Все больше наблюдений подкрепляют идею о том, что распределение вероятности, которое мы считали фиксированным, таковым не является. Оно меняется, и довольно быстро. Многие из событий, которые прежде происходили раз в 100 лет, теперь происходят каждые 20. Сильные засухи, которые когда-то считались событием экстремальным и в целом маловероятным, теперь стали гораздо более привычными. Ускорение климатических изменений вкупе с гораздо более чувствительной глобальной экономикой (где на кону оказывается все больше человеческих жизней и все больше ценностей) подтверждают, что мы живем далеко не в таком стационарном мире, как привыкли считать. Инфраструктура, предназначенная для стационарного мира и рассчитанная на десятилетия работы, становится все более неадекватной.
Последствия всего этого поистине монументальны с точки зрения наших взаимоотношений с планетой и ее водными ресурсами. Стационарную среду можно подвергнуть «инженерной обработке»; кто-то может этим заняться, если мы можем определить, что именно нам нужно, и если мы располагаем достаточными ресурсами, чтобы за это заплатить. Однако в нестационарном мире все выглядит иначе. Проблема управления водными ресурсами больше не может рассматриваться в отрыве от климатической динамики, поскольку климат перестал быть стабильным в практической перспективе.
Мы сталкиваемся с невиданной ранее изменчивостью. Прошлое перестало быть путеводителем по будущему, и мы не можем просто полагаться на то, что однажды «об этом кто-то позаботится». Проблема перестала быть исключительно инженерной. Климатология, гидрология, экология и инженерные науки превратились в инструменты управления динамическими проблемами, природа которых требует адаптивности и устойчивости. К адаптациям должна быть готова и наша собственная экономика, поскольку мы не можем больше надеяться на то, что тот или иной элемент инфраструктуры сможет в долгосрочной перспективе выполнять задачу, для которой он не был предназначен.
К I веку н. э. Набатея вошла в состав Римской империи, и в течение последующих столетий набатейская цивилизация исчезла, пав жертвой изменения торговых маршрутов и геополитики (лишнее подтверждение тому, что, хотя вода и способствует развитию цивилизаций, ее одной недостаточно для процветания!). Сегодня в мире есть сотни городов, существование которых, как некогда и существование Петры, обеспечивает инженерное совершенство их гидротехнической инфраструктуры. Множество мегаполисов – от Лос-Анджелеса до Пекина, от Финикса, штат Аризона, до Стамбула – зависят от надежных источников воды в довольно ненадежных гидрологических условиях.
Но если концепция стационарности действительно принадлежит прошлому, то управление водными ресурсами должно перестать быть уделом «белых воротничков», чем-то, чем можно заниматься в фоновом режиме. Мы должны рассматривать различные варианты развития событий, иметь планы на случай непредвиденных обстоятельств, с которыми никогда прежде не сталкивались. Нам следует понять, что мы можем действовать ошибочно, и поэтому нам необходимо перейти от управления водными ресурсами к управлению рисками.
СтационарностьЛоуренс Смит
Профессор географии и геологии Университета штата Калифорния в Лос-Анджелесе; автор книги The World in 2050: Four Forces Shaping Civilization’s Northern Future («Мир в 2050 году: четыре силы, формирующие северное будущее цивилизации»).
Стационарность – предположение о том, что изменения явлений в природном мире происходят в жестких рамках статистической неопределенности, которая сама по себе со временем не меняется, – это широко применяемая научная концепция, которую пора отправить на покой.
Она хорошо послужила нам. На протяжении более 100 лет понятие стационарности использовалось для принятия бесчисленного множества решений, направленных на общественное благо. Эта концепция позволяет заниматься планированием и созданием стандартов строительства в местах, где существует риск лесных пожаров, наводнений, землетрясений и ураганов. Она используется для определения того, как и где можно строить дома (и как рассчитывать размер страхового взноса за них), каким запасом прочности должны обладать мосты. С ее помощью мы можем предсказывать урожайность и, в развитых странах, страховать урожай от природных бедствий. Мы строим все новые метеорологические станции и устанавливаем все больше датчиков уровня воды в реках, собираем с их помощью все больше данных и поэтому делаем подобные расчеты лучше и лучше. Это помогает сохранять жизни и огромные суммы денег.
Однако все большее число исследований подсказывает, что стационарность часто представляет собой исключение, а не норму. По мере того как новые спутниковые технологии продолжают сканировать Землю, по мере того как мы добываем все больше геологической информации и делаем все более продолжительные измерения, мы все чаще выявляем закономерности и структуры, не совместимые с фиксированным уровнем случайного шума. Скорее, можно говорить о процессах перехода к различным квазистабильным состояниям, для каждого из которых характерен свой собственный набор физических условий и связанных с ними статистических свойств.
Например, в том, что касается науки о климате, мы обнаружили многодекадные паттерны, такие как Тихоокеанская декадная осцилляция (Pacific Decadal Oscillation, PDO), напоминающая феномен Эль-Ниньо в северной части Тихого океана и вызывающая масштабные изменения средних значений климата в течение десятилетий. В частности, в XX веке были «теплые» фазы PDO (1922–1946 и 1977–1998 годы) и «холодная» фаза (1947–1976), и это оказало большое влияние на водные ресурсы и рыболовство. Антропогенные климатические изменения, вызванные постоянным выбросом парниковых газов в атмосферу, тоже по определению противоположны фиксированному, стационарному процессу. Это ставит под угрозу многие расчеты в области общественных рисков – если статистические вероятности, принятые в прошлом, упразднены, значит, мы оказались в мире, действующем за пределами ожидаемых и понятных норм.
В мире науки этот факт признан довольно давно, однако эта точка зрения на удивление медленно проникает в мир практических действий. К примеру, несмотря на то что мы знаем намного больше о климатических изменениях и уже примирились с фактом их существования, планирование водных ресурсов и оценка связанных с ними рисков до сих пор строятся на основе стационарности. Расчет возможных зон затопления по-прежнему делается на основе стационарных концепций типа «столетнего» и «пятидесятилетнего» наводнения (то есть такого, вероятность которого в каждый данный год составляет соответственно 1 или 2 %). При этом мы уже знаем, какое влияние оказывают использование земель и урбанизация на сток воды, а также имеем достаточно хорошее представление о возможном вкладе антропогенных климатических изменений.
Инженеры-строители и большинство регулирующих ведомств в самых разных странах мира довольно медленно признают эти изменения и редко занимаются поиском новых подходов. Однако жизнеспособные альтернативы существуют – к примеру, мы могли бы использовать для проектирования плотин и мостов профилактический и не имеющий рискованных побочных эффектов метод «максимального вероятного наводнения» (probable maximum flood, PMF), а также включать более гибкие «субъективистские байесовские» вероятности в расчеты общественного риска.
Мы способны на большее. Стационарность мертва – особенно с точки зрения лучшего понимания климата, мировых водных запасов и продовольственной безопасности.
Углеродный следДэниел Гоулман
Психолог; автор книги Focus: The Hidden Driver of Excellence[81].
Если вы купите упаковку картофельных чипсов в Лондоне, цифры на ней расскажут вам, что «углеродный след» этих чипсов эквивалентен 75 г попавшего в атмосферу углекислого газа. Эта надпись выполняет две отличные функции – она довольно прозрачно демонстрирует влияние этих чипсов на экологию и снижает до нуля когнитивные издержки, связанные с получением этого знания. В теории подобные указания должны стимулировать покупателей к выбору продуктов, в наименьшей степени влияющих на экологию, а производителей – корректировать свою деятельность с той же целью. Это очень хорошо – если только не принимать во внимание, что концепция «углеродного следа», призванная стимулировать необходимые нам массовые изменения, игнорирует фундаментальные основы человеческой мотивации. Иными словами, она душит изменения, а не поощряет их.
Пришло время уйти от разговоров об «углеродном следе» и, ради поддержания жизни, заменить эту концепцию более точным измерением всех негативных эффектов, которые та или иная человеческая деятельность оказывает на экологические системы планеты. Возможно, нам стоит вообще отказаться от самой идеи какого-либо «следа» – цифры способны нас деморализовать. Думаю, что мы вполне могли бы использовать более мотивирующую идею – приложить руку[82] к решению этой проблемы.
Прежде всего нам стоит разобраться с самим понятием «следа». Пока диалог о глобальном потеплении и защите от него сводится только к влиянию углеводородов на нашу деятельность и энергетические системы – что и оценивается с помощью «углеродного следа», – мы уходим от подлинной сути обсуждения. Технически, «углеродный след» иллюстрирует совокупный эффект глобального потепления, который вызывается выбросами парниковых газов в ходе того или иного производства или потребления. Но углекислый газ, который стал чуть ли не синонимом понятия «парниковый газ», – вовсе не единственный из этих газов: к ним также относятся метан, закись азота и озон (не говоря уже о водяном паре и его конденсированной форме – воде, которая содержится в облаках). Чтобы получить стандартную единицу оценки последствий, вызываемых всем этим разнообразием парниковых газов, их эффекты конвертируются в определенный углеродный эквивалент.