Антс и сам малость расчувствовался и добавил уже с печальным вздохом:
— Да-a, а под конец вино потом выходило. Что ни капля на коже — чистый ром.
— Ну конечно, ежели у вас нисколько воды не осталось, — сказал отец.
Мирьям понимала, что милый преувеличивает, привирает, и все же она вдруг как-то по-детски испугалась: а что, если бы с ним и в самом деле в тот раз случилось непоправимое? И ей показалось, что тогда ее тоже давно не было бы в живых… Она вновь погрузилась в полудрему, потеряв способность мыслить трезво; девушка вдруг решила, что настрого запретит парню уходить в море, — не может же она, Мирьям, спокойно смотреть, как этот беспечный человек дает увлечь себя в водоворот бедствий! Потом она еще немножко подремала, улыбаясь сквозь сон, так как вместе с мужчинами тоже глотнула немного крепкого пива, и снова увидела себя сидящей среди зеленых полей, возле своего избранника.
Отец вновь принялся за пиво и в промежутке между двумя громкими глотками сказал:
— Но в конце концов вы все же… спаслись?
Антс ответил:
— Ну да, спаслись.
Некоторое время стояла тишина.
Карли до сих пор не проронил и десятка слов — он лишь внимательно слушал. Но тут и он не вытерпел. И, с шумом оттолкнув локтем тарелку, спросил, запинаясь:
— А где? Где вы высадились?
— Бог его ведает, уж и не помню. Кажется, где-то на берегу Африки. Во всяком случае, жители были там черные, как трубочисты.
— И никто из вас за это время не помер? — снова спросил Карли.
— Гм, никто, — пренебрежительно бросил Антс. — Почти все поумирали, будь спокоен. Парней бросали за борт, точно кранцы[9]… каждый день по нескольку трупов. Долго ли протянет человек, коли и еда и питье — свое же тело.
Старик испуганно переспросил:
— Ох, что ты говоришь… свое же тело?
— Да-да, — подтвердил бравый моряк.
— Ч-черт! — воскликнул Карли.
Мирьям стало не по себе, и она поспешила прервать беседу мужчин; состроив на лице гримасу, точно ее сильно клонит ко сну, она сказала, зевай:
— Время уже позднее… Пора, пожалуй, идти спать. Так я вам постелю на полу.
— Если позволите, — сказал Антс.
А старик, беспокойно попыхивая трубкой, закрыв бородой стакан с пивом, продолжал расспрашивать:
— Вот страх-то… Как же так, свое тело?
Можно было ясно представить себе, несмотря на темноту, с какой невозмутимостью пожал плечами отважный моряк.
— Мало ли что случается на белом свете, удивляться тут нечему, — небрежно бросил он. И в то время как Мирьям, пытаясь снова отвлечь мужчин от разговора, встала из-за стола и принялась собирать посуду, он объяснил как бы нехотя:
— Как? Да? Прими в расчет, хозяин, что мы три-четыре недели были без воды. Иного и не оставалось, как кусать свою руку и этак утолять жажду. Ха-ха-ха! Забавно, не правда ли?
Но на сей-то раз он все же хватил через край: эта последняя жуткая подробность приключения как бы развеяла то таинственное очарование, которое до сих пор владело слушателями. Карли вскоре беспокойно заерзал на стуле, зажег папиросу, притушил тлеющую спичку своими толстыми пальцами слесаря и сказал рассудительно и угрюмо:
— М-да, здорово. Идемте-ка спать. Будет и завтра еще ясный день.
— Ну что ж, идемте, — сказал отец, вставая.
Мирьям в эту ночь никак не могла уснуть. Брат, одурманенный пивом, вскоре захрапел; восходящая луна бросала в окно красновато-желтые блики, с улицы не доносилось ни звука, и в комнате стояла настороженная тишина. Девушка притворилась спящей, задышала глубоко и спокойно, но вскоре у нее заколотилось сердце, да так громко — прямо на всю комнату.
Мирьям сжала зубы, пытаясь преодолеть нервное напряжение; в горле у нее пересохло. Но пульсация крови в жилах все усиливалась, и вдруг девушка почувствовала, что вот-вот начнет икать. Она испугалась и сразу же с болезненной ясностью ощутила, как к горлу подкатил какой-то комок; он все больше и больше давил на гортань и наконец вырвался наружу — раздалось отчетливое и беспомощное:
«Ик…»
Тишина. Слава богу — кажется, никто не услышал…
«Ик… ик… ик…»
Тихо. Мирьям вся вспотела и охотно помолилась бы богу, если бы вспомнила подобающие случаю слова.
Она изо всех сил сдерживала дыхание и вдруг услышала шепот:
— Мирьям!
Она и вовсе притаилась.
— Мирьям, послушай… — послышалось снова.
Девушка затаилась в тишине; матрос, опершись руками о пол, приподнялся на соломенном тюфяке, служившем ему постелью, и позвал еще раз:
— Слышь, Мирьям… Ну ответь же.
И тут Мирьям больше не могла совладать с собой, она тоже приподнялась и шепотом спросила:
— Что такое, Антс?
— А ты… спишь уже? — донеслось из темноты.
— Нет… не сплю.
— А я думал, спишь, — спустя минуту сказал он.
Ее милый ничего не нашелся добавить, и девушка спросила:
— Ты, может, хочешь еще немножко поговорить со мной?
— Да, хочу, — отозвался матрос. — Нельзя ли мне подойти и присесть… на кровать?..
— Иди, — едва дыша, ответила Мирьям.
Во вторник утром Мирьям почувствовала себя нездоровой и не пошла на работу, хотя и в постели не улежала — не хватило терпения. Она стала капризной и впала в задумчивость, немного посидела, закутавшись в платок, в углу между комодом и шкафом, раз-другой вышла на улицу, вскоре вернулась и снова села. Она поссорилась с матерью, после того как та упорно стала расспрашивать, что это за хворь вдруг на нее нашла. А когда отец, чудак, не сказав никому ни слова, попросил у соседа градусник, чтобы измерить ей температуру, Мирьям и вовсе вышла из себя, — она не допустит, чтобы над ней проделывали разные-дурацкие штучки, да-да, не допустит, скорее умрет на этом самом месте, чем… — воскликнула девушка. Но фразу так и не закончила и продолжала еще добрых полчаса неподвижно сидеть в своем тесном уголке, подняв ноги на перекладину стула и уставившись на дверь, словно в ожидании каких-то новых значительных и волнующих событий.
Не тоска ли, сокровенная, тихая тоска по любимому, охватила ее сердце? Ведь, к великому удивлению всей семьи, утром бравого матроса и след простыл; соломенный тюфяк у стены был примят, но на нем никого не было, исчезла и новая воскресная одежда парня, его желтые ботинки, воротничок и галстук; несомненно было, что их владелец, когда все спали, очень быстро собрался и торопливо куда-то ушел.
— Не совсем ли удрал этот языкастый завирала? — спросил отец и заглянул под кровать, куда Антс затолкнул вечером свой заплечный мешок. Мешок оказался на месте — значит, здесь дело было не в каком-нибудь неожиданном озорстве. И все тотчас же спокойно уселись за стол, все, кроме Мирьям, которая сердито заявила, что от еды ее сегодня — неизвестно отчего — мутит.
— Ну, где бы он ни был, какое нам дело. А признаться, меня холодный пот прошиб, когда я увидел, что он пропал. А то как же, будьте ласковы! Этакий пустомеля, что на каждые два-три слова четыре-пять завиральных вставляет, хе-хе-хе. И слушать не захочешь… Гляди, как бы еще под мышкой чего от нас не прихватил.
Карли заметил очень рассудительно и веско:
— Да уж врет он без зазрения совести, сукин сын. Уши вянут. Я его с давних пор знаю, года четыре-пять назад мы были напарниками, правда тогда-то он не был таким шальным. Однако, чтобы он не только болтуном, но и воришкой стал, этому я не верю.
— Не зарекайся… Я сегодня ночью всего на часок глаза сомкнула — сердце ныло, словно перед каким большим несчастьем… — вставила мать.
Мирьям зло пожала плечами, пренебрежительно фыркнула и сказала:
— Какой он вор или… воришка! Труслив, как котенок. Небось выпить к кому-нибудь, за чужой счет поплелся, не иначе.
— Не знаю, такой ли уж он трусливый, как ты говоришь, — сказал Карли, — слышала вчера вечером, какие он байки плел, ха-ха-ха!
Отец тоже громко засмеялся.
А Мирьям снова фыркнула:
— Тьфу! Мне нечего, тебе больше ответить — тьфу!
Брат вскоре ушел, мать прилегла на постель, отец вернулся в сад, к пчелам, а Мирьям принялась размышлять о событиях последних двух дней, пытаясь вникнуть в их суть. События эти ошеломили ее своей непоследовательностью. Мирьям вдруг захотелось заплакать, зареветь во весь голос, — она не знала, как быть со своими прежними представлениями, которые все еще жили в ней.
Она еще больше насупилась, раз-другой прошлась по комнате, забралась обратно в угол и стала думать о той поре, когда она всем существом своим переживала безнадежное одиночество, когда ей казалось, что мир житейского опыта наверняка таит в себе много приятных неожиданностей. «Если любить, так уж любить, — думала она в то время. — Славный и пригожий молодой человек подойдет к тебе и обнимет — неужто вырываться и убегать от него?» До самого вчерашнего вечера она считала, будто отношения между парнем и девушкой — не что иное, как сладостные вздохи в теплой летней ночи, дерзкий страстный поцелуй в губы, безумно-смелое объятие и трепетно-покорное подчинение. И вот он пришел, самый желанный на свете, позвал ее в чуткой темноте, и она послушно отозвалась, благоговейно ожидая, что же последует дальше, а он лишь дружески приласкал ее, погладил ее руку и в довершение всего прошептал на ухо скромную просьбу — одолжить несколько крон. О господи, неужели в этом и состоит таинственная привилегия взрослых людей, — неужели и впрямь она такая непривлекательная, что даже вызывает отвращение?
На небо набежали тучи, но погода оставалась по-прежнему мягкой и теплой. Сквозь стоящие на подоконнике цветы повеяло ветерком — он принес с собою запах песка и зеленой листвы. Было очень тихо, маленький поселок, казалось, безмятежно спал; мужчины и парни ушли на фабрики, старики и старухи отдыхали, лишь изредка воздух оглашался радостными криками играющих детей.
Чувствуя расслабляющую усталость, Мирьям поднялась, взяла с кровати одеяло и платок, вышла в сад. Ей волей-неволей пришлось переброситься двумя-тремя словами с отцом, — он залез в смородину и, сощурившись, наблюдал за пчелами, хлопочущими возле летков. Затем Мирьям ушла от него подальше, улеглась, тотчас уснула, и тотчас же ей приснилось, будто она куда-то спешит, а на душе у нее тепло и радостно.