Купол давил, ощутимо, даже Кондашова потряхивало. Казалось бы, задача Изнанки – новые переговоры с кромешниками, попытки отстоять привилегии. Но нет, проявился азиатский след, как-то местами, частично. Не бывает такого в темной Москве, чтоб никто ничего не видел! Обязательно попадались мелкие мушки слухов, намеки, отголоски, гремучие сплетни, дрожали на тоненьких нитях сплетенной Кондашовым шелковой сети.
А сейчас паутина молчала. Никто, ничего, ни о чем.
Как говорила Кларисса – жесть!
Клара оказалась единственной, кто добыл мало-мальски весомый козырь. Она связалась с Тамарой, скрывавшейся от брата в лесах Подмосковья. Новый любовник Тами был певцом из Южной Кореи. А на кратком письме, подброшенном в номер, Тамара запомнила вензель: переплетение диких трав и змея, ползущая среди стеблей. Кореец даже письма не читал, увидел загадочный вензель и кинулся собирать чемоданы.
Это наводило на мысль, неутешительную, опасную, но конкретика лучше догадок. Кто-то грозный в Россию пожаловал, наделенный великой силой.
Вот спроси любую нечисть России: кто таков Кондашов? Намекни парой слов на Дом Иллюзий, паутинку нарисуй в уголке письма. Кто честь отдаст, склонится почтительно, а кто и в землю мордой падет, моля о пощаде и милости. Что говорится, слава – дым, но летит впереди паровоза.
Тот кореец знал, с кем имеет дело. Он же не Грига Воронцова боялся, он испугался забавного вензеля с травками и змеюкой. А где его искать? Непонятно. Кларисса говорит, на каких-то дачах, но если Тами напугана, ее нереально выцепить. Тамара умеет прятаться, сматывать реальность в защитный кокон. Каждый день в этой гонке играет против, быть корейцу иссушенному до дна, с вырванным сердцем в обломках ребер. Ах, если б его спасти! Он бы все на радостях рассказал…
Мечты, господин Кондашов.
Весь подконтрольный Северный Жуз преданно бьет земные поклоны, но молчит, упрямо молчит! Миндальные глаза приезжих исподов расширяются при словах о змее, а подлые рты замыкаются намертво. Даже здесь, в «Пекине», в центре Москвы, травы и змеи вызывают трепет. Остальные – просто не в теме, ни кавказские кланы, ни цыганские таборы. В Доме Веселья лишь жмурятся, мол, не наша забота, гость дорогой, но если какой слушок, конечно, Петр Иванович, дурмана и девок не пожалеем, лишь бы выведать информацию!
И с Седьмой получилось глупо. Кондашов взглянул на гостиницу и мысленно застонал. Внучка Софи Вознесенской! Он ведь сразу понял, что дело нечисто, вычислил исподнюю душу, познакомиться решил, присосаться. Нужно было деликатней и бережней. Работу предложить хорошую, белую, деньгами приманить, окутать богатством. Чтобы не было нужды убегать вместе с Григом, чтобы стала Аля ручной, ластилась к хозяину, ждала подарка. Там бы и с гостиницей проблему решили, обернулась бы башенка Лицевого корпуса главной цитаделью Изнанки!
Нет же, полез напролом, голову потерял… Как жаль!
До сих пор является в сладких снах, как облизывает языком черные розы татуировки, забираясь все выше по локтю. Вкусные эмоции, запредельные. Будто не он, а она роковую метку оставила, расцарапала ноготками сердце…
Внутри банкетного зала кто-то расшумелся, поднялся грай, точно спугнули стаю ворон. Сложно с братьями из солнечной Азии и горделивых Кавказских гор, вечно бахвалятся, что-то делят, обиды древние вспоминают. Все время пытаются обмануть, не по злобе, по торговой привычке, без которой базар – не базар! Жаркое солнце, жаркая кровь, все с избытком, все чересчур. Если обед – то ломится стол, можешь забыть о диете и спорте. Если же драка – то сразу ножи и кровная вражда на пять поколений.
Вот и сейчас Северный Жуз, союз азиатских исподов, суетно ищет, куда примкнуть, за кем померещится главная выгода.
Новый крик, немного испуганный. А вслед за ним понеслось, как из помойной ямы:
– Э, братишка, спрячь балалайку! Достала китайская тягомотина. Умеешь на домбре, вот скажи, смогёшь?
– Успокойся, брат! – кто-то встал на защиту ни в чем не повинного музыканта. – Хорошо играет, душевно. Ты чего обкурился, родной, чем кальян заправлял, поделись, а? Разве ж то балалайка? Совсем ты фармазон некультурный.
– Кто некультурный? – взъерепенился первый. – Я некультурный? А ты кто такой?
Слабо тренькнули струны. Кондашов вздохнул. Нужно спасать артиста, пока не попал в замес. Ведь и в самом деле играл хорошо, расслабляюще, ненавязчиво. Под такую музыку приятно думать и обсуждать вопросы государственной важности.
Дверь на террасу открылась, выпустила на волю кумар от кальянов, скопившийся под потолком. И злосчастного музыканта. Тот жадно втянул свежий воздух, прижимая к груди семиструнный цинь. Заметил Кондашова, засомневался, оглянулся на полутемный зал. Петр Иванович улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. Таланты и поклонники, пьеса в двух частях. На ловца и зверь, мой драгоценный.
Труппа артистов подобралась крутая. Танцовщиц быстренько расхватали, растащили по кабинетам, а вот музыканты держались долго, отрабатывая гонорар. Они оделись на древний манер, будто ограбили костюмерную очередной китайской дорамы. Длинные халаты-ханьфу, с расшитыми поясами и летящими рукавами, в которых, если верить дорамам, умещалось полмира и кошелек в придачу. Тонкие ткани покрыты вышивкой, такой легкой и утонченной, что хотелось приблизиться и рассмотреть, изучить каждый стежок. Кроме ханьфу на всех музыкантах были изящные полумаски, то ли чистое серебро, то ли умелое серебрение, имитация старины.
Кондашов, выбирая репертуар, заказывал не песни, а набор инструментов, точно прораб в строительной лавке. Были пипа, бамбуковая флейта-дидзы, флейта-сяо, шен. И, конечно, гуцинь, разве можно обойтись без китайского чуда, названного «драгоценностью мудрецов»! Он-то и оказался самым стойким из всех. Вернее, его владелец.
Петр Иванович прищелкнул пальцами, и мгновенно один из столиков на безлюдной и тихой террасе накрыли расшитой скатертью и уставили кувшинчиками с вином, чашками с рисом, овощными закусками.
– Проходите, любезный, – позвал Кондашов. – Располагайтесь, где вам удобнее. Дайте отдых чудесным пальцам, извлекающим столь дивные звуки. Выпьем по чашке вина, любуясь ослепительной панорамой.
Музыкант чуть запнулся, но спорить не стал: поклонился – согласно образу, под прямым углом, сложив руки в кольцо. Бережно пристроил в сторонке гуцинь, присел, оправив рукава халата.
Лето в Москве, а несчастный китаец с эдакой кучей тряпья на плечах! Даже Кондашов скинул пиджак, оставшись под солнцем в светлой рубашке с расстегнутым воротником. А этот бедолага – в ворохе тканей да еще и в маске на пол-лица! Интересно, как в этом костюме в древности в туалет ходили? И сейчас-то проблемно на унитазах, а тогда, в отсутствие современных удобств – в белых шелках по выгребным ямам?
– Жарко, – признался наймит, верно истолковав любопытство хозяина.
Голос – бархатный до мурашек, ниже, чем ожидал Кондашов, при эдаком хрупком телосложении.
– В древности все было слишком, что на Западе, что на Востоке. У нас ткани одна на другую, вроде термоса для тела под нещадным солнцем. А как справлялись железные рыцари, идущие Крестовым походом? Каково им было в песках Палестины?
Кондашов самолично взял в руки чайник, наполнил чашки прозрачным вином. Предложил гостю палочки и закуски.
Тот кивнул с благодарностью, приподнял чашу, благословляя московского барина, хозяина исподнего Дома. Но едва пригубил, поставил на стол, жадно набросившись на закуски. Ну конечно, это Москва златоглавая успела и позавтракать, и пообедать. А несчастный гуцинист все играл и играл, пачкая кровью струны из шелка.
– И как на ваш современный вкус все излишества старины дремучей? – Кондашов благодушно подвинул тарелки поближе к изможденному музыканту.
– Чертовски неудобно, – признался тот, звеня по фарфору чашки изящными палочками из бамбука. – Рукава – сплошное мучение. Это в фильмах все красиво и просто: ткани развеваются по ветру, подчеркивая стать героя. И оружие, и место хранения, и салфетка после обеда. А по жизни вечно – то макнешь не туда, то вокруг руки обмотает, будто сам себя спеленал. И подол еще, не порвешь, так споткнешься. Но что поделать, дорамы рулят, посетители жаждут аутентичности.
Он очень складно говорил по-русски, лишь слегка смягчал и тонировал звуки. За серебряной маской не разглядеть, кто там спрятался в глубине, закрыты и нос, и скулы, видна только нижняя часть лица и темные глаза из щелей-бойниц. Но по шее, по ярким красивым губам и по тонкому контуру подбородка рисовался некто весьма привлекательный, что лишь раздразнивало аппетит.
– Маску не снимите? – предложил Кондашов, жестом намекая на жаркое солнце. – Здесь ветерок, будет полегче.
– Мне уже лучше, – улыбнулся гость, хорошо улыбнулся, радостно, видимо, утолил первый голод. – А маску нельзя снимать по контракту, пока не останусь совсем один. Тот, кто привез нас в Москву, – голос стал тише и намного серьезнее, будто бы китайский артист опасался прослушки в отеле «Пекин», бывшей вотчине НКВД, – в общем, он заставил поклясться, что мы никому не откроем лиц, даже товарищам по проекту. Пока лик остается в тени, Тени не овладеют телом.
Кондашов вздрогнул и всмотрелся внимательней. Что ж, неведомый торговец искусством выиграл первый раунд: серебро хорошо экранировало, защищая владельца от сторонней магии. Любопытство уже зашкаливало.
– Имени тоже не назовете? – спросил Петр Иванович конспиративным шепотом.
Музыкант рассмеялся и допил вино:
– Синг Шё, но прошу, сохраните секрет. Это творческий псевдоним, переводится как Звездный Змей.
Кондашов снова наполнил чаши:
– Вы ведь слышали, кого я ищу. Не могли не слышать, не так ли.
Синг Шё напряженно кивнул. Прислушался к каким-то загадочным звукам, то ли внешним, то ли внутри себя. И порывисто встал из-за стола.
– Осталось пять минут, и контракт закрыт, уважаемый господин Кондашов. Вы заказывали труппу до трех часов. Продления договора не будет.