– Боевой запас, – пояснил он Китайцу. – Приводит в порядок нервы и душу.
Спирт упал в сожженное горло, вызывая новый мучительный спазм, потом прокатился по пищеводу, взорвался бомбой в пустом желудке. Я едва не потеряла сознание от невыносимой рези, но почти сразу мне полегчало, и второй глоток прошел без потерь. Я осела на пол, прислонилась к стене и ощутимо расслабилась.
– Алька, ну что ты устроила, – вполне разумно укорила Долли. – Ладно я сорвалась, ты чего истеришь?
– Аля с нами всего три недели, – обиделся за меня Данила. – Имеет право, отстань от Седьмой. А вот ты, драгоценная…
Я вернула фляжку, и Обухов замолчал, отвлекся, сделав жадный глоток. После спирт перешел к Юэ Луну, а остатки мы дружно залили в Дашу, вновь замкнувшуюся в себе.
Упертый кромешник мог попрекать: как посмела, зачем влюбилась! Но разве же объяснишь словами? Если сможешь, это уже не любовь.
Долли встретилась со мной захмелевшим взглядом:
– Если любишь, прощаешь всякое за возможность дышать в унисон. Ты ведь понимаешь, Седьмая?
Я оставила вопрос без ответа, огляделась по сторонам:
– Почему я сижу на ковре?
Ковролин был старый и влажный, местами потертый, проеденный крысами, и он, черт возьми, уводил во тьму, как дорога из желтого кирпича. Зачем в подземелье ковер?
– Тут вообще цивильненько, – пояснил курсант. – Лавочки вдоль стен, фонари. Юэ Лун, поверни-ка штепсель. О, смотрите, какие хоромы!
Гардемарин, как всегда, был прав: удивительный подземный ход напоминал церковный подвал. Те же стрельчатые своды, колонны, многочисленные ответвления. Лампы на стенах закрыты решетками, полустертые указатели подсказывают направления.
«Бомбоубежище временной консервации». Павильон метро «Баррикадная». Завод «Красная Пресня». Проход к речному коллектору.
Путь на Кудринскую площадь застелен ковром, в колонны вмурованы ракушки-чаши с кранами в виде пропеллеров. Видимо, из речки Пресня фильтровалась вода для подземных нужд. На тот случай, если именитый конструктор, спеша на завод «Рассвет», запыхается и захочет попить. Все запущено, но опрятно, и я бы не удивилась буфету, торговавшему бутербродами с колбасой. А еще советскому автомату с газированной водой за три копейки.
Долли хмыкала и шла впереди, опираясь на локоть Китайца. Показывала подземный мир с видом радушной хозяйки. Еще одна скромная радость Пятой помимо готовки и вышивания. Изучение нижней Москвы, диггерство, сотый левел.
Путь до подвалов высотки занял минут десять, не больше, но впечатлений оставил столько, что сгладились ужасы завода «Рассвет».
– Я давно открыла эти ходы, – негромко рассказывала сестра. – Потерны, они так называются. Бродила здесь целыми днями, с фонариком и запасом еды. А потом столкнулась с Матвеем. Я ведь не знала, что он – глава. Просто испод, красивый, заботливый, увлекшийся этим подземным царством! Через столько приключений вместе прошли, столько открытий сделали. И с инцами сражались, и с туннельными тварями… Подземный роман – что река. Разве можно противиться, как устоять после стольких лет одиночества… А потом, на всеобщем сборе, при переделе московских земель… Что поделать, он – Гордон, я – Пятая. Банальный сюжет детектива: роман преступника с полицейским. Хоть душу выверни, хоть с башни прыгай – ничего уже не изменить. Я ведь не комсомолка Варвара, не вложили в меня идеалы светлого коммунизма. Простая баба с простыми мечтами: быть счастливой рядом с любимым. А теперь и этого не осталось…
Она успокоилась, угасла, притихла. Вела не спеша и все говорила, торопясь исповедаться в преступной связи. В общем-то было ей все равно, Долли даже мечтала о смерти, ждала ее, как избавления от жуткой ноющей боли в груди. Я это слышала и боялась, уже не за себя, за сестру. Не знала, как ее защитить.
Может, сыграть на скрипке? Музыка лечит, проверенный факт. Что-нибудь хорошее, чистое. Элегию Массне, например. Под нее хорошо отпускать страдания, рвущие сердце на ленточки. Пред муками погибшей любви даже китайские линчи ничто, так, развлечение оголтелых садистов.
Бедная погасшая Долли, милая Кудринка с мертвым взглядом. Что теперь будет с ее высоткой? Хватит ли сил остаться со-зданием?
Она сама открыла проход для Обухова и Юэ Луна, шепнув «пусть проходят, мне все равно». Позволила проводить себя в комнаты, хозяйничать там, распахивать окна, готовить перекус на уютной кухне. Ей было по фигу, что и как. Она даже поела, немного, с усилием, выпила чашку крепкого чая. Потом заявила, что хочет поспать, выпроваживая нас из квартиры.
Я хотела остаться рядом. Просто посидеть с книжкой в гостиной, ни о чем не разговаривать, не мешать. Но Долли и мне указала на дверь.
Ей снова хотелось выть и орать, выплакать, наконец, потерю, попытаться смириться и проиграть. Опустошить себя до предела и провалиться в исцеляющий сон.
Видя, что со мной сестре тяжело, я из холла позвонила Марго и попросила срочно приехать. Первая даже не удивилась, узнав о тайном романе. Лишь обещала метнуться по Кромке. И позвать Элеонору с другого берега.
Обухов спустился обратно в потерну, чтоб кратчайшим путем попасть на завод.
Юэ Лун накинул мне на плечи пиджак, обнял покрепче и повез домой. Не в Сокольники, как я решила вначале. Он назвал таксисту адрес гостиницы, подрывая к чертям всю мою конспирацию.
1.
Я открыла Юэ Луну проход в гостиницу, но наверх Китайца не позвала.
Никого не хотела видеть в квартире. Кроме Грига, но об этом я умолчала.
Мы устроились в лобби, заказали кофе. Меня все еще трясло от увиденной бойни и прошившего сердце страдания Кудринки.
Творческие люди ужасно слабы своей непомерной эмпатией, способностью впитывать чужую боль. К нам ломятся в души, выливая дерьмо, накопленное за долгие годы. Мотивируя это тем, что розы нужно подкармливать именно таким удобрением. От этого музыка, проза и живопись – нужное подчеркнуть! – колосятся сильнее, ярче цветут и, разумеется, приятнее пахнут. Нас считают отличной «жилеткой», но увы, музыканты, поэты, актеры – абсолютно разные люди с таким несхожим барьером принятия, с таким удивительно малым объемом очистительных сооружений!
Мои выгребные ямы так давно не чистили, что чужая боль сегодня полилась через край. Меня крутило и мучило, выворачивало за двоих. Слишком страшно было в новой реальности, с исподами, драконами, с Лицевым корпусом. Никакие полученные ништячки не покрывали этого страха и надрывной тоски по прошлому, такому простому и буднично-серому, что хотелось выть об утрате.
Юэ Лун сидел рядом, молчал. Лишь заказал коньяк и вылил рюмку в мою чашку кофе. А еще заставил съесть тортик, сладко-кремовый до отвращения. От подобного рациона стресс на время отступил и притих. Алкоголь и сахар сотворили чудо, я расслабилась и протяжно вздохнула.
– Он тебе не пара, – сказал Юэ Лун, видя, что меня отпустило. – Тот, кто может ждать наверху.
«Интересный концерт, – подумалось мне, – то есть, пока я горюю о Кудринке, он разбирает на пазлы мою вчерашнюю встречу с Григом?»
– Следил за мной? – уточнила я, на всякий случай, и так все ясно.
– Ты так резко сбежала. Узнал, к кому.
– Юэ Лун, послушай…
– Не нужно. Этот Юэ все понимает. Но вы странно смотритесь со стороны. Как две крайности, сведенные вместе. Если на планете соединить два полюса, она разлетится вдребезги. А еще он – зверь, я это чувствую. В Китае, встретив такого на улице, я бы вызвал отряд Найхэ. У вас же он запросто бродит по городу.
Я не стала ему отвечать, хотя очень хотелось ляпнуть, чтоб катился в Китай и там командовал. Не хватало еще на московских улицах казнить без суда и следствия!
Юэ Лун, смотревший мне прямо в лицо, с горечью отвернулся. Взялся изучать интерьер, теремно-церковный, неоправданно-вычурный для обыкновенной гостиницы. Я заметила, что коты подозрительно следят за Китайцем, и исподтишка показала кулак. Все сегодня меня осуждают, Юэ Лун за Грига, коты – за Китайца. Вот к Григорию Воронцову, кстати, животные проявили лояльность, даже подставили спины, позволяя навьючить вещами. А здесь – настороженность и недоверие.
Коты – такие коты!
– Нравится? – дурацким вопросом я отвлекла Китайца от статуй.
– Не особо, – вздохнул Юэ Лун. – Слишком много всего намешано. Выдержанность и гармония – вот успех оформления залы.
Никогда не понять иностранцу широты русской души, когда нужно всего и сразу, и чтоб за это никто не казнил!
– Я читал о таких, как Долли, – решил сменить тему Китаец, но облажался на первой фразе, смутился и выправился, как мог. – О таких, какой стала ты. В МГУ об этом так мало сведений, что везде мерещится гриф «секретно». А вот в Оксфорде, в колледже Церкви Христа, хранятся копии писем, что Ньютон писал старинному другу.
– Кристоферу Рену? – уточнила я.
Пусть не думает, что самый умный!
– Знаешь о нем? – Юэ Лун просиял. – Между прочим, гардемарин не прав. Я закончил и Оксфорд, и Кембридж. Правда, под разными именами. И все из-за этих двух гениев. Кембридж – это Ньютон. Оксфорд – Рен, там он учился, преподавал. Отстроил башню Тома в Церкви Христа и бесподобный Шелдонский театр. А в Кембридже – библиотеку Тринити-колледжа, она так и зовется: библиотека Рена.
– Та, что разграбил Синг Шё?
– Все верно. Рен известен как архитектор, но он – ученый, математик, физик, занимался всерьез астрономией. Мне кажется, у него был пунктик: Рен пытался улучшить мир через доработку простых вещей, составляющих бытие. Часы, здания, схемы улиц, формулы и уравнения. В конце концов, этот гений создал Королевское общество. Так вот, в его переписке с Ньютоном упомянут некий «полковник». Его называли именно так в письмах под тайным знаком, а в последнем из них говорилось: «Наш полковник сумел сдвинуть дело, над которым бьемся с десяток лет. Возможно, искомый союз отныне становится явью».
– Полковник?
– Этот Юэ сложил все факты, изучил предыдущую переписку и отыскал зацепку! – Юэ Лун явно гордился собой. – В первом выезде в Европу ваш царь Петр познакомился с Исааком Ньютоном. И, безусловно, с Реном. Влияние барочного классицизма на «петровское барокко» неоспоримо, доказательством этой связи служит Петропавловский собор в Петербурге. Что до полковника, в английской поездке Петра сопровождал Яков Брюс, как раз служивший в подобном чине! Он близко сошелся с Ньютоном и Реном и узнал от них некую тайну, над разгадкой которой трудился в России.