Введение
Переходя от вступительной части к научному изучению нашего предмета, следует вкратце указать место, занимаемое в области действительности художественно прекрасным, а также отношение между эстетикой и другими философскими дисциплинами. Это необходимо для того, чтобы установить тот исходный пункт, от которого должна отправляться истинная наука о прекрасном.
Здесь могло бы показаться целесообразным сначала изложить различные попытки мысленного постижения прекрасного, проанализировать их и дать им критическую оценку. Однако отчасти мы это уже сделали во введении, а помимо этого нужно сказать, что не дело истинно научного исследования только обозревать то, что дурно ли, хорошо ли выполняли другие, или только следовать предшественникам. Скорее, наоборот, прежде чем приступить к изучению нашего предмета, следует еще раз коснуться того распространенного мнения, согласно которому прекрасное именно потому, что оно является прекрасным, недоступно нашим понятиям и остается для мышления непостижимым предметом. На это мы должны здесь кратко возразить, что, хотя в наше время все истинное выдается за непостижимое, а постижимыми признаются лишь конечные явления и временная случайность, на самом деле как раз только истинное всецело постижимо, так как в основе его лежит абсолютное понятие или, говоря точнее, идея. Красота же есть лишь определенный способ проявления и изображения истины, и потому она во всех отношениях доступна понимающему мышлению, если оно действительно владеет могучим оружием понятия.
Правда, в наше время из всех понятий хуже всего пришлось понятию в собственном смысле слова, понятию в себе и для себя. Ибо под именем понятия обыкновенно имеют в виду некую абстрактную определенность и односторонность представления или рассудочного мышления. Этим путем, разумеется, не может предстать перед нашим умственным взором ни полнота истины, ни конкретная по своей природе красота. Ибо красота, как мы уже сказали и позднее покажем более обстоятельно, не представляет собой такого рода рассудочной абстракции, а есть конкретное внутри себя абсолютное понятие или, говоря более определенно, есть абсолютная идея в адекватном ей проявлении.
Если мы хотим кратко пояснить, что такое абсолютная идея в ее истинной действительности, то мы должны сказать, что она есть дух, и притом не дух в его конечности и ограниченности, а всеобщий, бесконечный и абсолютный дух, определяющий из самого себя, что поистине есть истина. Если мы обратимся с вопросом о духе только к нашему обыденному сознанию, то у нас невольно возникнет представление, будто дух противостоит природе, и мы будем приписывать ей равное с ним достоинство. Однако в этом сопоставлении и соотнесении природы и духа как одинаково существенных областей дух рассматривается лишь в его конечности и ограниченности, а не в его бесконечности и истине. Природа не противостоит абсолютному духу как нечто равноценное ему или как его предел. Своим положением она обязана духу и благодаря этому становится продуктом, лишенным силы предела или границы. Вместе с тем абсолютный дух следует понимать лишь как абсолютную деятельность и, следовательно, как абсолютное различение себя внутри самого себя. Это другое как представляющее собой продукты отличения себя от самого себя и есть природа, а дух в своей благости дает этому своему инобытию всю полноту собственного существа.
Поэтому мы должны понять, что природа заключает в себе абсолютную идею, но она есть идея в форме положенного абсолютным духом инобытия духа; потому мы и называем ее сотворенной. Ее истиной является само полагающее начало – дух в его идеальности и отрицательности. Хотя он и обособляет и отрицает себя внутри себя, он также и снимает это обособление и отрицание себя как им же положенное, и, вместо того чтобы находить в них границу, предел, он вместе со своим инобытием смыкается в свободной всеобщности с самим собою.
Эта идеальность и бесконечная отрицательность составляют глубокое понятие субъективности духа. Но в качестве субъективности дух сначала есть истина природы лишь в себе, так как он еще не сделал своего истинного понятия реальным для самого себя. Природа еще противостоит ему не как положенное им иное, в котором он возвращается к самому себе, а как неопределенное, ограничивающее инобытие, с которым как с преднайденным объектом связан дух в качестве познающего и стремящегося субъекта, так что дух образует здесь лишь другую, дополняющую природу сторону.
В этой сфере находит себе место конечный характер как теоретического, так и практического духа, ограниченность в познании и голое долженствование в реализации добра. И здесь, как в природе, явление не адекватно своей истинной сущности. Перед нами возникает запутывающее нас зрелище навыков, страстей, целей, воззрений и талантов, ищущих и избегающих друг друга, содействующих и препятствующих друг другу и перекрещивающихся друг с другом; их желаниям и стремлениям, мнениям и мыслям помогают или мешают многообразнейшие порождения случая. Такова точка зрения конечного, временного, противоречивого и потому преходящего, неудовлетворенного и несчастного духа. Ибо вследствие своего конечного характера удовлетворения, доставляемые этой сферой, ограниченны и жалки, относительны и разрозненны. Взор, сознание, воля и мышление поднимаются выше их и находят свою истинную всеобщность, единство и удовлетворение в другой сфере: в бесконечном и истинном. Это единство и удовлетворение, к которым движущая разумность духа приводит материал, освобождая его от его конечности, и есть истинное раскрытие того, что такое мир явлений согласно своему понятию. Дух постигает само конечное как свое отрицание и завоевывает себе этим свою бесконечность. Эта истина конечного духа есть абсолютный дух.
Но дух становится действительным лишь как абсолютная отрицательность. Он полагает свою конечность внутри самого себя и снимает ее. Этим он в своей высшей области делает себя для самого себя предметом своего познания и воли. Само абсолютное становится объектом духа, так как дух поднимается на ступень сознания и различает себя внутри себя как знающий и противостоящий этому знающему абсолютный предмет знания. С прежней точки зрения, согласно которой дух конечен, дух, знающий абсолютное как противостоящий ему бесконечный объект, тем самым определяет себя как отличное от последнего конечное. Но высшее, спекулятивное рассмотрение утверждает, что сам абсолютный дух для того, чтобы быть для себя знанием самого себя, различает себя внутри себя и этим полагает конечность духа, внутри которой он становится для себя абсолютным предметом знания самого себя. Таким образом, он есть абсолютный дух в своей общине, действительное абсолютное начало, существующее в качестве духа и знания самого себя.
Таков должен быть наш исходный пункт в философии искусства. Ибо художественно прекрасное не является ни логической идеей, абсолютной мыслью, как она развивается в чистой стихии мышления, ни, наоборот, природной идеей, а принадлежит области духовного, не останавливаясь при этом на познаниях и действиях конечного духа. Царство художественного творчества есть царство абсолютного духа. Здесь мы можем лишь указать на это, научное же доказательство этого положения является задачей предшествующих философских дисциплин, задачей логики, содержание которой составляет абсолютная идея как таковая, философии природы, а также философии конечных сфер духа. В этих науках должно быть показано, как логическая идея согласно своему собственному понятию переходит в природное существование, освобождается затем от этого внешнего природного бытия и переходит к духу, а затем освобождается также и от конечности последнего, снова возвращаясь к духу в его вечности и истине.
С этой точки зрения – а лишь с такой точки зрения подобает смотреть на искусство, взятое в его высшем, истинном достоинстве, – сразу становится ясно, что искусство находится в одной и той же области с религией и философией. Во всех сферах абсолютного духа дух освобождается от теснящих пределов своего внешнего бытия, покидает случайные условия своего мирского существования и конечное содержание своих целей и интересов, чтобы перейти к рассмотрению и осуществлению своего в-себе-и-для-себя-бытия.
1. Место искусства по отношению к конечной действительности
Чтобы сделать сказанное более понятным, мы можем следующим образом объяснить конкретное место, занимаемое искусством во всей области природной и духовной жизни.
Обозревая все содержание нашего человеческого существования, мы уже в нашем обыденном сознании находим величайшее многообразие интересов и их удовлетворения. Мы находим обширную систему физических потребностей, на удовлетворение которых работают большая и разветвленная сеть промышленных предприятий, торговля, судоходство и технические искусства. Выше этой системы потребностей мы находим мир права, законов, жизнь в семье, обособление сословий, всю многообъемлющую область государства; затем идет религиозная потребность, которую мы встречаем в каждой душе и которая получает свое удовлетворение в церковной жизни. Наконец, мы находим бесконечно специализированную и сложную деятельность, совершающуюся в науке, совокупность знаний и познаний, охватывающую все существующее. В пределах, образуемых всеми этими кругами деятельности, перед нами выступает также и художественная деятельность людей, интерес к красоте и духовное удовлетворение, доставляемое ее образами.
Возникает вопрос о внутренней необходимости такой потребности в связи с остальными областями жизни и мира. Сначала мы только находим, что эти сферы существуют. Но согласно требованию науки мы должны вникнуть в их существенную внутреннюю связь и взаимную необходимость. Ибо они не связаны друг с другом только пользой, а дополняют друг друга, поскольку в одном круге заключены более высокие виды деятельности, чем в другом. Поэтому подчиненный низший круг стремится выйти за свои пределы и, получив более глубокое удовлетворение своих далеко идущих интересов, достигает того, что в прежней области не может найти себе разрешения. Лишь это создает необходимость внутренней связи.
Вспомним то, что мы уже твердо установили относительно понятия прекрасного и искусства. Мы нашли в этом понятии нечто двойственное: во-первых, содержание, цель, значение и, во-вторых, выражение, явление и реальность этого содержания; в-третьих, обе эти стороны так проникнуты друг другом, что внешнее, особенное выступает исключительно как воплощение внутреннего. В художественном произведении нет ничего такого, что не имело бы существенного отношения к содержанию и не выражало бы его. То, что мы назвали содержанием, значением, есть нечто простое внутри себя, сам предмет, сведенный к своим простейшим, хотя и всеохватывающим определениям, в отличие от выполнения. Так, например, можно указать содержание книги в нескольких словах или предложениях, и в книге не должно встречаться ничего другого, кроме того, что мы в общих чертах уже указали в изложении ее содержания. Эта тема, образующая основу выполнения, есть нечто абстрактное, и лишь выполнение представляет собой нечто конкретное.
Но указанные обе стороны этой противоположности не остаются равнодушными и внешними друг другу, подобно тому, например, как для математической фигуры, для треугольника, эллипса, как представляющих собой простое внутри себя содержание, совершенно безразлично, какой величины, какого цвета и т. д. они будут в их внешнем проявлении. Абстрактное значение в качестве голого содержания обладает в самом себе определением, заставляющим его достигнуть выполнения и тем самым сделать себя конкретным. Вследствие этого здесь, по существу, получается некое долженствование. Сколь значительным бы ни было содержание, взятое само по себе, мы все же не удовлетворяемся этой абстрактной формой и требуем дальнейшего. Сначала это только неудовлетворенная потребность: субъект чувствует, что ему чего-то недостает, и стремится устранить потребность и достигнуть удовлетворения. В этом смысле мы можем сказать, что содержание сначала субъективно представляет собой нечто лишь внутреннее, которому противостоит объективное, так что возникает требование объективировать это субъективное.
Такая противоположность между субъективным и противостоящей ему объективностью, как и необходимость устранить эту противоположность, является всеобщим определением, проходящим через все явления жизни. Уже наша физическая жизнь и в еще большей мере мир наших духовных целей и интересов покоится на требовании, чтобы мы объективно воплотили то, что сначала существует лишь субъективно и внутренне, и чтобы лишь в этом полном существовании мы нашли свое удовлетворение. Так как содержание интересов и целей сначала существует лишь в односторонней форме субъективного, а односторонность есть ограничивающий предел, то этот недостаток обнаруживается как некое беспокойство, как боль, как нечто отрицательное, которое в качестве отрицательного должно снять себя и тем самым устранить ощущаемый недостаток, преступить знаемый, мыслимый субъектом предел. Этот недостаток следует понимать не в том смысле, что субъективному недостает лишь другой стороны, объективного, а нужно понимать в более определенной связи, таким образом, что этот недостаток существует в самом субъективном для него самого, что в нем самом присутствует это отрицание, которое оно стремится снова подвергнуть отрицанию.
В самом себе, согласно своему понятию, субъект есть целостность, есть не только нечто внутреннее, но также и реализация этого внутреннего посредством внешнего и во внешнем. Если же он существует односторонне, лишь в одной форме, то он впадает в противоречие, так как согласно понятию он есть целое, а по характеру своего существования он представляет собой только одну сторону. Лишь снимая такое отрицание внутри самой себя, жизнь впервые становится для себя утвердительной. Преодоление этого процесса, порождающего противоположности и противоречия, и разрешение противоречия является высокой привилегией живых натур. То, что с самого начала является и остается только лишь чем-то утвердительным, является и остается безжизненным. Жизнь движется вперед, переходит к отрицанию и его боли, и лишь посредством уничтожения противоположности и противоречия она является для самой себя утвердительной. Правда, если она останавливается на голом противоречии, не разрешая его, то она от этого противоречия и гибнет.
Таковы те рассматриваемые в их абстрактности определения, в которых мы нуждаемся в данном месте нашего исследования.
Высшее содержание, которое субъективное в состоянии объять в себе, мы можем кратко назвать свободой. Свобода есть высшее определение духа. Со своей формальной стороны свобода состоит в том, что субъект находит противостоящим ему не нечто чуждое, не поставленный ему предел и границу, а самого себя. Даже взятая со стороны этого формального определения свобода приводит к тому, что всякое бедствие и страдание исчезает, субъект примиряется с миром, чувствует себя в нем удовлетворенным и все противоположности, все противоречия находят свое решение. Но если мы желаем точнее определить свободу, мы должны сказать, что она имеет своим содержанием разумное вообще, например нравственность в действии, истину в мышлении.
Так как сама свобода сначала лишь субъективна, а не осуществлена, то несвободное, только лишь объективное противостоит субъекту как естественная необходимость, и сразу возникает требование примирить эту противоположность. С другой стороны, в самой внутренней субъективной жизни имеется сходная противоположность. Свобода подразумевает, что перед нами, с одной стороны, имеется нечто всеобщее и самостоятельное внутри самого себя, всеобщие законы права, добра, истины и т. д., а с другой стороны, выступают человеческие влечения, чувства, склонности, страсти и все то, что обнимается конкретным сердцем человека как единичного существа. Эта противоположность прогрессирует и переходит в борьбу, в противоречие, и в этом споре противоположностей возникают страстные стремления, глубочайшие страдания, мучительные переживания и неудовлетворенность. Животные живут в мире с собой и с окружающими их вещами. Однако духовная природа человека порождает раздвоенность и разорванность, и человек бьется в тенетах своего противоречия. Постоянного пребывания во внутреннем как таковом, в чистом мышлении, в мире законов и их всеобщности человек не может выдержать, так как нуждается также и в чувственном существовании, в чувстве, сердце, душе и т. д. Философия мыслит получающуюся благодаря этому противоположность такой, какова она есть, мыслит ее согласно проникающей ее всеобщности и приходит дальше к такому же всеобщему снятию этой противоположности; в непосредственной же жизни человек стремится к непосредственному удовлетворению.
Такое удовлетворение посредством разрешения указанной противоположности мы находим прежде всего в системе чувственных потребностей. Голод, жажда, усталость, еда, питье, насыщение, сон и т. д. являются в этой сфере примерами такого противоречия и его разрешения. Однако в этой природной области человеческого существования содержание удовлетворений носит конечный и ограниченный характер. Удовлетворение не абсолютно, оно беспрестанно переходит в новые потребности: еда, насыщение, сон не помогают; назавтра опять появляются голод и усталость.
Переходя к духовной стихии, мы видим, что в ней человек стремится достигнуть удовлетворения и свободы в своем знании и воле, в познаниях и поступках. Невежда несвободен, ибо ему противостоит чужой мир, нечто стоящее выше и вне его, от которого он зависит, причем он не создал этого мира для самого себя и потому он не чувствует себя в нем как у себя дома. Любознательность, влечение к познанию, начиная с низшей и кончая высшей ступенью философского проникновения, происходит лишь из стремления устранить это состояние несвободы и усвоить себе мир в представлении и мышлении. В мире действий это стремление к свободе идет в обратном направлении, добиваясь того, чтобы разум воли достиг действительности. Этот разум осуществляется волей в государственной жизни. В поистине разумно расчлененном государстве все законы и учреждения представляют собой не что иное, как реализацию свободы согласно ее существенным определениям. Если это в самом деле происходит так, то единичный разум находит в этих учреждениях лишь действительность собственной сущности, и, подчиняясь этим законам, он совпадает не с чуждым ему, а со своим собственным миром. Часто свободой называют также и произвол. Однако произвол есть лишь неразумная свобода, выбор и самоопределение, порождаемые не разумом воли, а случайными влечениями и их зависимостью от чувственного и внешнего.
Таким образом, физические потребности, знание и воля человека действительно получают в мире удовлетворение и свободно разрешают антагонизм между субъективным и объективным, внутренней свободой и наличной внешней необходимостью. Однако содержание этой свободы и этого удовлетворения остается ограниченным, и как свобода, так и самоудовлетворение сохраняют характер конечности. Но где существует конечность, там снова обнаруживается противоположность, противоречие, и удовлетворение остается относительным. В праве, например, и его действительности моя разумность, моя воля и ее свобода получают, правда, признание, меня признают лицом и уважают в качестве такового, я обладаю собственностью, и эта собственность должна оставаться моей; если она подвергается опасности, суд защищает мое право. Однако это признание и свобода опять-таки касаются только отдельных, относительных сторон и объектов: именно этого дома, этой суммы денег, этого определенного права, закона и т. д., этого отдельного поступка и действительности. Сознание имеет перед собой лишь единичные явления, которые хотя и связаны друг с другом и составляют совокупность отношений, но в пределах лишь ограниченных по своему характеру категорий и при таких условиях, когда удовлетворение может как наступить мгновенно, так и вовсе не наступить.
Поднявшись выше, мы имеем перед собой государственную жизнь как целое, образующее завершенную внутри себя целостность: государь, правительство, суды, армия, устройство гражданской жизни, общение между людьми и т. д., права и обязанности, цели и их удовлетворение, предписанные формы поведения и виды деятельности, благодаря которым это целое осуществляет и сохраняет свою непрерывную действительность. Весь этот организм является в подлинном государстве хорошо слаженным, полным и завершенным в себе. Но сам принцип, действительностью которого является государство и в котором человек ищет своего удовлетворения, – сам этот принцип, как бы многообразно он ни развертывался в своем внутреннем и внешнем расчленении, остается все же односторонним и абстрактным внутри себя. В этом принципе развертывается перед нами лишь разумная свобода воли, которая становится действительной лишь в государстве, и притом лишь в данном отдельном государстве. Тем самым эта свобода осуществляется опять-таки лишь в особенной сфере бытия и ее единичной реальности. Человек чувствует, что права и обязанности в этих областях с их мирским и, следовательно, конечным способом существования не дают ему полного удовлетворения, что они как в своем объективном существовании, так и в своем отношении к субъекту еще нуждаются в высшем подтверждении, в высшей санкции.
Человек, опутанный со всех сторон конечными явлениями, ищет сферы высшей субстанциальной истины, в которой все противоположности и противоречия конечного могли бы найти свое последнее решение, а свобода могла бы найти свое полное удовлетворение. Таковой является сфера истины в самой себе, а не сфера относительно истинного. Высшая истина, истина как таковая есть решение высшей противоположности, высшего противоречия. В ней теряет свою значимость и силу противоположность между свободой и необходимостью, духом и природой, знанием и предметом, законом и влечением, теряют свою силу вообще противоположность и противоречие как таковые, какую бы форму они ни приняли. Благодаря ей обнаруживается, что свобода как субъективная свобода, взятая сама по себе и отдельно от необходимости, не представляет собой абсолютной истины; точно так же нельзя приписывать истинность изолированной необходимости, взятой сама по себе. Обыденное сознание не выбирается из этой противоположности и либо, отчаиваясь найти выход, останавливается на противоречии, либо же отбрасывает его и помогает себе как-нибудь иначе. Но философия смело вступает в глубь противоречащих друг другу определений, познает их согласно их понятию как разрешающиеся, а не как абсолютные в своей односторонности и полагает их в той гармонии и в том единстве, которые представляют собой истину. Задача философии и состоит в постижении этого понятия истины.
Хотя философия познает понятие во всем и вследствие этого лишь она является постигающим в понятии, истинным мышлением, однако понятие – истина в себе – есть одно, а соответствующее или не соответствующее ей существование есть нечто совершенно другое. В конечной действительности определения, принадлежащие истине, выявляются перед нами как внеположность, разъединенность того, что согласно своей истине нераздельно. Так, например, живое существо есть индивид, но в качестве субъекта оно вступает в антагонизм с окружающей его неорганической природой. Понятие содержит в себе эти стороны как примиренные; конечное же существование отрывает их друг от друга и вследствие этого является реальностью, несоразмерной понятию и истине.
Таким образом, понятие находится повсюду, но дело заключается в том, становится ли понятие действительным согласно своей истине в таком единстве, в котором особенные стороны и противоположности не сохраняют по отношению друг к другу реальной самостоятельности и неподатливости, а имеют значение только как принадлежащие идее примиренные, свободно согласующиеся друг с другом моменты. Лишь действительность этого высшего единства есть область истины, свободы и удовлетворения. Жизнь в этой сфере, это наслаждение истиной, которое как чувство есть блаженство, а как мышление есть познание, мы можем, в общем, обозначить как жизнь в религии. Ибо религия есть та всеобщая сфера, в которой единая конкретная целостность осознается человеком как его собственная сущность и вместе с тем как сущность природы, и только эта истинная действительность оказывается для него наивысшей силой, властвующей над всем особенным и конечным, силой, которая приводит к высшему и абсолютному единству все дотоле разрозненное и противоположное.
2. Место искусства по отношению к религии и философии
Так как искусство занимается истинным как абсолютным предметом сознания, то и оно также принадлежит к абсолютной сфере духа и стоит по своему содержанию на одной и той же почве как с религией в специальном смысле слова, так и с философией. Ибо философия не имеет другого предмета, кроме бога, и является, по существу, рациональной теологией, а поскольку философия служит истине, она представляет собой непрерывное богослужение.
При такой тождественности их содержания три царства абсолютного духа отличаются друг от друга лишь формами, в которых они осознают свой объект, абсолютное.
Различия этих форм заключены в самом понятии абсолютного духа. Дух как истинный дух существует в себе и для себя, и вследствие этого он не является абстрактным существом, потусторонним предметности, а находится в области самой предметности, в конечном духе, и представляет собой воспроизведение сущности всех вещей – такое конечное начало, которое постигает себя в своей существенности и тем самым само является существенным и абсолютным. Первой формой этого постижения является непосредственное и потому чувственное знание, знание в форме и образе самого чувственного и объективного элемента, в котором абсолютное становится предметом созерцания и чувствования. Второй формой является представляющее сознание и, наконец, третьей формой является свободное мышление абсолютного духа.
а) Форма чувственного созерцания свойственна искусству. Именно искусство доводит до сознания истину в виде чувственного образа, и притом такого чувственного образа, который в самом своем явлении имеет высший, более глубокий смысл и значение. Искусство, однако, не стремится постичь посредством этого чувственного воплощения понятие как таковое, понятие в его всеобщности, ибо как раз единство этого понятия с индивидуальным явлением и составляет сущность прекрасного и его художественного воспроизведения. Правда, это единство порождается в искусстве, и в особенности в поэзии, также и в элементе представления, а не только чувственной, внешней предметности. Однако даже в поэзии, этом наиболее духовном искусстве, имеется, хотя бы только для представляющего сознания, единство смысла и его индивидуального воплощения, и каждое содержание постигается и делается предметом представления непосредственным образом. Вообще следует сразу же установить, что так как искусство имеет своим настоящим предметом истинное, дух, то оно не может воплощать его для созерцания посредством особенных предметов природы как таковых, например посредством Солнца, Луны, Земли, звезд и т. д. Подобные предметы, хотя и носят чувственный характер, являются лишь единичными чувственными существованиями и, взятые сами по себе, не дают нам созерцания духовного содержания.
Если мы отводим искусству это абсолютное место, то этим явно и безоговорочно устраняем упомянутое выше представление, согласно которому искусство может быть использовано для выражения многих других содержаний и достижения чуждых ему интересов. Правда, религия довольно часто пользуется искусством, чтобы заставить нас лучше почувствовать религиозную истину или сделать ее доступной фантазии, выразив ее в образах, и в таком случае искусство несомненно стоит на службе у отличной от него области. Однако там, где искусство достигает высшего совершенства, оно именно в своей образности находит наиболее соответственный и существенный для содержания истинный способ изложения. Так, например, у древних греков искусство было высшей формой, в которой народ представлял богов и осознавал истину. Поэтому поэты и художники стали для греков творцами их богов, то есть художники дали нации определенное представление о делах, жизни и воздействии божественного начала, дали ей, следовательно, определенное содержание религии. И это не следует понимать таким образом, что эти представления и учения уже раньше абстрактно существовали в сознании как всеобщие религиозные положения и определения мышления, а затем художники лишь облекли их в образную форму и наделили внешними украшениями вымысла. Художественное творчество именно в том и состояло, что поэты могли выразить бродившее в них содержание только в этой форме искусства и поэзии. На других ступенях религиозного сознания, где оно оказывается менее доступным художественному воплощению, искусство получает в этом отношении меньше простора.
Таково изначальное, истинное положение искусства как представляющего собой высший интерес духа.
Подобно тому как искусство имеет в лице природы и конечных областей жизни предшествующую ему ступень, так оно имеет и последующую ступень, то есть сферу, которая в свою очередь выходит за пределы его способа понимания и изображения абсолютного. Ибо искусство в самом себе имеет ограничивающий его предел и переходит поэтому в высшие формы сознания. Это ограничение определяет также и место, которое мы привыкли теперь отводить искусству в нашей современной жизни. Мы не считаем больше искусство той высшей формой, в которой осуществляет себя истина. В целом мысль уже с ранних пор обратилась против искусства как чувственного воплощения представления о божественном, например у иудеев, у магометан и даже у самих греков, – уже Платон резко выступал против богов Гомера и Гесиода. С прогрессом образования у каждого народа наступает время, когда искусство указывает на нечто выходящее за его пределы. Так, например, исторические элементы христианства, явление Христа, его жизнь и смерть дали искусству, преимущественно живописи, многообразные возможности развития, и сама церковь покровительствовала искусству или, по крайней мере, предоставляла ему свободу. Но когда влечение к знанию и исследованию и потребность во внутренней духовности вызвали реформацию, религиозное представление порвало связь с чувственной стихией и получило характер внутренней жизни сердца и ума.
Таким образом, следующая за искусством ступень проистекает из того, что духу присуща потребность находить удовлетворение лишь в своей внутренней жизни как истинной форме воплощения истины. Искусство в своих начальных фазах еще заключает в себе много таинственного, содержит загадочное предчувствие и страстное томление, потому что его создания еще не выявили для образного созерцания всей полноты своего содержания. Но когда совершенное содержание в совершенстве выявлено в художественных образах, тогда стремящийся дальше дух отвращается от этой объективности, отталкивает ее от себя и возвращается в свою внутреннюю жизнь. Таким является наше время. Можно, правда, питать надежду, что искусство и дальше будет расти и совершенствоваться, но его форма перестала быть высшей потребностью духа. Мы можем находить греческие статуи богов превосходными, а изображения бога отца, Христа и Марии достойными и совершенными – это ничего не изменит: мы все же не преклоним колен.
b) Ближайшей областью, возвышающейся над царством искусства, является религия. Религия имеет формой своего сознания представление, так как абсолютное перемещается здесь из предметности искусства во внутреннюю жизнь субъекта. Абсолютное дается теперь представлению субъективным образом, так что сердце, душа и вообще внутренняя субъективность становятся главным моментом.
Это развитие от искусства к религии можно характеризовать таким образом, что искусство является для религии только одной стороной: если художественное произведение представляет нам в чувственном виде истину, дух как объект, и дает эту форму абсолютного как адекватную, то религия прибавляет к этому молитвенное преклонение субъекта перед абсолютным предметом. Искусство как таковое не связано с благоговейным преклонением. Это благоговение выступает впервые, когда в душу субъекта проникает то, что искусство делает объективным в качестве внешне чувственного элемента, и субъект так отождествляется с ним, что это внутреннее присутствие в представлении и задушевность чувствования становятся существенной стихией существования абсолютного. Благоговейное преклонение есть культ общины в его чистейшей, интимнейшей, субъективнейшей форме; это культ, в котором объективность как бы поглощена и усвоена, и содержание этой объективности уже без нее стало достоянием сердца и души.
c) Наконец, третьей формой абсолютного духа является философия. Религия, в которой бог сначала является для сознания внешним предметом, так как сначала догматы должны осведомить нас о том, что такое бог и как он открыл и открывает себя людям, – религия хотя и погружается затем в стихию внутренней жизни, движет общиной и наполняет ее, однако внутренняя молитвенная жизнь чувства и представления не является высшей формой внутренней жизни. Как таковую чистейшую форму знания мы должны признать свободное мышление, в котором наука осознает то же самое содержание и благодаря этому становится наиболее духовным культом, усваивающим и постигающим в систематическом мышлении то, что в религии является лишь содержанием субъективного чувства или представления. Таким образом, в философии объединены оба аспекта – аспект искусства и аспект религии. В ней объединены объективность искусства, которая потеряла здесь характер внешней чувственности и заменена высшей формой объективности, мыслью, и субъективность религии, которая здесь очищена и превращена в субъективность мышления. Ибо мышление является самой внутренней, самой подлинной субъективностью, а истинная мысль, идея является вместе с тем самой предметной и самой объективной всеобщностью, которая лишь в мышлении впервые оказывается в состоянии постигать себя в форме самой себя.
Мы должны удовлетвориться здесь этим кратким указанием на различие между искусством, религией и наукой.
Чувственная форма сознания была для людей самой ранней формой. Вот почему на ранних своих ступенях религия была религией искусства и его чувственного воплощения. Лишь в религии духа бог познается как дух высшим, более соответствующим мысли способом и тем самым выясняется, что проявление истины в чувственной форме не истинно соразмерно духу.
3. Деление
Теперь, когда мы узнали, какое место занимает искусство в области духа и какое место занимает философия искусства среди отдельных философских дисциплин, мы должны в этой общей части сначала рассмотреть всеобщую идею прекрасного в искусстве.
Но чтобы постигнуть идею прекрасного в искусстве во всей ее целостности, мы должны снова пройти через следующие три ступени.
Первая ступень рассматривает понятие прекрасного вообще; вторая ступень имеет дело с прекрасным в природе, недостатки которого покажут нам необходимость идеала как прекрасного в искусстве; предметом рассмотрения третьей ступени является идеал в его осуществлении как его художественное воплощение в произведении искусства.