Линейность в ЛБГ не отрицается и хорошо задокументирована. Долгосрочные исследования здоровья работников ядерной энергетики, а также людей, переживших ядерные бомбардировки Японии, показывают, что уровень заболеваемости раком увеличивается при облучении выше 100 миллизивертов в год. Эта зависимость линейна.
Однако облучение ниже 100 миллизивертов в год не оказывает такого действия – то ли по причине отсутствия связи между этими явлениями, то ли из-за невозможности эту связь установить; возможно, цифры настолько малы, что теряются в общем эпидемиологическом шуме.
Мы все умрем. И едва ли не половина из нас умрет от рака (38 % женщин и 45 % мужчин). И если ЛБГ верна и любое облучение повышает риск заболеть раком на 0,5 %, то увеличение смертности в данном случае попросту невозможно отследить. То есть ЛБГ выдвигает недоказуемое предположение, что подобное увеличение смертности происходит (пусть его и нельзя зарегистрировать), а следовательно, «любой уровень радиации небезопасен», а каждый дополнительный миллизиверт представляет угрозу общественному здоровью.
Некоторые аргументы против гипотезы основаны на изучении фоновой радиации. В США население в среднем подвергается облучению в размере до 6,2 миллизиверта в год (эта цифра варьируется от региона к региону). В Новой Англии уровень природного радиационного фона ниже, чем в Колорадо, однако средний уровень заболеваемости раком выше – то есть наблюдается обратный эффект. Кое-где в мире, например в Рамсаре (Иран), уровень фоновой радиации в 10 раз выше, чем в США, но повышенного уровня заболеваемости раком там не зафиксировано. Это заставляет предположить, что безопасный уровень облучения все-таки существует.
Более того, недавние исследования на клеточном уровне показали, что у организма имеется ряд механизмов для восстановления поврежденных участков ДНК и их отторжения при достаточно высоком уровне облучения. И это не удивительно, если учесть, что жизнь на Земле зародилась, когда уровень радиации был весьма высок, не говоря уже о массе других угроз для ДНК. Восстановительные механизмы ДНК, возникшие около 800 миллионов лет назад, содержатся и в человеческих клетках.
В действительности опасность малых доз облучения для здоровья настолько незначительна, что ЛБГ нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Однако эта гипотеза продолжает доминировать, и это негативно сказывается на правилах радиационной безопасности, делая их чрезмерно консервативными, а их выполнение – слишком дорогим. Как только ЛБГ будет отброшена, мы сможем приступить к созданию рекомендаций, которые будут отражать только доказуемые, измеримые медицинские последствия и отвечать более широким целям в рамках общей системы сопоставления рисков и преимуществ.
Самые важные решения в области ядерной энергии должны приниматься, исходя из перспектив процветания городов всего мира и ради контроля над климатическими изменениями, а не оглядываться на вымышленную зависимость числа раковых заболеваний от количества миллизивертов.
Универсальная грамматикаБенджамин К.Берген
Доцент когнитивных наук, Университет штата Калифорния в Сан-Диего. Автор книги Louder Than Words («Громче слов»).
Практически невозможно выделить и изучить все многообразие отличий языков мира друг от друга. Зная английское слово «утка», вы не сможете угадать, как сказать «утка» по-французски или по-японски. Но под поверхностными отличиями скрываются общие черты. Например, во всех языках есть части речи (в частности, существительные и глаголы). И есть способы вложить утверждение в уста другого человека. («Джон знает, что Мери думает, что Пол говорит за других».) И так далее. Но почему?
Популярное и привлекательное объяснение этого факта известно как универсальная грамматика: базовые общие черты во всех языках существуют потому, что они являются частью нашего генетического наследия. Согласно этому взгляду, человек рождается с предрасположенностью к обучению языку, имеющему особые характеристики. Младенцы ожидают, что будут учиться языку, в котором есть существительные и глаголы, вложенные предложения и так далее. Эта идея могла бы объяснить не только схожесть языков, но и суть того, что значит быть человеком, – а также ответить на вопрос, как же маленькие дети в действительности осваивают родной язык. Кроме того, эта концепция кажется интуитивно привлекательной – особенно для тех, кто говорит на нескольких языках. Если в английском, испанском и французском есть существительные и глаголы, то почему бы им не быть во всех остальных языках? На данный момент концепция универсальной грамматики остается одним из наиболее заметных достижений в области лингвистики и наименее контринтуитивным из понятий, с которыми студенты-лингвисты знакомятся на вступительных лекциях по языкознанию.
Но факты свидетельствуют не в пользу универсальной грамматики. За последние годы работающие в поле лингвисты (они почти такие же, как работающие в поле биологи, только у первых есть очень хорошие микрофоны) зафиксировали гораздо больше различий между языками, чем принято было считать. Оказывается, не во всех языках есть существительные и глаголы. Не все языки дают возможность делать утверждения от имени другого человека. И так происходит практически с каждой характеристикой, ранее считавшейся универсальной для всех языков. Эмпирическое основание, на котором высилось здание универсальной грамматики, обрушилось. Мы полагали, что у всех языков есть общие универсальные черты, и стремились каталогизировать их и соотнести с некими врожденными склонностями. Но когда предположительно универсальные черты таковыми не оказались, испарилась и необходимость их объяснения. В результате предполагаемое «содержимое» универсальной грамматики тоже постепенно оскудело. В настоящее время мы можем более или менее уверенно говорить лишь о том, что частью врожденного лингвистического наследия человеческих существ являются лишь самые общие принципы вычислений.
Итак, пришло время упразднить и саму концепцию универсальной грамматики. Она сослужила нам добрую службу, но теперь не представляет никакой ценности с позиций того, что нам сейчас известно о человеческом языке. Она не дает нам новой информации о том, как дети осваивают язык – как учатся произносить звуки, понимать смысл слов, соединять слова в предложения, делать выводы об эмоциях и ментальных состояниях человека, произносящего слова, и так далее. Это же касается и вопросов об эволюции человека и его отличиях от животных. Как животное, человек обладает некоторыми уникальными характеристиками, и наука о языке должна попытаться их понять. Но концепция универсальной грамматики, опровергнутая новыми знаниями, нам в этом вряд ли поможет.
Разумеется, по-прежнему важно и интересно исследовать, какие общие черты, поверхностные и сущностные, объединяют языки мира. В этой информации могут быть скрыты подсказки о том, как развивался и продолжает развиваться человеческий язык. Но игнорировать разнообразие языков – значит отбросить самое информативное измерение.
Наука о языке должна работать только с «лингвистической компетенцией»Эн-Джей Энфилд
Старший научный сотрудник группы Language and Cognition Group Института психолингвистики Макса Планка в Неймегене, Нидерланды. Автор книги Relationship Thinking («Размышления о человеческих взаимоотношениях»).
Предположим, некий ученый хочет исследовать какое-то поразительное поведение животного – скажем, процесс ухаживания у рыбы-колюшки или совместное возделывание земли у муравьев-листорезов. Конечно же, в первую очередь он должен все узнать о механизмах, лежащих в основе такого поведения. Как они работают? Как они возникли в ходе эволюции? Что мы можем из этого почерпнуть? Но ни один из изучающих поведение животных студентов и не подумает задавать эти вопросы, не заручившись результатами систематического наблюдения за поведением изучаемых объектов в естественной среде, а затем – экспериментами и моделированием в лаборатории. Почему же тогда лингвисты настойчиво отрицают ценность прямого наблюдения лингвистического поведения?
Виной всему идея, согласно которой наука о языке должна концентрироваться на компетенции (то есть способности говорящего на языке создавать корректные, согласованные с контекстом выражения), а не на использовании языка (каковое имеет место, когда мы просто разговариваем). Вот совершенно дуалистическое обоснование этого принципа: когда идеализированные языковые паттерны, хранящиеся в глубинах сознания, извлекаются и выводятся наружу в процессе речевой коммуникации, они фильтруются и уточняются случайными обстоятельствами, такими как моторные ограничения, ограниченность внимания и памяти, местные обычаи и нормы и так далее. В результате сам процесс говорения имеет мало полезных связей с целевым предметом исследования – компетенцией. Студентов-лингвистов учат не тратить время на анализ бытового «использования языка».
В результате формируется очень узкое понимание природы языка, отвлекающее внимание лингвистов от множества важных вопросов, каждый из которых имеет весьма глубокие последствия. Вот лишь несколько примеров. Игнорируя процесс использования языка, мы не сможем увидеть ни систематических, естественных способов «работы» с речевыми ошибками, промедлениями и осечками в разговоре, ни тонкостей социальной навигации в этом сложном процессе. Мы также не заметим новых достижений в области статистического исследования больших языковых корпусов, ставших доступными в последнее время, – а эти результаты показывают, что мы можем сделать важные выводы о лингвистической компетенции, наблюдая использование языка. И наконец, лингвисты не смогут получить картину исторической эволюции языка. В цикле языковой трансмиссии, который ведет от публичного («кто-то говорит») к частному (затронуто ментальное состояние слушающего) и обратно к публичному («этот конкретный человек говорит»), и так до бесконечности, незаменимы оба аспекта: и частная сфера компетенции, и публичная сфера использования.