню», и все политические масти разом смешались в буйном, бесшабашном плясе: закружился вприсядку перед нацистом анархист, монархист пошел выламывать коленца перед коммунистом. «Барыню» сменила «Калинка» — засверкали, выписывая замысловатые рисунки, клинки в руках пляшущих казаков, задрожали стекла заведения от гиканья и разбойного свиста.
Скиф поднялся из-за стола, чтобы направиться к выходу.
— Дарагой, зачем меня обижаешь? — закричал подскочивший Кобидзе. — Я же не могу оставить заведение до закрытия. Я бы тогда тебя до твоей заочницы на машине подкинул.
— Я на машине, — поднялся казак Лопа.
— Ты ж водку пил, станичник! — осадил его Кобидзе.
— Ну и чо?.. Меня подхорунжий в машине караулит. Нынче его очередь.
Кабачок все больше наполнялся пьяным мутным чадом. Половые с подносами носились как угорелые между пляшущими.
— Павло, а на какие деньги они гуляют? — поинтересовался Скиф, пробираясь к выходу.
— Дурни всегда на дурные гуляют. Пожертвования от доброжелателей, которые сами боятся замараться. Кто долларов, кто машину подкинет.
— Тогда и я вам кое-что подкину. Держи ключи от машины и гаража, мне они сто лет без надобности. Мне в Москве задерживаться опасно.
— Бандюки на хвост сели? — спросил казак, усаживаясь в машину.
— Хуже, — ответил Скиф, захлопнув дверцу.
— Экспроприация экспроприаторов или попотрошили кого-то из толстопузых? — спросил Лопа, помахав вышедшему на порог кабачка Кобидзе.
— Да нет… За «подвиги» в Карабахе и Сербии.
— Вона что! — присвистнул казак, бросив через плечо косой взгляд на Скифа.
— То-то и оно…
— Пока мои станичники в Москве, ничего не бойся. А гараж теплый?
— Фирменный, для бывших слуг народа.
Чем дальше отъезжали от центра, тем темней и неприглядней становились заснеженные улицы.
— А домой, на наш Дон-батюшку, показаковать не тянет?
— Надоело воевать, Павло.
— Эх, был бы ты наш, я б тебе за такие слова…
— А я ничейный… Честно, мне на чужбине было легче, чем дома. Там хоть понятно, кто враг, кто друг.
Казак зло усмехнулся:
— Да уж!.. Нас, казаков, ведь что, в девяносто третьем собрали по станицам и хуторам, мол, демократию в престольной защищать позарез надо. Привезли в Москву, выдали по «калашу» с патронами, гранаты — ящиками и водка — ящиками… А от кого защищать, в суматохе забыли сказать… По Белому дому танки ухают, а мы в каком-то подвале приказа ждем, само собой — водку глушим. Так четыре дня пропьянствовали. Кончилось — тыркнулись оружие сдать, а кому?.. Все от нас как черт от ладана — кто, мол, его дал, тому и сдавайте. А кто дал, хрен его знает! Махнули на такую мудотень — оружие в схорон и разбрелись кто куда по престольной. С тех пор и болтаемся по ней, как дерьмо в проруби, промышляем чем придется вместо того, чтобы в станицах землю обихаживать.
— Чудны дела твои, Господи! — вздохнул Скиф. — Как все по-расейски несуразно!
Казак не ответил. Он настороженно завертел головой, что-то высматривая на полутемных улицах.
— Петро, — сказал он водителю. — Нам на хвост сели? Третий раз «Волга» с помятым крылом тебя нагоняет.
— Вижу, — процедил сквозь зубы чубатый подхорунжий.
— Так оторвись, раз видишь.
— Поздно, Павло, — приехали по адресу. Поплутаю разве что по дворам. Пассажир не возражает?
Скиф промолчал, его тоже заинтересовала белая «Волга» с помятым крылом, от которой Петру удалось с большим трудом наконец-таки оторваться.
ГЛАВА 13
Помня обещание, Скиф не стал высвечивать адрес, который дали ему таинственные благодетели на упаковке от жевательной резинки, поэтому попросил Павла высадить его у кинотеатра за квартал от нужного ему дома. Это был микрорайон типовой застройки, ничего примечательного.
Скиф не слишком доверял благодетелям. Любое самое бескорыстное благодеяние чаще всего в жизни рано или поздно приходится отрабатывать. Но по тому адресу могли объявиться Алексеев с Засечным, если они на свободе или вообще живы. Других близких людей у него больше не было. Скиф тайно жалел, что покинул уютную развалюху отца Мирослава. Там было тихо и надежно, и сладко спалось.
От встреч с однополчанами и вообще от всего сегодняшнего балагана в душе осталась какая-то сосущая тоска неустроенности, которая в Сербии не давала ему покоя даже среди своих. Он устал, не хотелось идти по новому адресу, встречаться там и учтиво разговаривать с чужими или чуждыми людьми.
Оттого и злился на себя, что знал, чего бы ему хотелось. После участливого и по-семейному заботливого попа он ждал, что и Ольга приголубит его…
Скиф медленно прохаживался мимо чужих окон, в которых горел свет, жадно всматривался сквозь стекло в чужой устроенный быт. Он даже знал, чем пахнет в каждой из этих квартир.
Там пахло чистотой и свежей краской, потому что в каждом настоящем доме все помешаны на чистоте.
У двери квартиры напротив его будущего временного пристанища, где ему обещали вручить ключи, Скифа несколько раз настойчиво попросили назвать свое имя. Он долго раздумывал, потом все-таки назвался.
После этого дверь приоткрылась на цепочку, женщина шепотом попросила его зажечь свет на лестничной площадке. Он долго шарил по стене в поисках выключателя, отыскав его, так же долго бесполезно щелкал им.
— Подойдите поближе к двери, — потребовал тихий голос. — Не так близко, я не могу вас рассмотреть.