Спорщики разделились на два лагеря: хозяева считали, что пойдет, арендаторы — что не пойдет.
— Господи, — говорил один из арендаторов, — раз уж не пойдет, то не пойдет. Я столько плачу за аренду, что с моего участка едва-едва наскребешь, чтобы кое-как набить брюхо. А попробуй я улучшить свои земли, тогда… Нет, — заключил он решительно. — Для кого? Вот вам Андрес из Рохусааре. Который он арендует участок?
— Третий!
— Четвертый!
— Третий! Четвертый! — кричали вокруг вразнобой.
— Вот видите, — продолжал арендатор, — обосновался Андрес на одном участке, пришел человек со стороны и откупил; взялся он за второй — тоже ушел; взялся за третий — та же песня! Вот черт! — заругался он. — Ведь спичкой море не подожжешь! Видно, не остается ничего другого, как удрать в Самару.
— Там тебе что, рай будет? — поддел его другой.
— Ну, может, там все-таки лучше, — отозвался первый.
— Нет, нисколько не лучше, — заметил опять другой. — Вот где хорошо, так это в казенной волости: там казна продает участки за сходную цену и все хорошо.
— Вот тогда стоит работать! — сказал Яан.
Потом кто-то упомянул про новый закон, который якобы скоро выйдет, после чего все должны будут продавать землю по сходной цене.
— Этого быть не может, — решил первый хозяин. — Пиджак мой, я его продам за столько, сколько сумею взять.
Разговор на том и закончился — ничего лучше мужики так и не придумали.
С поля отправились в хлев, осмотрели и нового бычка с мызы.
— Ничего в нем особенного! — сразу решил все тот же первый хозяин. Яана это кольнуло в самое сердце. Он надеялся, что хоть здесь услышит похвалу.
— Теленок неплохой! — отозвался он. — Молод только еще!
Хозяин его и слушать не хотел.
— Что это он у тебя ежится, — продолжал он. — С ним, видно, что-то неладно! — И, осмотрев повнимательнее, воскликнул: — Э-э, да у него вши завелись!
Остальные, приглядевшись, подтвердили слова хозяина.
— Послушай, а что вы ему даете, не мучное ли пойло? — снова спросил хозяин.
Яан призвал Кадри к ответу.
— У теленка вши? — спросил Яан.
Кадри подошла и внимательно вгляделась.
— Ох и зловредные же люди, — закричала она, — это кто-то напустил на него! — И принялась гадать, кто бы мог такое натворить. Она ли не кормит его как следует, она ли не дает животному столько, сколько он хочет!
— Болтушки или молока? — спросил Яан.
— Ну, кто же ему станет давать чистое молоко! — говорила Кадри. — Даю болтушку да заправляю ее молоком. Господи Иисусе, даю болтушку такую, какую и сами едим. Это у него разве от еды? Непременно напущены — от дурного глаза!
— Почему же ты не даешь молока? — все допытывался Яан. — Ведь Иба сама велела поить его чистым молоком!
— Да ну тебя со своей Ибой! — огрызнулась Кадри. — А масло-то на крестины мне покупать, что ли? А много ли у тебя денег-то? Что же, все молоко немцу спаивать? (Немцем Кадри называла Пуню.) Тут не знаешь, что самим есть, что поросятам давать. Разориться задумали, что ли? — И дальше все в таком же духе.
Наконец Кадри расплакалась, пересчитала все свои благодеяния, оказанные хозяйству, и пригрозила завтра же уйти, если с ней будут так обращаться.
— Еще не хватало, чтобы меня, старуху, позорили перед всем народом из-за какого-то теленка! — закончила она.
Теленок тем временем терся боком о стену и жалобно мычал.
Бедный Пунюшка! Завшивел потому, что бедняцкое хозяйство не смогло его прокормить! Бедный Пунюшка!
После крестин хозяйка принялась лечить Пуню. Уже до этого какая-то женщина научила Ээву: нужно смешать сметану с порохом, добавить сок из стеблей кувшинки, слабый раствор мыльного камня да еще керосину и этой мазью мазать теленка.
Но Ээва помазала только керосином, и через несколько дней вши пропали. Хозяйка была несказанно счастлива, и даже Кадри была довольна, что теленок так легко избавился от сглазу. Одно только было скверно: красивая красно-бурая шерсть Пуню исчезла вместе с насекомыми.
Теленок хворал целое лето, но к осени уже стал красивым бычком. Лечение и связанные с ним хлопоты еще больше привязали Ээвино сердце к Пуню. И следующей весной, когда маленький Юку уже научился ходить и пастушонок мог показать ему холеного, гладенького Пуню, сердце Ээвы встрепенулось от радости: небо благословило ее труды!
На третью весну Пуню уже стал «выкидывать штучки», как выразился пастушок. Бычок с диким ревом вылетал из хлева, а вечером, наевшись вволю на пастбище, размеренным шагом возвращался домой, тихонько мыча. И когда крошка Юку говорил: «Мама, слышишь, как Пуню поет!» — Ээве казалось, будто она попала в какой-то другой мир — так она была счастлива.
Когда той же осенью, к моменту уплаты аренды, опять была нехватка в деньгах, Яан сказал:
— Иба, я и в этом году возьму еще из твоих денег десять рублей.
Ээва только вздохнула:
— Бери с богом, авось, в будущем году Пуню нам все вернет! — И тут же добавила: — Ну, Яан, принести разве опять весной с мызы теленка?
— Что ж, хоть у нас и будет теленок от Пуню, можно, конечно, взять еще одного Пуню… Красивое животное!
Как счастлива была Ээва!
Наконец этот будущий год наступил. Пуню исполнилось уже три с половиной года — пора было его вести на базар для продажи. Ярмарка устраивалась осенью. Ээва все еще из своих рук кормила Пуню. Бычок был как мяч; красивый, круглый, крупный. Он был такой длины, что Яан иногда, смеясь, говорил: «Ему бы подставить под живот еще одну пару ног!»
В ярмарочный день хозяева спозаранку отправились с Пуню в дорогу. Хоть сначала он заупрямился, но, привязанный за рога к задку телеги, двинулся за всеми. Куда деваться! А сзади еще пастушок подхлестывал хворостиной…
Высоко на возу сидели Яан с Ээвой. Яан вырядился в длиннополый кафтан, надел рукавицы: эстонец уже ранней осенью надевает рукавицы. Молча, не говоря ни слова, сидели они на возу.
Ээва думала: «Дали бы нам хорошую цену!» А у Яана в голове бродили совсем другие мысли. Ему казалось очень странным, что вот они погнали Пуню и тот покорно пошел.
«Такова жизнь, — подумал Яан, — тебя привязали за рога, хозяин с хозяйкой сидят на возу и правят, а пастух, отощавший, в длинном, болтающемся кафтанишке, ноги в постолах, в руке длинная хворостинка, худющий как сам голод, плетется за тобой и хлещет тебя то послабее, то посильнее, если ты вздумаешь заартачиться. Занятная картина! А ты, Пуню, бредешь, и голод тебя подгоняет!»
Он мысленно представил себе, как он обошелся бы с Пуню, если бы тот заупрямился. Кто пожалеет животное? «Хорошенько его!» И пастух-голод подхлестывает.
Яан почувствовал себя скверно; он даже пожалел, что отправился на ярмарку.
Они выехали на шоссе.
Ох, какой звон бубенцов, какое движение! Смотри в оба, не то затопчут тебя! Яану стоило больших трудов править лошадью.
— Эй, хозяин, сколько хочешь за быка? — послышался вдруг визгливый голос около Яана. Перед ним на дороге стоял перекупщик, ловец простаков крестьян.
— Восемьдесят рублей, — ответил Яан спокойно.
— Хе-хе-хе! — засмеялся стоявший на краю дороги перекупщик. — Ты что, одурел?
Яан едет дальше.
— Шестьдесят рублей! — предложил покупатель.
— Восемьдесят!
— Шестьдесят пять! — закричал мясник.
— Восемьдесят!
— Семьдесят рублей! — закричал тот и побежал вслед. — Возьми деньги. Рехнулся, что ли? Семьдесят рублей! Эй, хозяин, стой, стой! Семьдесят рублей!
Яан прибавил ходу.
— Семьдесят пять! Слышишь, свинья, останови!
Яан не обращал на него внимания.
— Девяносто рублей! — взвизгнул мясник и громко загоготал.
— Отдавай! — прошептала Ээва.
— Да ну его! Он же просто дурачит, — ответил Яан.
Добрались до самой ярмарки. Тут-то и началась настоящая торговля.
Были тут и толстяки с мясистыми носами, и тощие с длинными носами, и мужчины в зеленых картузах, и женщины в шляпах. Все они сновали между телегами и выбирали скотину.
— Что, Рыжий продается? — задавали обычно вопрос, и после ответа «продается» начиналась торговля.
Яан запрашивал восемьдесят. Ему предлагали семьдесят пять, семьдесят, а иные только шестьдесят рублей.
Какой-то высокий молодой господин возвращался несколько раз, прицениваясь к Пуню. Он-то и предложил семьдесят пять.
— Послушай, милый человек, — наконец сказал он, возвращаясь опять к телеге. — Будь же разумным и уступи!
— Не могу, барин!
— Почему?
— Сами посудите — аренда высокая, никак не справиться, — начала Ээва. — Надо выручить с быка аренду за полгода. — И она пошла перечислять все налоги и расходы: в церковь, в школу, в волость, кузнецу, портному — всюду, — а хлеб стал дешевый.
Тем временем господин внимательно осматривал Пуню со всех сторон, совсем как хороший врач больного, — даже пропустил его хвост сквозь пальцы.
— Семьдесят шесть рублей крайняя цена! — сказал он серьезно.
— Может, барин прибавит? — заикнулась Ээва.
Глаза господина заблестели.
— Слушай, старина, ты что это, нищий, что ли? — сказал он сердито. — Я уже набавил тебе рубль. Бери! Такой цены никто тебе не даст. Solche dumme Menschen, diese Bauern[7], — пробормотал он под нос.
Яан размышлял. Ээве стало жалко своего быка.
— Ну, решай скорее! — рявкнул господин. — У меня нет времени!
Он немного подождал.
— Может, барин приплатит хоть еще на булку? — запросила Ээва.
— А сколько ты сама тогда стоишь? — резко спросил барин, повернулся и пошел; сидевшим на телеге не было слышно, что он добавил по-немецки.
Вдруг барин повернулся и сердито спросил, глядя на красивого быка:
— Семьдесят шесть рублей — идет?
— Будь по-вашему! Идет! — крикнул Яан.
Ээва чуть не прослезилась. Она повнимательнее присмотрелась к барину, который так скупился. На левой щеке у него был шрам, на правом веке чернела бородавка. «Чего бы ему стоило выложить сейчас все восемьдесят?» — думала Ээва, но она ничего не сказала, боясь рассердить злого господина.