И снова беспощадная память подкинула образ Грига, как он стоял возле лифта и гладил стену, точно дикого зверя, пытаясь успокоить, вступить в контакт. Он ведь слышал голос гостиницы! Чувствовал ее гнев и боль!
Я ткнула в кнопку восьмого этажа и быстро поехала вверх под изумленно-возмущенные крики не успевших запрыгнуть внутрь постояльцев. Не хотела ни с кем общаться, даже рядом стоять в кабинке. Верила, что «Ленинградская» поможет открыть тот двухместный номер, где Григ повязал браслет на запястье. Хотелось еще раз все это представить, прежде чем вырвать занозу.
Лифт вздрогнул, двери открылись. Я сделала шаг в коридор, на мягкий, идеально чистый ковер, затканный алыми звездами.
То, что это не восьмой этаж, я услышала сразу. Совсем другая тональность. Измененная высота звука рождала незнакомую доселе мелодию.
Маленький коридорчик, живо напомнивший мне приемную. Пара диванов, обитых бархатом, столик, картины на стенах. В полу – аккуратная дорожка лампочек, словно взлетная полоса. И ковер, и лампочки, и узор на обоях – все подсказывало мне направление. Подталкивало к двухстворчатым белым дверям.
Новое чувство пробилось в сознание. Невозможное чувство уместности!
Я не проникла без спросу в тайные комнаты «Ленинградской», это она меня провела и разрешила увидеть.
Волнительно, как бывает лишь в детстве, когда открываешь коробку с подарком. А еще безопасно и радостно, словно в объятьях мамы. Такое волшебное чувство покоя, что я присела на мягкий диванчик и пять минут расслаблялась. Ничего не саднит, не болит. Не разъедает душу. Слезы больше не льются из глаз. Потому что я дома. Наконец-то дома.
Гостиница подмигнула мне лампами, дунула в лицо ветерком.
Я согласно кивнула, встала с дивана и решительно распахнула двери, ведущие в неизвестность.
2.
За дверями прятался просторный номер, обставленный в стиле модерн, по советским временам – с избыточной роскошью. Несколько комнат, много света и воздуха, зеркала, хрусталь, красное дерево. Дисковый телефон, крошечный ламповый телевизор, дополненный круглой линзой для увеличения картинки. Шикарно!
Спальня, гостиная, кабинет. Здесь стоял стол, номенклатурный, массивный, обитый зеленым сукном, с малахитовой чернильницей и уютной лампой. Дубовое кресло с львиными лапами, обтянутое натуральной кожей.
Легко представился его владелец: в военном френче, с золотыми погонами, с рядами орденов на широкой груди. Косой пробор, черты лица – словно вырезанные из гранита. Волевой взгляд и все такое по списку, как показывают в фильмах про тот период.
В этом кабинете решалась судьба не только пережившей войну страны, всего зарубежного мира! Вон и карта висит на стене, утыканная флажками. Правда, сложно сходу понять, что означают все эти флажки.
Напротив стола – книжный стеллаж, от пола до потолка.
Честно, я готова была увидеть собрание сочинений Ленина, «Капитал», постановления Съездов партии и прочие литературные ужасы, которые знал наизусть каждый политработник. Что-то такое в кабинете нашлось, под самым потолком, не дотянуться. Интересный подход к священным текстам, но я понимала владельца.
Потому что на нижних полках стояли сокровища настоящие: первые издания Пушкина, Гоголя, прижизненное издание Достоевского и Лев Толстой в многотомнике, переплетенном в кожу, с золотым тиснением по корешку. Вся классика русской литературы, дореволюционная роскошь, журналы, подшивки, сборники. Изумительные справочники по ботанике, с дивными гравюрными иллюстрациями. Птицы России, животный мир. «Великокняжеская, царская и императорская охота на Руси», мечта каждого библиофила!
А еще была целая секция с нотами! И я боялась на них дышать, перелистывая страницы. Да у меня же руки дрожали, и хотелось немедленно достать скрипку, чтоб раствориться в звуках, вымыть из сердца всю горечь и боль, что поселилась во мне от предательства самых близких в мире людей. Музыка лечит любые раны, это я знала точно, ее магия безгранична, ее власть над миром безмерна. Ею можно подчинить и даже убить.
А раритеты, что я держала в руках, были книгами заклинаний, которые дано прочитать лишь избранным.
Моя невинная слабость: старинные пожелтевшие ноты. Я разыскивала их в интернете, на книжных развалах, блошиных рынках. Изредка удавалось добыть что-то стоящее, досоветских времен, но и цену платить приходилось немалую.
А тут несколько полок богатства! Восемнадцатый век, девятнадцатый век. Поздние списки средневековых подборок, с переложением под современность. Голова кружилась от счастья. Будто кто-то вручил мне волшебную лампу! И джинн исполнял желания!
Но все-таки я не утратила бдительность. Не запрыгала от восторга, повизгивая, как сумасшедшая. Не кинулась к скрипке в музыкальном азарте. Жизнь кое-чему научила за последние несколько дней. Провела через пытки, стыд и предательство, протащила через кровь и смерть. В мире, где исподнее лезет наружу, волшебство не дается даром. Все имеет страшную цену, тем более в пещере Чудес.
В комнатах пустынно, но чисто: ни пылинки даже на книжных полках, паркет натерт до зеркального блеска, окна прозрачны настолько, что жутко к ним подходить.
Кто-то прибирается в тайных комнатах, предназначенных для партийной шишки, кто-то ежедневно следит за порядком, ждет возвращения господина. Я бы не удивилась, увидев на мраморном столике чашку горячего кофе со сливками.
Ощущение было странным, мелодия скрытого номера обманывала, увлекала, оплетала скрипичной партией. Здесь никто не успел пожить. Не насладился уютом спальни, не любовался закатом в гостиной. Не читал за массивным столом. Все приготовили, разместили, расставили книги на полках. Замерли в ожидании. Но никто не въехал, не сломал тишину, не успел оставить частичку себя.
Не было отзвука былого владельца.
Разве что дальний выстрел.
И везде торчали петли Изнанки, ощутимо щекотали голые нервы.
Меня словно толкнули под руку и повернули голову в сторону. Только тогда, с чьей-то подсказки, я заметила еще одну дверь в смежную с кабинетом комнату.
Створка терялась в панелях узорчатого мореного дуба, которым обили стену. Потайная дверь в тайной комнате. Что может быть загадочней и романтичней?
Я по-прежнему чувствовала себя в безопасности. Верила, что меня защищает гостиница. И сохраняла бдительность.
Казалось бы: еще одна комната. Зачем она мне сдалась? Мало чудес на сегодня?
Но любопытство сильнее разума, оно выскребает нервы и мозг, ест поедом изнутри и толкает на разные глупости. К тому же, я прошла через всякое. Чем меня могут здесь напугать? Поразить? Ранить больнее?
Дверь скрипнула и отворилась.
Очень милая комната. Ни ржавых цепей, ни орудий пыток. Ни кошмарных чудовищ, скалящих зубы. Много света, приглушенного кремовым тюлем. Белый рояль по центру. Рядом удобный стул и пюпитр на небольшом возвышении. Коллекция инструментов на стенах и специальных подставках.
Почему-то первым в открывшейся студии меня впечатлил идеальный звук: несмотря на пустоту, никого эха. Звукоизоляция невероятная, отражение от стен мягкое, камерное, репетируй и наслаждайся!
И лишь вторым поразил скелет, сидевший в кресле возле окна.
Если бы не военный френч, тот самый, с погонами и орденами, кости давно бы распались. Френч удерживал скелет, придавал достоинство, сохранял военную выправку и поворот головы. Череп пробит, на полу лежит маузер и фотография красивой женщины, похожей на эльфийскую королеву.
Глянцевой эмалью блестит корка давно ссохшейся крови.
Хозяин тайных покоев был мертв, очень-очень давно.
Нет смысла пугаться. Ни единой причины – оплакивать незадачливого самоубийцу, которого не обнаружило следствие. В те стародавние времена никто не услышал выстрела из-за хорошей звукоизоляции комнаты, никто не нашел этой студии и несчастного генерала, решившего свести счеты с жизнью.
Но горло сдавило удавкой, снова стало больно и горько, захотелось реветь и биться в истерике от ужаса накатившего прошлого. Я кинулась прочь из могильного склепа, спряталась в спальне, упала в кровать, завыла, заколотила руками, вспоминая портрет эльфийки у ног застрелившегося генерала.
Гостиница притушила свет и как будто задернула шторы. Иначе я не могла объяснить навалившийся полумрак, укутавший меня с головы до ног словно ватное одеяло. Истерика накатила и схлынула соленой океанской волной, оставляя пустынный берег со склизкими медузами скорби. Было так пронзительно тихо, что хотелось прочистить уши, я впервые не слышала музыки мира, будто утратила эту способность.
Но потом раздался легкий хруст и шаги, скрежет костей по паркету. Неистлевший скелет поднялся из кресла и побрел ко мне из маленькой студии, созданной им для возлюбленной. Я не видела его, я уткнулась в подушку и надрывно глотала слезы.
Звуки стихли возле кровати: окутанная синим светом рука прошелестела рядом со мной, я даже почуяла ее холод, увидела сквозь сжатые веки отсветы мертвого пламени. Что-то стукнуло о прикроватную тумбочку. Я догадалась, что генерал принес фотографию бабушки, ту самую, что прятала в ящике мама.
Я рискнула открыть глаза, увидела костяные пальцы и сукно военного френча. Пробитый череп склонился ближе, стремясь поделиться тайной…
– Тебе здесь нравится, Соф? – Сергей Сергеевич протянул руку и коснулся ее волос.
Женщина, легкая, как летний ветер, пропахший вереском и малиной, задумчиво улыбнулась в ответ.
– Ты сомневаешься? – удивился он, оглядывая гостиную. – Это лучшая квартира в Москве! Одно из самых высоких зданий, гениальная задумка товарища Сталина. Какой вид, какой воздух, Софи!
– Мне здесь нравится, – улыбнулась она и ускользнула в студию.
Села за рояль, снова задумалась, заиграла неожиданно ломко и рвано рвущую душу «Элегию». Почему-то не на любимой скрипке и забыв на стойке в углу предназначенную для Массне виолончель. Она мучила клавиши и педали, будто выцеживая из крови собственную тоску и безысходность, прощаясь с чем-то неуловимо важным.