Дверь задней комнаты хлопает, и появляется явно отдыхавший хозяин, высокий, сгорбленный, с редкой седой бороденкой. Поверх белой полотняной рубахи надета жилетка; домотканые шерстяные штаны, сапоги на ногах. Лениво отвечает на приветствие, идет через комнату на кухню и там громыхает черпаком. Наконец приоткрывает дверь, разглядывает нас с головы до ног, потом с ног до головы, мельком косит глазами на наши рыболовные снасти и осуждающе бросает:
— Ах, за рыбой… С этими палочками!.. Если бы еще невод или тройник… — Он вяло машет рукой и неслышно исчезает в сенях.
И деловитая хозяйка больше не показывается.
Мы усаживаемся вокруг большого чужого стола, на чужом хуторе, одни, самим себе предоставленные незваные гости, которых искушают вопросы. По сути — ни хлеб, ни даже закуска не лезут в горло, хотя мы и уселись, чтобы поесть. Многозначительно поглядываем друг на друга, молчим. Двери в заднюю комнату и в кухню приоткрыты, бог весть, какие там уши навострены…
Почему машину приказали поставить в сарай и закрыли на замок? Почему спросили, надо ли что прибрать? Почему нас загнали спать в комнату и потребовали, чтобы мы засветло вернулись с реки?
Что это за хутор? И куда мы, собственно, попали?
Вопросы эти охлаждали нашу рыбацкую страсть, тревожили. Мы сложили котомки с провизией на подоконник обращенного на север окна, вышли во двор и начали готовить спиннинги. В это время из сеней снова появилась хозяйка, немного поудивлялась нашим удочкам «с колесами», как она сказала, усомнилась, позарится ли здешняя рыба на такое, тут ее все больше угощают острогой да бомбой…
— Кто же здесь с бомбами-то?
— Кто здесь? Да всякий, кому хочется бабахнуть! — Она махнула рукой. — Или их мало? Особо в теперешнее время…
Послевоенные годы. Мы знали, что взрывчатки хватало и что употребляли ее во зло. И не только в воде. В лесах шатались люди, и многие из них под видом классовой борьбы просто грабили и убивали.
— Как тут в этой глухомани поживают в нынешнее время? При доме вроде и собаки-то нет? — старался наш пярнувец завести разговор.
— Какая там собака? В зиму двух утащили. И вообще…
Это «вообще» прозвучало у нее так, словно мы сами должны были понимать, какова жизнь здесь, в захолустье. Хозяйкин тон как бы предполагал наше сочувствие, требовал его. Но сочувствия своего мы не могли предложить, мы не понимали хозяйку. Военный даже ляпнул:
— И лис, наверное, тоже у вас порядком? Куры и те без петуха.
— Да, есть волки, и лисы есть, и вообще… Житьишко наше всю войну и сейчас еще — сплошные чудеса.
— Колхоз пока не зародился?
— Какой там колхоз! В Тори вон стоило заговорить о колхозе, так явились среди бела дня, измолотили весь волостной дом, забрали кассу, бумаги подожгли — и поминай как звали… Кто в колхоз захочет, тому петух красный на крышу вскочит… Куда там! Держи язык за зубами, да глаза пошире, кругами, боле ничего.
Так. Эта маленькая зацепка все же приоткрыла завесу. В те времена в лесах действительно жили не только волки и лисы. И я пренебрежительно высказал мнение:
— За горло берут, мерзавцы!
Тут же я почувствовал, как военный нажал мне на ногу своим резиновым сапогом. А хозяйка, прежде чем пожать плечами и удалиться, с особой пристальностью оглядела меня:
— От слов до дела — не дальше петушиного шажка. Откуда мне знать, кто этот шажок сделает и когда, а кто его не сделает?
В ее последних словах, казалось, прозвучало предупреждение — мол, и ты тоже смотри, прежде чем от слов перейдешь к своему делу. Неприятный, излишний намек, от которого смрадно дохнуло сомнением.
По дороге к реке тот, который когда-то был военным и штабистом, таинственно сказал нам:
— Бандиты.
— Эти? — В замешательстве я и пярнувец оглянулись через плечо на хутор.
— Или сами они, или их друзья. Во всяком случае, мы в ловушке. Коли старуха уже издали выглядела машину, то теперь каждая птичка на болоте знает, кому знать положено, что приехали таллинцы. Или думаете, найдется лесной братец, который поверит, что мы явились на рыбалку? Нет, дружочки. В их глазах мы охотимся совсем за другим. Будьте уверены, лупу на нас уже навели. Стоит нам сделать подозрительный, по их мнению, шаг, и каждый куст может плюнуть свинцом. Поэтому всего умнее…
— Бежать?
— Нет. Сознательно держать себя в руках, чтобы и под ложечкой не екнуло. И глазом не вести на эти двусмысленные толки. И совсем уже ни к чему показывать свои симпатии, как это вырвалось у вас. Заметили, с каким вниманием смотрела хозяйка? Получить пулю может всякий, кто будет принюхиваться и собирается донести. Даже скорее, чем тот, кто непосредственно преследует бандита… Поэтому-то и нужно обязательно оставаться спокойным, нейтральным рыбаком…
— Или самим играть в бандитов?
— Сделать вид, как старуха, мол, «кто знает» и «вообще»?
— К чему ее «вообще» относится, пока не совсем ясно. Но такое округлое «кто знает» в оборот пустить можем. Этим хуже не сделаешь.
— Точно. В этой похлебке я другого зерна и не нахожу, — решительно заявил военный; без оружия он чувствовал себя не в своей тарелке.
— А может, это просто запуганные люди, и больше ничего. С одной стороны угрожает лес, с другой — ретивые служаки. Как быть человеку? Вот он и идет по ветру. Наверно, хозяйка вначале подумала, что мы в лес поглядываем. А потом, когда засомневалась, и завела другую пластинку. Пускай думают, что мы служащие…
— Зачем? — заколебался пярнувец. — Рыбацкая одежда всегда самая чистая.
Так мы и не достигли полного согласия, как же нам держаться. Было отвратительно представляться бандитами, опасно было выдавать себя и за официальных лиц или объявлять, кто мы на самом деле. Ведь фамилии наши могли хорошо знать. Сошлись на том, что мы работники потребительской кооперации, словом, старший бухгалтер, пярнувец, с двумя своими счетоводами. Решили также, что не будем у реки упускать друг друга из виду. Тот, кто окажется в центре — это выпало на долю «бухгалтера», — всегда должен видеть и слышать свой правый и левый фланг. Относительно разговоров решили, что лучше всего подойдет неопределенность. Если случится, что к кому-нибудь из нас станут набиваться на разговор, остальные должны немедленно подойти. Три мужика это все-таки три мужика…
Вот так, в некотором отношении подготовленные и внешне спокойные, хотя на душе у нас было тревожно, мы под вечер, к самому клеву, подошли к реке. Говорят, что рыба не любит нервного удильщика, но что нам оставалось в том положении — снасти в дело!
Вырвавшись в этом месте из Белого болота, из бескрайних лесов и бросовых земель, Навести была спокойной, но местами перекатистой, с водоворотами рекой, подмывающей большие каменные валуны. Вроде невозможно было и поверить в ее былую судоходность. Лишь береговые уступы показывали ширину прежнего русла, былой уровень воды и его неоднократное понижение. Но там, где омуты и водовороты, она и сейчас не позволяет шутить с собой — метра на четыре выдается в ширину. Местами же Навести сплошь заросла камышом и тростником, встречаются отличные заводи и островки травы — ну просто соблазняют «попробовать» щуку. К тому же и погода — с ее порывистым ветром и частым дождичком — показывала свою «щучью ухватку», и наши блесны засвистели в воздухе. Часа два подряд шлепались они в воду. Но когда мы сошлись вместе, то недоуменно пожали плечами: ни одной подсечки, не говоря уже о рыбе.
— Сглазили, — смеясь, сетовал пярнувец. — В этих краях в старину, оказывается, очень боялись злого глаза.
— Не иначе, как пехкасский хозяин, который так пренебрежительно отнесся к нашим колесным удочкам!
— Скорее уж бандитские добытчики со своими бомбами, — вслух подумал военный.
Решили попробовать по-другому.
Чтобы не ослушаться приказа и быть «дома» засветло, мы берегом повернули назад. Только вместо блесен теперь в ход пошли черви, кузнечики, а для щуки — маленькие плотвички. Перед заходом солнца у каждого из нас в мешке лежало по щуке, кроме того на всех десятка два рыбин поменьше, окуни и подлещики. А вот на леща удочки так и не успели наладить — наступил вечер. Но интерес к реке повысился. Об отъезде уже никто не заговаривал.
Гуськом, со спиннингами на плече, мы промаршировали на закате во двор хутора и отдали рыбу хозяйке. Пусть варит или поджаривает, в тепле все равно хранить нельзя. Она удивилась, что, гляди-ка, и палочками из воды берут, потом пригласила назавтра к обеду, — раньше, мол, управиться не успеет. Не беда, наши хлебные котомки тоже хотят, чтобы их опорожнили…
Деловое, спокойное домашнее настроение. Чтобы хлеб всухомятку не драл горло, нам предлагают кувшин молока, даже дают шубы, чтобы накрыться. Ночью-де комната остужается. Спали мы великолепно, как бывает в приветливом доме. Никто больше о волках-лисицах и не заикался. Да и свое «вообще» хозяйка словно забыла. Проворно хлопотала на кухне. Гудела маслобойкой и наутро не обращала на нас даже внимания.
Когда мы уселись на берегу реки закусить, то почувствовали, что нас одолевает неловкость.
— У страха, говорят, частенько глаза велики, — вскользь напомнил пярнувец о вчерашнем.
— Послушайте, мы же еще не уехали! — Военный остался верен себе.
Утром я заметил, что запертые ворота сарая были открыты. Но не счел нужным говорить об этом. У людей дела, они ходят, — нельзя же вычитывать из каждой пустяковины бог знает что.
Вновь наловили несколько пригоршней мелочи и двух щурят. Сильный дождь погнал нас раньше намеченного «домой». Крыша была над головой, и мы могли убедиться, всерьез ли хозяйка думала пригласить нас к обеду или говорила только затем, чтобы отвязаться.
Уже со двора был слышен громкий разговор. В темноватой кухне за столом, кроме стариков, сидели еще двое: молодая женщина в белой блузке и загорелый мужчина в полосатой рубашке, волосы свисали ему на глаза. Нам их представили как хозяйскую дочь и зятя, которые также прибыли из Таллина. Как они прибыли и ведет ли в Болотное еще какая другая дорога, кроме той, что идет через мосточек с жердевым настилом, по которому вчера мы сами приехали и с которого сегодня не спускали глаз, — об этом ничего не сказали. Опыт подсказывал нам, что в этом доме умнее прислушиваться, чем спрашивать. Чужому, случайному человеку не годится проявлять особый интерес к тому, откуда приходят и куда уходят хозяева. Мы отнеслись к этому равнодушно: прибыли так прибыли, — и взялись за еду. Такое безразличие было легко показать, так как поджаренная хозяйкой рыба пришлась нам и в самом деле по вкусу. Рыбу подали в сметанном соусе, с рассыпчатой картошкой. Даже бутылка была на столе, литровая, порядком опорожненная, — хозяева уже почти отобедали. То ли из приличия, то ли из невозможности чем-то заняться — не переставая лил дождь, — но все остались сидеть с нами. Худой, костлявый, точно из него досуха выжали все соки, мужчина с усталыми глазами, которого назвали зятем и который, в свою очередь, назвался строителем, налил нам в стаканы и пододвинул их со словами, что по вкусу, мол, дрянь эта против фабричной марки не устоит, зато по крепости даст ей вперед несколько очков.