Пока целы те кирпичи, спрятанные глубоко под асфальтом, пока светятся два окна, укрытые в монастыре, будет жить и отец, глава ордена Субаш, больше известный в миру как Сухарь. Единственный опыт чернокнижника Брюса, первое со-здание петровской Москвы.
«Милостивой мой государь! Перед отъездом твоим государским был мне твой государев указ, чтобы в англицком граде Лондоне сойтись с мужем в науках великим Ньютоном и прознать про разные тайны его и того чудного собрания, на коем присутствовать сам изволил. И я зело старался исполнить достойно, по всяк день прилежно вникая в премудрости и погружаясь в пучину древних герметичных наук. Безмерен кладезь мудрости сего почтенного мужа, и хранит его собрание бесчетно томов по одной лишь любезной мне астрологии! Что ж до того, что ты, государь, изволил назвать натуральной магией, зарожденной эллинами в стародавнее время, то открываются здесь просторы обширные да великие.
Доношу тебе, милостивейшему государю, что поведал мне сей ученый муж восьмого числа сего месяца с дозволения некого Кристофера Рена, с которым дружбу крепкую свел, о вещице тайной, над коею бьются, а разгадать не сподобит Бог. Воистинно видел у них безделицу – кусок безвестного мне металлу с чертами и резами зело странными. И с табулы той со всем прилежанием срисовал для твоей государевой надобности али забавы подробный чертеж. По заверениям Кристофа Рена, зело увлеченного всякими зданьями и планами застройки стольного града, на той табуле начеркана ничтожная часть заклятья, что способна срастить человека живого и камни, для примеру, крепосцы Тауэр, дабы впитал человече силу и мудрость древней постройки. Такоже мнится мне, государь, что многие мысли умны у Рэна и, коли представится случай, начеркаю тебе план, государь, по герметичной перестройке Москвы с учетом зодиакальных знаков и сильных волшбой заповедных мест, что зовутся меридианами.
А пока же зело желаю к сентябрю докончить учение, дабы, как ты повелел твоим государским указом, возвратиться на родину и служить тебе.
За сим вручаю тебя, моего милостивого государя, в сохранение всещедрого Бога, а сам остаюсь твоего царского величества всенижайший раб и холоп Якушко Брюс, всеуничиженно челом бьет».
Гроза раздирала небо когтями. Пахло пряно, по-весеннему ярко: землей, листвой, а еще червями, полезшими на теплый асфальт.
Отец перестал браниться, лишь смотрел вприщур из-под белых бровей, испытующе, с хитрецой. Ждал от наследника действия, достойного подлости минувших дней.
Когда от резиденции ордена остались лишь кирпичи да фундамент, надежно укрытый новой дорогой, а все документы, какие нашли, забрал самодовольный Самойлов, Сухарь смотрел по-другому. Жалок был обворованный князь, испод, возомнивший себя господином покрасневшей от флагов Москвы.
Когда Григ самовольно покинул каторгу и открыл проход в Теневую башню, куда вытащил из застенков отца, Андрей Воронцов лил горючие слезы, прославляя сыновий долг и любовь. Тогда коробило от сладких речей, истекавших из древнего пугала.
А сейчас передергивает от намеков на расправу с непокорным наследником, вновь пренебрегшим наказом главы. Будто бы в прошлом неглупый отец растерял в одиночной камере все способности к логическим выводам. Будто не чуял возросшей мощи некогда слабого музыканта, творившего чары из семи нот, размещенных на нотном стане.
Раньше ты мог отдавать приказы, и половина Москвы вставала на задние лапки, чтобы слету поймать сладкую кость. Но не теперь, отец.
– Между прочим, – мерзко засмеялся Сухарь, потирая зяблые руки, – в стольный город пожаловал гость. Из далекой восточной земли. Жаждет кровушки моей и твоей. Мечтает украсть разработки Брюса. Что ж, бесполезный сын, вдруг да сбудется проклятье того азиата, что обратил меня в склад кирпичей, сотрудничая с нечестивым шотландцем? Мнится мне, что исподний потомок прилетел отомстить за деда, обернувшись черным драконом…
Некому было слушать все предположения Сухаря. Грига уже не было в комнате с окнами, уцелевшими от Сухаревой башни. Обнажившись по пояс, он вспрыгнул на стену, вскинул руки, активируя татуировки, и взлетел над испуганной темной Москвой.
Фролов Вадим Никонорович, нынешний командор кромешников, тоже следил за грозой. Он не верил Гидрометцентру, как умудренный опытом россиянин, но не любил погодных явлений, не предсказанных внутренней магической силой.
Непростая гроза разыгралась над притихшей в страхе столицей, в ней чудился разгул древних стихий. Такие грозы он видел дважды, когда приехал из Петербурга сменить пропавшего без вести командора Сергея Самойлова. До сих пор ему ставили в пику, что не был Фролов коренным москвичом, мол, как можешь, заезжий бездарь, управлять Бюро Кромки и гардемаринами без исподней истории, без замшелых корней?! Почти сотню лет попрекали, слава богу, теперь есть достойный ответ. Но послевкусие с языка не слизать, и с местными исподними кланами ох как непросто разграничить влияние!
– Исподняя гроза, – подтвердил Обухов. – И в честь чего такой фейерверк?
– А ты связывай факты, милсдарь курсант, – ласково посоветовал командор. – Лярву в театре убили – раз. Григорий-не свет-Воронцов стер улики и отказался сотрудничать. А дружила лярва с некой Самойловой, известной под именем Аля.
– Внучка пропавшего командора?
– Если только приемная, – протестующе хмыкнул Фролов. – Аля – внучка Софи Вознесенской, а та погибла в день ритуала, потеряв амулет звезды.
– Ой, – взволнованно вскрикнула Люська, даже прикрыла губы рукой. – Если верить отчету Самойлова, Софию ведь убил Воронцов!
– Ага, – согласился ехидный Патрик. – Самойлов целый роман написал. Вендетта за разрушение ордена, личная ревность, любовные муки. Но такого за Григом отродясь не водилось, дерьмо мамонта не способно страдать!
– Погоди, – осадил его Обухов, спешно доставая из сейфа колоду. – Обвинение с Воронцова сняли, а Самойлов бесследно исчез, тем самым подняв волну подозрений. Речь сейчас не об этом. Аля – утерянная Седьмая? Кровь от крови и талант во плоти?
– А еще у нее амулет звезды, который искали у лярвы, – весомо дополнил Фролов. – Лярва же работала администратором в гостинице «Ленинградская»!
Все дружно уставились в небо, по-новому взглянув на грозу, бушевавшую над Тремя вокзалами.
– Инициация? – догадалась Люсьен. – Аля одна, без защиты…
Фролов поспешно активировал рацию:
– По коням, гардемарины. Внимание всем кромешным постам! Объект – гостиница «Ленинградская», усиленная охрана. Никого не пускать, особенно Грига! Убил он в прошлом мадемуазель Вознесенскую или Самойлов его подставил, это, милсдари, неважно. Ради утраченного амулета Григ пойдет на любые мерзости.
Он стоял на узком балконе, не предусмотренном планом строительства. Укрывался за каменными зубцами, как за стеной древней крепости. Ливень бил по обнаженным плечам, капли стекали по татуировкам. Где-то внизу, у входа в гостиницу, выстраивались цепью кромешники, заставляя нервничать редких прохожих.
Он стоял в шаге от эпицентра и вслушивался в музыку ритуала.
Потоки воды, беспощадный ветер, особенно резкий под шпилем, бьющий прицельно под дых. Истеричные звуки скрипки, рвущиеся из-за стекла огромных, идеально прозрачных окон, невидимых на лицевой стороне. Девушка на влажной кровати, надорвавшая связки в беззвучном крике, распятая собственной болью и играми воображения.
Он мог бы пройти сквозь стекло, сжать ее руку, снять напряжение. Но прилетел не за этим. Сколько можно пасти заблудшую душу, отравленную собственным прошлым?
За потоками воды, в застеколье, в роскошно обставленном номере маячил скелет генерала: прямой, как шпала, в военном френче, весь обвешанный орденами, как елка.
Столько лет, а ненависть не угасла, не отмылась кровавой рекой. Как вы были удивлены, предводитель партийной ячейки кромешников, когда Григ вошел в тайную студию! Вон и дырка в черепе, такая ровная, будто вырезали по лекалу. Потому что стрелял Григ не пулей, звонкой исподней яростью, укрощенным электричеством сжигая мозг. За Тамару. И за Софи.
Знали бы вы, командор, кем была ваша избранница! Софи не любила Грига, лишь включила его в комбинацию, разглядев в музыканте пешку, способную выиграть партию. Последнего тамплиера, хранителя тайной святыни. Ее угнетала несправедливость, в том числе ваша, Самойлов. Вы не посмели бы красть и лгать, прочитав ее сердце, не так ли?
Но вы попросту дали другое название улице Вознесенской, предпочтя замазать предательство и не поверить пророчествам. Будто стертое имя меняло реальность. Отменяло грядущие беды. Отныне там улица Радио. Бедна фантазия большевиков.
Григ отвернулся от окна в гостиную и вновь посмотрел на тучи.
Он не любил вспоминать тот день, когда Софи Вознесенская призвала его на этот балкон, открывая доступ в гостиницу. И назначила свидание в парке «Сокольники», чтобы вернуть амулет тому, кого считала законным владельцем. Он презирал свои руки, горячие от лиловой крови. И забавные ролики на ремнях, свисавшие из матерчатой сумки. Были такие раньше, просто колесики на платформе, крепились к обуви ремешками, Софи все время звала покататься… Почему так врезалась в память именно эта мелочь? Потому ли, что из мелочей складывается целая жизнь, управляя тем, что несет грядущее?
Прошлое остается в прошлом, как бы ни хотелось переиграть, исправив ноты нехитрой пьесы.
В настоящем Григ стоял на балконе, возвращая тот давний долг. И когда в скоплении свинцовых туч мелькнул антрацитовый силуэт, без раздумий хлестнул по небу, выпуская из-под пальцев пять тонких нитей, зудящих от электричества.
Одного ты не знаешь, отец, глава старинного ордена Субаш. Твой никчемный сын прочел древние знаки, застывшие на летней сцене театра. Прогоревшие впустую иероглифы. Твой наследник выправил формулу, учел все ошибки и недочеты, возникшие при убийстве лярвы. И сумеет достать амулет из сердца намеченной жертвы.
Главное – не действовать силой, подружиться с со-зданием, добиться доверительных отношений, а затем подвести к самой кромке отчаяния. Чтобы девушка сама захотела избавиться от тяжкого груза башни, выросшей за спиной.