Я пошла за ним, уговаривая, как убеждают ребенка, не желающего делиться игрушкой. Все равно ведь найду дневник. Просто самой придется полазить и перебрать книги на полках, на это уйдет куча времени, а в Москве ситуация непростая…
Самойлов стоял у рояля, внимательно вслушиваясь во что-то далекое, игнорируя все разумные доводы. В костлявой руке сжимал маузер, каким-то чудом подобранный с пола. То ли целил в меня, то ли в дар протягивал. В общем, опять удивил. Нужен ли мне скелет-маньяк? Со скелетом-то были сомнения…
Белые костяшки тронули клавиши. Мерзкий звук, до зубовного скрежета, от отвращения – мурашки по телу. До чего неприятная штука – жизнь!
А ведь четверть часа назад за роялем сидел длинноволосый красавец, играл для меня, задавал вопросы. Откровенно насиловал музыкой. И как хорошо мы звучали вместе!
Самойлов вновь шибанул по клавишам, уже не пальцами, кулаком. Я подошла, игнорируя маузер, чтоб отогнать от рояля. И попалась в ловушку самоубийцы, в остаточное заклятье, наведенное совокупностью факторов: оружием, кровью, костями и звуками. Провалилась в последнее воспоминание.
– Воронцов, как вы сюда попали?
Здесь, в тайной квартире под шпилем, истинный глава ордена Субаш смотрелся дико и неуместно.
Голый по пояс Григ, покрытый татуировками перьев, криво усмехнулся в ответ:
– Прилетел. Не ждали, Самойлов? Я как-то тоже на вас не рассчитывал. А впрочем… Может, и к лучшему. Сдайте архивы ордена, как пишут у вас в протоколах, на добровольной основе. Все, что выкрали из Сухаревой башни.
– Изъял, – поправил Самойлов, упрямо держась этой версии. – Конфисковал у врага народа на пользу отечества и революции.
Он по-прежнему сидел на стуле рядом с белым роялем. Он всегда здесь сидел, когда играла Софи, восторженно следя за нежными пальцами, ласкавшими черно-белые клавиши. Весь наш мир, – говорила она, – бесконечная нотная запись. Нет Изнанки, и нет Лица, только клавиши, черные, белые, а в переплетении света и тьмы рождается мелодия мира! Мир соткан из песни, но об этом забыли…
Ее голос еще звучал в этой студии, слышались аккорды последней элегии, вдумчивые и тягучие, такие печальные, что сердце стыло. Софочка сама ее сочинила, предчувствуя их разлуку, невероятная женщина, с которой Самойлова свела судьба. Он помнил миг их случайной встречи, спаливший реальность в пламени страсти. И свое потрясение в тот момент, когда понял, что ей не семнадцать, а без малого сто двадцать пять… Как ошеломил Сергея тот факт, что женщина, предначертанная кем-то свыше, была создана задолго до его рождения, ждала суженного и дождалась! Почему все закончилось так страшно и глупо?
Самойлов вскинул голову, посмотрел на Грига.
Во взгляде проявилась смоляная ненависть.
Архив тебе подавай?!
– Очнулись от вселенской скорби? Как мило, – голос Грига был спокоен и холоден. Каждое слово сочилось издевкой и вызывало спазм. – Я пришел за архивом ордена Субаш, который вы утаили от этой своей революции.
– Убирайся! – рявкнул Самойлов, выхватывая маузер из кобуры. – Как ты проник за периметр? Я приказал никого не пускать, особенно тебя, проклятый убийца!
– Убийца? – расхохотался Григ. – Это ваша версия, командор? Блаженны верующие глупцы, но самообман – страшный грех. Впрочем, это защитный рефлекс, спасающий мозг от разрушения. Не бойтесь, я помогу. В финале этой случайной пьесы.
Григ иронизировал и насмехался, но в глазах полыхал тот же костер, что сжигал изнутри Самойлова. Чистая, горячая ненависть. Сбежавший из ссылки испод, которого командор кромешников приговорил гнить в Сибири до скончания дней. Наследник великого ордена, утратившего мощь и силу. Григ полосовал Самойлова взглядом, точно саблей рубил наотмашь.
Что-то изменилось в опальном исподе, что-то новое проявилось в нем, опасное, неизведанное, будто в сибирской мерзлой земле он не утратил остатки магии, а отыскал новый источник. Вместо того чтобы сгинуть, Григорий Воронцов подавлял сырой мощью, испугавшей Самойлова в роковую минуту.
– Как ты попал в гостиницу? – мрачно повторил командор, целясь в сердце соперника. Ходили слухи, что сердца нет, а вместо него вставлен камень… Вот и проверим эту легенду!
Григорий взглянул на маузер и заложил руки за спину:
– Ой ли, господин командор. Это ведь ее территория, а не Бюро кромешников. Софи дозволяла мне здесь бывать, так что ваши протесты не в счет!
Перехватило дыхание. Резко, как перекрыли кран. Отчаянно, до лицевого спазма, так, что мерзавец заметил и снова расхохотался.
Он бывал здесь прежде! Конечно, бывал! Софи впускала его в эти комнаты, предназначенные только двоим. Полуголого, с распущенной гривой, скалящего белые зубы. Как больно…
– Вернете архив, и я вас прощу. Ради нашей общей подруги. Неужели не наигрались, Самойлов? Неужели еще не поняли, что тайные знания Якова Брюса никого не могут спасти? Он пытался вылечить императора, но не успел, увы. Вы хотели помочь вождю и тоже слегка припозднились. Какая нелепость, если подумать, какой ироничный виток истории. Эти записи прокляты, генерал. Даже попытка спрятать Софи, посадив в роскошную клетку, нелепа до отвращения.
Слова Грига не имели значения. Все его насмешки таяли в воздухе, не проникая в мозг. Самойлов стоял и смотрел на убийцу Софи Вознесенской. Не пуля убивает и не рука, сжимавшая револьвер. Убивает тот, кто толкнул эту руку, изменил направление выстрела. Тот, кто вложил оружие в липкие от ярости пальцы.
Откуда ты взялся, Григ Воронцов? Почему София – его София – с такой нежностью о тебе говорила? Зачем допустила сюда, в гостиницу, в квартиру и, может быть, в спальню? Что делать, если малютка Анна, взятая под опеку, на самом деле – дочь Воронцова?!
Самойлов закрыл глаза и выстрелил. С пяти шагов как в мишень. В сердце испода, едва прикрытое черными перьями татуировки.
Почти сразу он поднял веки, так хотелось увидеть пулю, прорезающую бронзу кожи под темноватым соском. Ошметки мяса и брызги крови, лиловую струйку, стекшую с губ. И стекленеющий взгляд того, кто виновен в недавней трагедии и в придавившем Самойлова горе. Он хотел запечатать в памяти цепенеющее тело врага, оседающее возле рояля, на котором недавно играла Софи…
Но увидел совсем другое. Минуты расплющились, растянулись, потекли, как расплавленное серебро. Григ едва слышно прищелкнул пальцами, и то новое, странное, страшное вырвалось из-под маски испода, зажужжало, как выводок ос, надвинулось. Свет мигнул раз, другой, «Ленинградскую» охватила дрожь моментального выгорания.
Пуля не застыла, не упала на пол, но подчиняясь приказу врага, слегка изменила свою траекторию. Срикошетила от торшера, от колонны, от бронзовой статуи. И впилась в висок генерала Самойлова, укусила смертоносной осой, напитанная жгучей злобой истинного главы ордена Субаш.
Последним, что увидел командор кромешников, была насмешливая улыбка и холодные глаза Воронцова…
Беспамятство и темнота оказались недолгими, будто жизнь.
Первым, что увидел Самойлов, поднимая отяжелевшие веки, была все та же улыбка и убийственный лед в жестоких глазах.
– Не так-то просто меня убить, господин генерал-лейтенант. Снова рикошеты не в вашу пользу. Что ж, продолжим беседу. Сделаю скидку на то, что вы помешались от горя. Но ведь за все нужно платить.
На полу был прочерчен круг, медленно гасли руны, напитанные электричеством. Самойлов сразу узнал ритуал, страшное откровение из архива Якова Брюса. С испугом и мольбой посмотрел на Грига.
– Я предупредил, – пожал плечами Григорий. – Если б вы были благоразумны, отдыхали б теперь с чистой совестью. Ну а так – не обессудьте, господин командор. Ваш дух задержится в «Ленинградской», пока не найдется наследница нашей прелестной Софи. Надеюсь, это будет Тамара.
Самойлов потеряно сел на стул. Он был мертв каждой клеткой тела, но душа трепыхалась, жила, захлебывалась черной памятью. Заключенная в темницу яркая искра, которой отказали в покое.
Воронцов неторопливо вышел из студии, было слышно, как он роется в кабинете, скидывая на пол старинные книги. Вернулся мерзавец с многотомником Маркса. Нашел, будь ты проклят во веки веков!
– Пустое, – не глядя, отмахнулся Григ. – Я проклят давно и не вами, не тратьте ошметки души. Изрезали Маркса, ну как вы могли! Все равно, что вырвать страницы из Библии.
Он потрошил том за томом, вытаскивая части архива из вырезов в книжных блоках. Вернул только личный дневник Самойлова, наскоро пролистав.
– Это сохраню для наследницы башни. Пусть наслаждается чтением. А где остальное, господин командор?
– В запасниках Оружейки! – мстительно проскрипел Самойлов, с усилием двигая челюстями. Голосовые связки уже отказали, намертво застыли в изумленном вскрике, речь становилась все неразборчивей, но главное злодей уловил.
– Вот и славно, – легко согласился Григ. – Пусть полежат, я не против. Заберу при первой оказии. Итак, я ищу амулет звезды и собираю части архива, чтоб воссоздать ритуал. В ваших интересах мне помогать, а иначе не знать вам покоя, Самойлов.
Он собрал бумаги, погасил в зале свет. И Самойлов остался в кромешной тьме. На долгие-долгие годы.
– То есть Григу вы помогать не стали? – на всякий случай уточнила я, с опаской поглядывая на маузер. – И куковать вам тут до скончания века?
Интересный способ самоубийства, душевный такой, с фантазией. Три рикошета – и пуля в висок! Эффектнее, чем в кино!
Как и Григ, я вышла из студии, оставив самоубийцу во тьме. Прошла в библиотеку, приставила лестницу. Пятый том из творчества Карла Маркса. Спасибо за помощь, господин генерал. Вот и дневник, изучу на досуге. А сейчас буду спать назло всей Изнанке, на своей территории, под черным солнцем.