евом и правом полушариях мозга», пытающаяся описать их специализацию.
Согласно этой «теории», левое полушарие отвечает за логику, аналитику и лингвистические способности, а правое – за интуицию, творчество и восприятие. Более того, считается, что каждый из нас вполне осмысленно полагается на определенную половину мозга, то есть мы, по сути, «думаем» левым или правым полушарием. Такое разделение неверно, и нам давно пора от него отказаться.
С самого начала стоит сказать о двух существенных ошибках. Прежде всего, идея о том, что каждый из нас склонен больше использовать то или иное полушарие, не находит эмпирического подтверждения. Напротив, ряд свидетельств показывает, что каждый из нас использует весь мозг целиком, а вовсе не «предпочитает» ту или иную его часть. Мозг представляет собой единую интерактивную систему, части которой работают совместно над выполнением поставленной задачи.
Кроме того, эта теория неправильно описывает сферу деятельности каждого из двух полушарий. На самом деле оба они участвуют в самых различных процессах, связанных с обработкой информации. К примеру, левое полушарие чаще обрабатывает детали объектов, которые мы видим, а правое – их общую форму. Левое полушарие чаще занимается синтаксисом (буквальным смыслом); правое занимается прагматикой (косвенным или предполагаемым смыслом). И так далее.
Наши два полушария – не то же самое, что легкие: одно из них не может заменить другое во всех его функциях. Однако никакие документированные различия между полушариями и близко не похожи на это ошибочное представление о них. Пришло время отправить в отставку недостоверные рассказы о роли левого и правого полушария.
Закон МураАндриан Крайе
Редактор раздела Feuilleton (искусство и эссе) газеты Süddeutsche Zeitung, Мюнхен.
Опубликованная в 1965 году статья Гордона Мура с предположением о том, что количество транзисторов на печатных платах будет удваиваться каждые два года, стала чуть ли не самым популярным «научным» знанием цифровой эпохи.
Несмотря на то, что это было предположение в чистом виде, оно почему-то превратилось в своего рода прикладную модель, описывающую сложные процессы простой формулой. Имеется немало серьезных технологических причин отказаться от закона Мура – к примеру, почти все согласны с тем, что закон прекратит свое действие, когда размер транзистора окажется меньше 5 нанометров (это будет означать достижение пика с последующим резким падением в течение 10–20 лет). Кроме того, не исключено, что благодаря квантовым компьютерам компьютерная индустрия окажется в совершенно иной реальности. Возможно, такие машины появятся уже через 3–5 лет. Однако нам следует отказаться от закона Мура еще до того, как он достигнет собственных технологических пределов, поскольку этот «закон» заставляет нас неправильно воспринимать суть прогресса. И отношение к нему как к истине в последней инстанции способно лишь усиливать ошибки в наших рассуждениях.
Прежде всего закон Мура заставляет нас считать развитие цифровой эпохи линейным. Присущая ему простая кривая развития напоминает цифровой эквивалент древней загадки про зерна на шахматной доске (с той лишь разницей, что у новой шахматной доски нет границ). Изобретатель шахмат попросил в награду у царя горсть пшеничных зерен, причем их количество должно было удваиваться от клетки к клетке. Следуя той же логике, мы начинаем считать, что цифровые технологии будут развиваться по экспоненте. Эта модель игнорирует саму природу цифрового прогресса, включающего в себя не только технологические и экономические достижения, но и научные, социальные и политические изменения – изменения, которым зачастую сложно бывает дать количественную оценку.
Тем не менее модель восприятия, которую демонстрирует закон Мура, уже проложила свой путь в нарратив биотехнологической истории, в которой происходят все более сложные изменения. За доказательство прогресса здесь упрощенно принимается резкое снижение стоимости секвенирования генома человека. В 2000 году оно стоило $ 3 млрд, а в августе 2013 года была отменена премия Genomics X Prize, вручавшаяся за решение задачи по секвенированию стоимостью менее $ 1000 – благодаря инновациям эта задача оказалась слишком легко решаемой.
И для цифровой, и для биотехнологической истории линейный нарратив оказался недостаточным. Создание печатной платы можно считать технологической искрой, благодаря которой вспыхнул процесс развития, – так же как изобретение колеса положило начало развитию городов и городского общества. Обе технологии со временем совершенствовались, однако сам по себе технологический прогресс не идет ни в какое сравнение с тем влиянием, которое он оказал на все остальные стороны жизни.
Примерно 25 лет назад ученые из Медиалаборатории МТИ рассказали мне о хрестоматийном примере изменений в компьютерных технологиях. По их словам, в будущем количество соединенных между собой компьютеров станет намного важнее, чем количество транзисторов на одной печатной плате. Для меня – автора, интересующегося новинками компьютерной технологии, но все же не находящегося на переднем крае их развития, – эта новость была просто ошеломляющей. Несколько лет спустя первая демонстрация браузера Mosaic оказала на меня такое же формирующее влияние, как на моих родителей в свое время – первая запись «Битлз» или репортаж о первой высадке человека на Луну.
С тех пор произошло так много многослойных, взаимосвязанных и стремительных изменений, что мы перестали успевать за ними. Научные, социальные и политические изменения возникают случайным образом. Результаты оказываются неоднозначными и тоже непредсказуемыми. Замедление темпов развития музыкальной индустрии и музыкальных медиа происходит совсем не такими темпами, как в издательской деятельности или в кинематографе. Неудачная «твиттер-революция» в Иране имела множество общих черт с «Арабской весной», однако даже в странах Магриба результаты революций оказались совершенно разными. Социальные сети повлияли на разные общества противоположным образом: если в западном обществе популярность социальных сетей привела к культурной изоляции индивидуума, то в Китае она позволила создать форму коллективной коммуникации, которая противостоит стратегии партийного аппарата, направленной на разъединение граждан страны.
Большинство этих явлений были лишь замечены, но не объяснены. Чаще всего линейное повествование конструируется лишь ретроспективно. Невозможность монетизировать многие из величайших цифровых инноваций, типа вирусных видео или социальных сетей, – лишь одно из множества доказательств того, насколько сложно уловить все тонкости и детали цифровой истории. Поэтому и закон Мура со всеми неизменно популярными попытками приложить его к самым разным областям прогресса создает иллюзию предсказуемости в самом непредсказуемом из процессов – в ходе истории.
Подобные ошибочные умозаключения будут лишь множиться, если мы позволим закону Мура дойти до своего естественного конца. Теории пика легли в основу культурного пессимизма. Если закону Мура будет позволено остаться конечным принципом, то весь цифровой прогресс будет восприниматься нами как линейный процесс, движущийся к своему пику и далее к своему концу. Однако это не имеет ничего общего с реальным положением дел. Цифровая реальность – это не конечный ресурс, а бесконечная область математических возможностей, простирающаяся в аналоговый мир науки, общества, экономики и политики. Поскольку этот прогресс перестал зависеть от количественных измерений и линейных нарративов, он не может ни остановиться, ни хотя бы замедлиться, даже если одна из его ветвей и достигает своего предела.
В 1972 году задача о зернах на шахматной доске стала мифологической основой мальтузианского доклада Римскому клубу под названием «Пределы роста» (Limits to Growth). Тот факт, что закон Мура предполагает достижение пика, может создать иллюзию того, что цифровой мир – это мир ограничений и конечных ресурсов. Этот апокалиптический сценарий может стать столь же популярным, как и порождаемая этим законом иллюзия предсказуемого прогресса. В конце концов, никто еще не видел безумных проповедников с плакатами «Конец света еще не близко!».
Непрерывность времениЭрнст Пёппель
Психолог, нейробиолог; один из основателей Центра наук о человеке Мюнхенского университета; автор книги Mindworks: Time and Conscious Experience («Работа разума: время и осмысленный опыт»).
Книга «Математические начала натуральной философии», написанная Исааком Ньютоном, – одна из основ современной науки, причем это справедливо не только для физики, но и для философии и основ рассуждения. В разделе Scholium («Поучение») Ньютон приводит следующее определение:
Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно[72].
Базовое представление о непрерывности времени выражается в математических формулах, описывающих, к примеру, физические процессы. Это представление о непрерывности почти никогда не ставилось под сомнение. Оно в неявном виде поддерживается Иммануилом Кантом, говорящим о времени как об «априорной форме восприятия» в своей «Критике чистого разума»:
Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-нибудь опыта. В самом деле, одновременность или последовательность даже не воспринимались бы, если бы в основе не лежало априорное представление о времени… Время есть необходимое представление, лежащее в основе всех созерцаний[73].
Непрерывность времени прячется и в других знаменитых цитатах из мира психологии. Уильям Джеймс пишет в своей книге «Принципы психологии»:
Короче говоря, практически познанное нами настоящее представляет собой не острие ножа, а достаточно широкую седловину холма, на которой мы сидим верхом и с которой можем смотреть в два направления времени. Базовая единица нашего восприятия времени – это его продолжительность, c носом и кормой – направленная и вперед, и назад… Мы воспринимаем интервал времени как нечто единое целое, в котором соединяются два потока.