— А помнишь наше первое путешествие? — спросил муж.
— Помню, — ответила жена. — Помню даже, о чем ты тогда говорил.
— И подумай, как странно: ни с кем я никогда ни о чем подобном не разговаривал. Мне это просто в голову не приходило. Отправиться путешествовать, и куда — в Париж или Рим! — об этом не могло быть и речи. Ведь не было ни денег, ни всего остального. Самое большее, о чем я мог мечтать, — это о поездке в Куресааре или в Нарва-Йыэсуу. Да и эта мечта казалась мне бесконечно далекой. Но как только я увидел тебя в вагоне у окна, я подумал: а что, если бы я сейчас ехал в Италию? Утомился, задремал, а проснувшись, опять увидел бы тебя у окна. Ты едешь со мной, словно мы уже договорились ехать вместе. Едем и едем, а когда глаза наши встречаются, мы улыбаемся друг другу, как старые знакомые.
— Как старые знакомые, — повторила жена. — Вот именно. С самого начала нам казалось, будто мы старые знакомые. И когда наконец мы спросили друг друга — куда каждый из нас едет, то оба, смеясь, ответили: в Рим. «А может быть, остановимся в Венеции?» — спросил кто-то из нас. «Хорошо», — ответил другой. И мы условились встретиться во Дворце дожей, в камере пыток. А следующую встречу назначили на площади святого Марка, среди голубей. И оба смеялись. И вот мы в Нарва-Йыэсуу, на песчаном пляже. Летают морские ласточки, слышны крики чаек, а мы мечтаем о площади святого Марка и голубях, только о голубях.
— Эта наша первая поездка в Италию была для меня самым прекрасным путешествием. Но взгляни на этот пароход, какой он высокий, роскошный! Если бы и впрямь можно было здесь, среди льда и снега, сесть на него и не шевелиться до тех пор, пока не увидишь берег — весь в цветах и свежей зелени. Солнце и ароматы цветов!
— Да, если бы это было возможно! Ради этого я готова хоть целую неделю страдать морской болезнью. Если бы можно было запереть свою комнатушку со всем скарбом на ключ, забросить его на ближайшее облако или сунуть первому попавшемуся нищему, назвав ему улицу, номер дома, квартиры и сказав: все, что там найдешь, бери себе; бери и пользуйся, а хочешь — поделись с кем-нибудь, — словом, поступай, как тебе угодно, потому что мы едем в Италию, едем туда, где тепло и много зелени, где цветут деревья и кустарники. Нам теперь ничего не нужно, ровно ничего, мы уезжаем. До свидания, до свидания, милый нищий!
— А что, если в самом деле мы туда поедем? — сказал он вдруг всерьез.
— Поедем! — воскликнула она, затрепетав от восторга, и муж почувствовал сквозь одежду этот трепет.
— Решено, — сказал он. — Вот здесь, у витрины бюро путешествий, мы торжественно клянемся друг другу не успокаиваться до тех пор, пока не соберем столько денег, чтобы можно было поехать во Дворец дожей и на площадь святого Марка, призываем в свидетели эти пароходы, самолеты, поезда и автомобили. Во время своего первого совместного путешествия мы шутили, теперь же, клянусь всеми святыми, мы говорим правду.
— Не станем нанимать квартиру, будем по-прежнему ютиться в одной комнате, не надо нам мебели и сервизов, будем ходить в той же одежде, в той же обуви. Забудем про театр, кино, концерты, про все увеселения и лакомства, будем жить только для своего путешествия, — торжественно, в тон ему, сказала жена.
— Во веки веков — аминь! — закончил он.
Затем последовало короткое молчание, словно они мысленно вкушали грядущее блаженство. Потом женщина спросила:
— А сколько времени нам надо так жить, чтобы достичь своей цели?
Он немного подумал, прикидывая в уме какие-то цифры и цены, а потом ответил:
— Года три-четыре, не больше.
— Не больше?
— Нет, пожалуй.
— Как долго! — задумчиво протянула женщина.
— Долго? — удивился муж. — Разве это долго! Что такое какие-нибудь три-четыре года? Мне сейчас двадцать шесть, тебе двадцать один, а тогда мне будет тридцать, тебе только двадцать пять. Это лучшие годы.
— А если… — произнесла она и умолкла.
— Что — если? — спросил он.
— А если что-нибудь случится?
— Например? Война, болезнь, смерть?
— Нет, — мягко ответила она.
— Так что же?
— Со мной, — промолвила она.
— А что с тобой случится?
— Какой ты глупый, — засмеялась жена, ей было приятно, что у нее глупый муж и ничего-то не понимает. — Дети, — прошептала она наконец, и он почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
Он вдруг замолчал: действительно, каким надо быть глупцом, чтобы не подумать о такой простой вещи.
И они молча зашагали по ярко освещенной улице, погруженные каждый в свои мысли.
Прошли годы, долгие, тяжелые годы.
Муж и жена давно уже не гуляют, не любуются витринами. Порой им кажется, будто они никогда этого не делали. Прогулки, сохранившиеся в их памяти, кажутся им лишь смутным сном. Спина у мужа согнулась, и его можно теперь видеть лишь тогда, когда он идет на работу или возвращается домой, ведь его жизнь теперь — это только труд, один только труд. Кажется, будто он и не подозревает, что существует еще какая-то другая жизнь. Забота о том, чем прокормить, во что одеть себя, детей, их худую изможденную мать, — вот смысл всей его жизни.
Он явственно помнит: всего через каких-нибудь три-четыре месяца после их торжественной клятвы у витрины бюро путешествий жена таинственно прошептала ему что-то на ухо, а он, печально улыбнувшись, заметил:
— Вот оно, наше первое путешествие в Италию.
В ответ на эти слова жена тоже улыбнулась — последний раз они вспомнили о своей клятве. Потом эта клятва затерялась где-то в глубине сознания и продолжала жить там как нечто расплывчатое и туманное.
А жизнь шла своим чередом. Родился второй, потом третий, наконец и четвертый ребенок. Наверное, их народилось бы еще больше, если бы не болезни жены. Женщина мучилась и растила тех, которых уже произвела на свет.
И теперь, как и раньше, их единственной реальной мечтой была квартира, мебель, посуда и разные мелочи, необходимые в доме, когда ждут ребенка. Приходилось считать каждую марку, каждый пенни, тщательно взвешивать — стоит ли покупать ту или другую вещь, ту или другую тряпку. По мере того, как семья росла, забывались концерты, забывался театр, только в кино иной раз удавалось сходить, да и то лишь на далекую окраину. Деньги уходили теперь не в театр, а на какую-нибудь тряпку или учебник, не на концерт, а на какую-нибудь погремушку.
Так один серый год сменялся другим. Не было уже возвышенных мыслей, не было уже высоких чувств, не рождались больше мечты, которые влекли бы их куда-то вдаль — прочь из этой тесной квартиры, прочь от повседневных забот и тревог.
— Когда же наконец вырастут дети! — вздыхала порой мать.
— Да, вот вырастут, встанут на ноги, тогда, может быть, вздохнем посвободнее, — говорил отец.
И вот наконец наступила минута, когда дома, на радость старикам осталась лишь их младшая дочь. Ей тоже следовало бы искать работу, но благодаря заступничеству матери девушке разрешили еще на год остаться дома.
— Она ведь у нас последняя, — сказала мать отцу, — больше у нас детей не будет, пусть хоть эта увидит светлые дни, помянет когда-нибудь добрым словом отца с матерью. Ведь те рано нанялись к чужим людям.
Так и осталась дома их щебетунья — младшая дочь: порхающая походка, слова точно бабочки, смех как колокольчик, глаза словно лучистые звезды.
— Она в тебя, она больше на тебя похожа, — говорил иной раз муж жене про младшую дочку.
— Совсем в меня, такая же резвушка, — соглашалась жена.
Но не прошло и года, как появился человек, который захотел, чтобы глаза легкомысленной девушки всегда сияли только в его комнате, чтобы смех-колокольчик звенел только в его ушах, чтобы слова-бабочки порхали только вокруг него и чтобы он всегда видел возле себя легкую фигурку, как бы готовую в любую минуту вспорхнуть и полететь.
Юноша был беден, как и девушка, но между ними родилась любовь, родилась, быть может, именно потому, что они были бедны, ведь без любви их жизнь была бы слишком тоскливой. Любовь стала их единственным достоянием; по вечерам они бродили по освещенным улицам города и мечтали обо всем, чем обделила их жизнь: мечтали о богатстве, о роскоши, о драгоценностях, о развлечениях, о вкусных вещах. Вечер за вечером бродили они вдвоем и мечтали вслух, и не было конца их мечтам и разговорам.
Но им еще никогда не приходила в голову мысль о путешествии, о том, чтобы поехать куда-нибудь далеко, где все ново — люди и жизнь, ветер и солнце, птицы и цветы, долины и горы, острова на синем море и звезды в черном южном небе.
Но вот однажды они очутились перед огромной витриной бюро путешествий, заполненной всевозможными проспектами и картами, изображениями огромных, роскошных пароходов, поездов, автомобилей и самолетов — смотри и высчитывай, во что обойдется и сколько потребует времени поездка в Берлин, Париж, Швейцарию, Рим, Неаполь и так далее.
Долго стояли они у витрины, изучая маршруты и цены путешествий. Наконец девушка вздохнула:
— Если бы можно было поехать, если бы можно было сесть на пароход или на поезд и поехать!
— А пожалуй, и можно, стоит только захотеть как следует, — ответил юноша.
— Как же?
— Накопим денег, — ответил он. — Ты тоже поступишь на службу, оба станем зарабатывать.
— Когда еще это будет! — вздохнула девушка. Мы успеем состариться.
— Не так уж долго, — ободрил ее муж. — Ты по-прежнему будешь жить у родителей, я — у тетки, тогда и квартира нам не понадобится. Подыщем себе добавочную вечернюю работу, будем трудиться изо всех сил, ни одного пенни не станем зря тратить, все деньги будем в банк вносить.
— А как же свадьба? — спросила девушка.
— Свадьбу, конечно, придется отложить.
— И надолго? — спросила девушка.
— Ну как тебе сказать: ты будешь получать пять тысяч марок в месяц, на первых порах нельзя рассчитывать на большее. Я сейчас получаю семь, в будущем году, может быть, немного прибавят. Если найдем вечернюю работу, а мы ее обязательно найдем, то каждый месяц сможем вдвоем откладывать по крайней мере пять тысяч. За год мы накопим шестьдесят тысяч, за три года — сто восемьдесят, вместе с процентами это составит примерно тысяч двести; на эти деньги мы наверняка сможем поехать хоть в Италию.