Теперь, попав в еще одну башню, я оценила сполна, как заботился о Софи Самойлов. Сколько продумал деталей, как выстроил логику интерьера, чтобы возлюбленной было удобно – есть и спать, заниматься музыкой, принимать ванну, в конце концов!
Квартира Марго под шпилем самой известной высотки была похожа на что угодно, только не на жилье. Музей, библиотека, читальный зал, плюс пространство для научной работы. Узкая кровать в дальнем углу, спрятанная за книжным шкафом. Крохотная кухонька, два на два метра: переносная плитка на полторы конфорки, микроволновка и холодильник, похожий на лоток для торговли мороженым. В нем были свалены бутылки пива, эскимо на палочке и коробки с пиццей.
– Марго ненавидит готовку, – пустилась в объяснения Долли, пока я дегустировала дивный кофе и изучала пространство. – Когда собираемся с сестрами, используем Яндекс-доставку из ближайшего ресторана. Раньше Марго была, как бы сказать?.. Эталоном эмансипации! Черные юбка и водолазка, капля рубина на шее, неизменный длинный мундштук и воронье гнездо на голове. Порванные в клочья сердца любовников, стихи в толстых литературных журналах. Богемные рауты, травка, абсент. И ночь напролет говорить о поэзии, цитируя всех подряд.
– Надо же, – удивилась я, – а теперь по ней и не скажешь.
– Времена меняются, и мы тоже. Марго нравится преподавать, вот и строит из себя училку. К тому же Маруся (она со-здание МИД) выдвигает Маргариту Некрасову в президентский Совет по науке. Так что образ снова изменится, и мировоззрение тоже.
Долли протянула блюдо с ватрушками. Я охотно взяла одну, надкусила. Совет президента, ну надо же! Если так пойдет дальше, и я разгуляюсь, воспользуюсь новыми связями! Кто знает, может, в Кремле сыграю? Сольник, для высших чинов государства.
– Есть обывательская теория, что фундаментальные виды науки – закостенелые образования. Но нужна особая гибкость сознания и удивительное бесстрашие, чтобы пойти на прорыв в той точке, где все доказано и решено…
Долли говорила, прославляя Марго, это быстро наскучило, так что я молча жевала ватрушку и бесцельно бродила по комнатам.
На редких участках стен, не заставленных стеллажами с книгами, висели гравюры и вышивки, несомненно, работы Дарьи Сорокиной. Иногда попадались интересные постеры. Перед одним из них я залипла, не донеся чашку до рта.
В интернете выскакивают творения, лишенные авторства и исходной ссылки, ставшие народными мэмами. Порождающие тьму новых легенд.
Эта картинка была из таких. Здание МГУ возвышалось во всей красе, под ним был неровный срез почвы, а дальше вниз уходило корнями мрачное продолжение башни, еще на три высоты универа, мощный подземный комплекс, построенным неизвестно кем и непонятно, с какими целями. Картина завораживала скрытой в ней магией, тревожной музыкой, сложной, давящей. Вызывающей в серебряном сердце предательский резонанс. Проработка деталей впечатляла разум, убежденность в существовании исподней силы порождала опасные сказки.
– Жуткая вещь, согласись, – Дарья заметила мой интерес и подошла поближе. – Есть еще картина с Большим театром, но здесь уместнее МГУ.
– Жуткая, – я даже не спорила. – Это Изнанка Москвы?
– Нет, – рассмеялась Долли. – Просто городская легенда о тайном подземном городе. Тебя многому придется учить, сестра. Исподняя магия – да, ощущается. Но Изнанка – это не место на карте и не источник силы. Изнанка – сообщество избранных, красивая обертка, нейминг. Ну, допустим, так назвали бы блог. Или элитарный клуб. Поняла? Есть же разница в названии пьесы и в наборе нот, родивших мелодию. Абсолютно разные вещи, правда?
Я не стала ее поправлять. Дарья явно не разбиралась в музыке и не знала, что название композиции – зачастую аннотация к нотной записи, краткий пересказ произведения. Но вот название сборника… Нда. Здесь составители позволяли больной фантазии разгуляться! И в погоне за эффектным словцом иногда сочиняли такую чушь!
Выходит, Изнанка – просто обложка? Представителям темной силы нравится так себя называть? Красиво звучит, возражать не стану. А еще, вспоминая Элен, соглашусь: исподнее исподним останется, как не подтасовывай факты и не подменяй понятия.
4.
Одолев две ватрушки и наслушавшись Долли, я вернулась к чтению документов. Судя по всему, учиненное следствие ожидаемо зашло в тупик. Мне попалась докладная записка Самойлова на имя командора Федотова, в которой предприимчивый капитан просил о недельной командировке в Петровскую подгорную слободу. Это поселение на берегу Клязьмы разрослось вокруг кожевенной мануфактуры, основанной по приказу Петра и шившей лосины для русской армии. Интерес же для следствия представляла не сама подгорная слобода, а заброшенная усадьба Глинки, расположенная неподалеку.
Я загуглила и узнала, что, во-первых, лосины времен Петра – не балетные колготки, как мне представилось, а штаны в обтяжку, из лосиной кожи, служившие элементом обмундирования войск. Во-вторых, что подгорная слобода – вовсе не королевство гномов, где правит Король-под-Горой, а город Лосино-Петровский. Ну и в-третьих, что усадьба Глинки принадлежала Якову Брюсу. Более того, в ней он и умер.
В дневнике командора Самойлова событиям той давней командировки отведено страниц десять или одиннадцать, исписанных убористым четким почерком.
Даже странно, что меня отпустили. Что я мог здесь отыскать? Руины? Вот этого добра в Глинках в избытке. Запустение и разруха, полуразвалившийся барский дом, служивший Брюсу лабораторией. На территории усадьбы – школа и организованный недавно приют. Всюду шастают беспризорные дети, только доставленные из распределителя. Хотел бы я знать, чем они питаются и где берут дрова на растопку.
Но фигурки в лохмотьях, как дикие кошки, удирали при виде меня, напролом сквозь кусты, ныряли в крапиву, уходили от погони, как бывалые воры, скидывая березовые полешки, точно орудия преступления.
Отлавливать их я не пытался, не за этим сюда приехал.
Шел вдоль прудов по подъездной дороге, и тут из мутной воды на меня посмотрели чьи-то глаза. Жуткие, незрячие бельма пристально следили за незваным гостем! Там, в позеленевшей от травы глубине давно не чищеного водоема, проступало чье-то лицо, белое, бескровное и прекрасное.
Понадобилась вся выдержка, весь накопленный боевой опыт, чтобы не выпарить магией мерзкую темную жижу. Через миг я, наконец, осознал, что смотрю в глаза утопленной статуи, заросшей слизью и илом. Интересное местечко, ничего не скажешь. Топят мраморных богов без суда и следствия.
Ко мне прискакал смотритель поместья, опираясь на ветхий костыль. На левой ноге старика не хватает ступни и голени, штанина свободных портков завязана странным узлом, то ли порчу отводящим, то ли долг закрывающим. Если обряды в исподнем мире, «жертвенная плоть» называются. За половину ноги можно немалую силушку выпросить. Или расплатиться мясцом и кровушкой, костью белой да жилами прочными за оказанную великую милость.
Из исподов старик, но клейменный, протягивает руку печатью вперед, точно справку о досрочном освобождении. Полысевший, беззубый хищник, не способный более укусить.
– Милости просим, товарищ начальник, – кланяется, скрипя костылем, преданно смотрит в глаза. – Детишки у нас тут балуют немного, давеча храм едва не спалили. А так все спокойно, двадцать лет, почитай. Не трогают, значит, наследство Брюсово, ну и барин ни на кого не серчает.
– А раньше серчал? – спросил для порядку и оглянулся на пруд: – Что это, морда исподняя, у тебя в пруду статуи киснут?
– Ну так как же! – закивал, заскакал вокруг, подобострастно лыбясь. – После смерти потомков Якушки много хозяев здесь побывало, да не все были шотландцу по сердцу.
Я развернулся к старику и ударил, магией, не рукой. Чтобы помнил пес свое место! Кто тут «Якушка» тебе, бес паршивый!
– Не гневайтесь, кромешный начальник, – залебезил старик, кое-как поднимаясь с земли. – Многие письма царю подписаны: твой, мол, холоп Якушко Брюс.
– А ты, стерва, к царю себя приравнял? Пред Петром все холопами были.
– Так таперича революция, нету царей, а холопы высоко.
Надо же, идейный испод. Ну-с, что еще расскажешь?
Он вел меня в дом по разбитой дорожке, заросшей бурьяном и лебедой, показывал усадьбу и лицедействовал, пытаясь бездарнейшей пантомимой показать, как здесь было красиво. Я терпел, поскольку при этом шельмец рассказывал преинтересные байки.
– …Доченьки умерли во младенчестве, и прямая веточка Брюса засохла. Племянник унаследовал, опосля его сын, тоже Яковом нареченный. Ну а как помер и этот, усадьбу признали выморочной, оставшейся без хозяина, значит, да выставили на торги. Забрали землицу купцы Усачевы, сначала отец, после сын. Этот построил бумажную фабрику, производство наладил да занемог. Дело в убыток пошло. Смекнул, что землица ему не рада, и что прежний хозяин, чаротворный барин, сживает его со свету. Продал усадьбу почти за бесценок. Купили Алексеевы, прядильню наладили, но тоже смекалистые оказались, сбагрили дом купчихе Колесовой. Вот вы про статую в пруду спросили, так ейный это приказ. Стыдоба и позорище, значит, когда мраморные мужики и бабы в непотребном неглиже по парку расставлены. Всех античных богов и героев собрала и в пруду утопила. Да только с тех самых пор не было ей покоя. Стал являться Глафире призрак Якова Брюса! Баба спать перестала, чуть от страха не тронулась, ну и драпанула, только юбки мелькали. Дом достался торговцу Лопатину. Этот купец все по хлопку работал, превратил усадьбу в хлопковый склад, а утопленные статуи велел разбить, чтоб осколками укрепить плотину. Лопатин тоже не задержался. Не стерпел фельдмаршал покойный, что в усадьбе мешки с хлопком пылятся. Ударила молния прямо в дом, все и вспыхнуло в единый момент. Сам Лопатин тушил пожар да едва сгорел, в адском пламени том призрак Якова Брюса узрев. После этого дом возродил, даже башенку с часами не позабыл, задобрит