Стало быть, они ходят к извилине реки! Боже, он хорошо знает это место. Да, оттуда до другого берега рукой подать. И на той стороне голые девушки — без всяких покровов, и парни бесстыдно пялят на них глаза. Значит, они всё видели. Они не могли не видеть. Боже, какая ужасная история!
Пастор Крийг яростными шагами мерил комнату.
Разве он недостаточно заботливо воспитывал племянника? Разве не пытался привить ему понятие о нравственности? И вот тебе на! Парень тайком пробирается в заросли подглядывать за голыми женщинами.
Есть ли кто другой среди пасторов, столь же сильно возвышающий свой голос против падения нравов? Были случаи, когда он, пастор Крийг, так забывался, впадал в такую ярость, что некоторые считали нужным успокаивать его после проповеди. Кое-кто из его знакомых и сослуживцев даже опасались за его здоровье. Они умоляли его взять отпуск и поехать в деревню, чтобы успокоить нервы. В этом году он наконец послушался их совета и выбрал для отдыха прекрасную дачу на берегу красивой реки Видрику.
Но при чем здесь нервы? Ведь это само время вложило ему в уста громкие слова. Разве можно закрывать глаза на окружающую жизнь? Разве пастору Крийгу не было прекрасно известно, что именно женщины доводят мужчин (слабохарактерных, понятно) до падения? Пастор Крийг презирал женщин, оттого-то он и оставался холостяком. Он был убежден, что нравственность и благоразумие мужчины, находящегося вблизи женщины, вызывает сомнение.
И вот тебе на. Юноша, выросший в его собственном доме, под его личным наблюдением, окруженный его заботой, подглядывает за голыми женщинами.
Хорошо, что услышать об этом случилось самому пастору. Если бы это стало всеобщим достоянием, натерпелся бы он сраму. В данном случае он должен возблагодарить легкомысленность молодых людей, открыто болтающих о таких вещах.
Но с их губ не должны больше слетать подобные слова.
Как же ему с ними поступить?
Первой мыслью, мелькнувшей в голове пастора, было прогнать воспитанника. Может ли выйти что-нибудь путное из человека, который уже смолоду так испорчен?
Но куда ты выгонишь сироту: попадет к чужим людям, где у него не будет ни друга, ни советчика, но зато достаточно таких; которые с удовольствием подставят ему ножку. Здесь еще можно попробовать его исправить. Надо объяснить молодым людям низость их поведения. Они же люди — поймут, устыдятся и раскаются.
Но как заговорить с ними на эту тему? Упрямцы, чего доброго, начнут все отрицать, и тогда он рискует попасть в еще более неловкое положение.
Хорошо бы застать их на месте преступления! Тогда можно было бы поразить молодых людей в самое сердце, ударить резким, жгучим словом, обнажить их оскверненную грехом душу.
Пастор Крийг обрадовался, что выход найден.
Юноши вернулись на дачу поздно вечером. Как только они увидели суровое и угрюмое лицо пастора Крийга, их по-летнему радостное настроение исчезло.
«Как эти юные души обуреваемы желанием грешить!» — подумал пастор Крийг.
Вечером пастор прочел проникновенную молитву. Он искренне просил у господа сил для борьбы с дьяволом, который сеет в душах людей греховные мысли и плотские вожделения. Пастор недвусмысленно дал понять, что подобные желания могут не только одного человека, но и весь род человеческий увлечь в бездну. Молитва эта могла показаться неуместной, однако оба молодых человека опустили глаза. Из чего пастор Крийг заключил, что его слова не пропали даром.
На следующее утро, около девяти часов, пастор Крийг вышел из дома. В этом не было ничего необычного, он и раньше любил длительные прогулки, общение с прекрасной, богом созданной природой.
Вначале он зашагал к северу, туда, где сипела опушка богатого озоном соснового леса. Пастор немного там погулял. Наконец солнце поднялось высоко и в его лучах начали искриться сады, деревья и кусты. Тогда пастор Крийг направился к югу, пересек лес и вышел на берег реки, чуть дальше излучины. До растущего у берега ольшаника было рукой подать. Внимательно осмотревшись и не заметив поблизости ни души, пастор быстрым широким шагом пересек поляну и исчез в прибрежном кустарнике.
Ничего не скажешь, место это для укрытия было идеальным. Пастор подошел к самой воде, уселся на толстый, кривой ствол ольхи и стал ждать.
Противоположный берег реки был как на ладони. Стало быть, отсюда они и смотрели на голых женщин! Пусть только появятся! Он застанет их на месте преступления, пусть-ка тогда попробуют оправдаться.
Под густой пышной листвой ольшаника стояла прохлада. На листьях сверкала роса. Наверное, серебряные капли висят здесь весь день, потому что лучи Солнца сюда не проникают. В траве, растущей у берега, время от времени плескались рыбы; над лениво струящейся водой, сверкая крыльями, порхали стрекозы.
Даль тонула в солнечном мареве. Казалось, солнце хотело разом вылить на мир все свое тепло и свет.
Ведь лето — безумный расточитель!
«Доброта твоя безгранична, — восклицал в душе своей пастор Крийг, — по почему сердца людей с малых лет так испорчены? Они нечестивы перед лицом твоим и желают запретного».
Вдруг пастор услышал чей-то звонкий возглас. Он доносился с другого берега. Да, это были они, те трое. Все — в легких летних платьях. Босые, приподнимая подолы, они подталкивали друг друга к воде, смеялись и вскрикивали.
Первым побуждением пастора Крийга было бежать, но как выбраться из зарослей ольшаника незамеченным? В любой момент могли появиться молодые люди.
— Вода холодная! — воскликнула рыжая.
Дочь инспектора сняла блузку. Распустила толстую, черную как вороново крыло косу. Коса яркой линией легла поверх ее белой сорочки. Нежное кружево едва прикрывало высокую грудь девушки. Самая маленькая из трех сорвала желтый цветок кувшинки и сунула его дочке инспектора за корсаж. Все трое смеялись, визжали и брызгали друг на дружку водой.
Внезапно пастор Крийг услышал треск сломанного сучка. Съежившись, он быстро спрятался меж густыми ветками ольхи. До слуха его долетел приглушенный разговор, в нос ударил запах табачного дыма.
«Теперь самое время их пристыдить», — подумал пастор Крийг и хотел было встать, но затекшие ноги помешали ему. Он вновь повторил про себя слова, с которыми обрушится на молодых преступников.
Раздался звонкий вскрик, затем звук шлепнувшегося в воду тела и сильный всплеск. Взгляд пастора снова оказался привлеченным к противоположному берегу.
Это была темноволосая — та, что прыгнула в воду. Девушка плыла по реке стремительно, смело и свободно. Не боясь быстрого течения, она напрямик, через глубину направилась к излучине. Черноволосая чувствовала себя в воде как рыба. Плыла ли она на животе или на спине, так что ее полная грудь выступала из воды, — все ей одинаково удавалось. Вдруг девушка нырнула и надолго исчезла из вида. На другом берегу послышались возгласы беспокойства. У пастора Крийга замерло сердце. Не тонет ли на их глазах человек? Но нет — вдалеке вновь показалось на поверхности воды белоснежное тело девушки, зачернели ее длинные волосы. У пастора будто тяжелый камень свалился с сердца. Казалось, порыв ветра унес из памяти пастора Крийга все, ради чего он сюда пришел. Как зачарованный смотрел он через реку, так что даже не слышал довольно громкого разговора рядом с собой в зарослях. То, что он видел, словно парализовало его, он чувствовал себя как во сне, от которого никак не мог очнуться.
Черноволосой надоело купаться. Она вышла из воды и села на песок у самого берега, на фоне густых зарослей камыша. Ее словно высеченное из мрамора тело ярко освещалось солнцем, от ольшаника, где прятался пастор, до нее было, наверное, не более тридцати футов.
Разделись и другие девушки. Они тоже вошли в воду, слегка окунались, визжали и звонко смеялись.
Очевидно, они не умели плавать, просто баловались в свое удовольствие.
Что же это такое? Что стучало в груди господина Крийга? Он не мог оторвать от девушек своего взгляда. Как случилось, что почва ушла у него из-под ног и рухнуло все то, на чем, как ему казалось, он твердо стоял?
И пастор Крийг не поднялся с кривого ствола ольхи, наоборот, он опять затаился среди густой листвы и все смотрел через реку, смотрел даже тогда, когда там уже никого не было. Только яркие лучи сверкали на буро-красном песке да темные головки камышей колыхались от тихого ветра.
1909
АУГУСТ ЯКОБСОНМИРЬЯМ И ЛЮБОВЬ© Перевод Р. Минна
Поздним вечером, когда августовское небо начало темнеть и город стал постепенно затихать, с рейда вдруг донесся зычный гудок большого морского парохода. Но погода была туманная, облачная, и зов приближающегося исполина не произвел должного впечатления — он походил скорее, на басистое и добродушное ворчанье, точно кто-то просил, чтобы его впустили. И вообще в этот славный тихий вечер, окутанный скрывающим очертания предметов маревом, весь мир был словно наполнен какой-то расслабляющей нежностью и дружелюбием: вода в реке источала тепло, высокое, местами чуть зеленоватое небо нежно розовело, дубы и клены на крепостном валу, казалось, с мудрой задумчивостью смотрели вниз, на гавань.
Мирьям, высокая стройная девушка из предместья, стояла у парапета набережной, смотрела в глубину вод и раздумывала, не пора ли ей отправляться домой. Она вышла из дому несколько часов назад, даже послушала с двумя подругами музыку в приморском парке, но потом те куда-то удалились со своими дружками, и вот она вспомнила, что дома, пожалуй, о ней уже давно беспокоятся.
И все же у Мирьям не было ни малейшего желания уходить: ей казалось — подожди она еще немножко, и случится нечто захватывающее, одно за другим последуют события, которые непременно должны коснуться и ее, Мирьям. Ей недавно лишь исполнилось семнадцать, она уже кое-что знала о жизни — знала даже, что она, как никто, одинока на белом свете. Она глядела через парапет в сгущавшуюся темноту воды и невольно думала, что, право, и ей было бы куда радостнее и счастливее жить, будь у нее, как у всех ее подруг, любимый, с кем можно немножечко погулять в сумерках, на чье плечо иногда можно опереться…