В физике, до появления Эйнштейна, ученые размышляли о пространстве и времени как об отдельных физических параметрах. Эйнштейн опроверг этот подход, объединив пространство и время и показав, что с точки зрения наблюдателя они относительны. Но даже после этого мы видим примеры эссенциалистского мышления в физике – например, когда какой-нибудь студент задает вопрос: «Если Вселенная расширяется, то куда она расширяется?»
В моей области науки, в психологии, все еще свирепствуют эссенциалистские идеи. К примеру, многие психологи определяют эмоции как типы поведения (например, крыса в страхе застывает на месте, а в ярости атакует). Эти исследователи считают, что каждая эмоция запускается автоматически по своей собственной схеме, так что схема, запускающая определенное поведение (атаку или замирание на месте), – это та же схема, что запускает эмоцию (гнев или страх). Когда другие ученые смогли показать, что в действительности крысы ведут себя по-разному в ситуациях, вызывающих страх: они могут и замереть, и убежать, и даже атаковать – то эта непоследовательность была «объяснена» тем, что у страха, мол, имеется множество разных типов, каждый из которых обладает своей собственной сущностью.
Это умножение все более мелких категорий, каждая из которых якобы обладает своей собственной биологической сущностью (вместо отказа от эссенциализма по примеру Дарвина и Эйнштейна), считается научным прогрессом. К счастью, возникли и другие подходы к эмоциям, не требующие определения сущности. К примеру, имеются психологические конструкции, рассматривающие эмоции типа страха или гнева как категории, внутри которых возможны разнообразные проявления – то есть нечто, напоминающее представление Дарвина о биологических видах.
Эссенциализм также заметен в исследованиях, включающих сканирование человеческого мозга с целью выяснения того, какая именно структура мозга отвечает за возникновение той или иной эмоции. Поначалу ученые предполагали, что каждая эмоция может быть локализована в определенной области мозга (к примеру, страх возникает в миндалине), однако затем выяснилось, что каждая область активизируется при совершенно разных эмоциях. Но даже после этого ученые, вместо того чтобы отказаться от эссенциализма, продолжают искать «мозговую сущность» той или иной эмоции в специализированных мозговых сетях и в вероятностных закономерностях по всему мозгу – продолжая исходить из того, что каждая эмоция имеет свой сущностный участок и что его нужно только найти.
Тот факт, что разные области мозга и сети показывают повышенную активность во время различных эмоций, имеет значение не только для исследования эмоций как таковых. Нечто подобное происходит и при других видах мозговой деятельности, таких как познание и восприятие; аналогичная картина наблюдается также при целом ряде психических расстройств – от депрессии до шизофрении и аутизма. Подобное отсутствие специфичности породило многочисленные заявления (в новостях, в блогах и научно-популярной литературе) о том, что мы так и не смогли узнать ничего нового в результате экспериментов по визуализации мозга. Но это кажущееся поражение на самом деле представляет собой успех. Данные буквально кричат нам, что эссенциализм ложен: никакая область мозга, схема, сеть и даже отдельно взятый нейрон не служит какой-то единственной цели. Данные заставляют нас задуматься о новой модели того, как мозг формирует мышление. Однако ученые воспринимают данные через проекцию своих предположений. И пока эти предположения не изменятся, научный прогресс так и останется ограниченным.
Некоторые темы в психологии смогли продвинуться за пределы эссенциалистского подхода. К примеру, когда-то мы представляли себе память как единый процесс, а затем разделили ее на довольно четкие типы – смысловую и эпизодическую. Теперь мы считаем, что воспоминания создаются внутри функциональной архитектуры мозга, а не помещаются в той или иной мозговой ткани. Можно надеяться на то, что по этому же пути вскоре пойдут и другие области психологии и нейронауки. Пока что познание и эмоция считаются отдельными процессами с точки зрения мышления и мозга, однако у нас появляется все больше свидетельств того, что сам мозг не особенно обращает внимание на это разделение – иными словами, любая психологическая теория, в которой эмоции и познание борются друг с другом или в которой когнитивные процессы управляют эмоциями, может считаться неправильной.
Однако избавление науки от эссенциализма – это легче сказать, чем сделать. Обратите внимание на простоту эссенциалистского заявления, прозвучавшего в недавнем прошлом: «Ген X вызывает рак». Это звучит вполне правдоподобно, и это совсем не трудно понять. Сравните это с более новым объяснением: «Определенный индивидуум в определенной ситуации, которую этот индивидуум интерпретирует как стрессовую, может столкнуться с изменениями в своей симпатической нервной системе, а это, в свою очередь, может привести к экспрессии определенных генов, в результате чего индивидуум становится более восприимчивым к онкологическим заболеваниям».
Это объяснение кажется более сложным, однако оно более реалистично. Большинство природных явлений не имеют одной-единственной основополагающей причины. Наука, увязнувшая в эссенциализме, нуждается в более адекватных каузальных моделях, в новых экспериментальных методах и новых статистических процедурах, позволяющих противостоять эссенциалистскому подходу.
Кроме того, приверженность эссенциализму оказывает серьезное и вполне конкретное влияние на вопросы национальной безопасности, на правовую систему, лечение психических расстройств, на оценки влияния стресса на соматические заболевания… Этот список можно продолжать. Эссенциализм ведет к упрощенному мышлению в терминах «единственной причины», хотя реальный мир намного сложнее. Исследования показывают, что дети рождаются настоящими эссенциалистами (какова ирония!) и должны научиться преодолевать это. Пришло время преодолеть эссенциализм и ученым.
Различие между антисоциальностью и психическими расстройствамиАбигейл Марш
Доцент психологии, Джорджтаунский университет.
Научные исследования психических расстройств и антисоциального поведения продолжают занимать умы ученых различных специальностей. Хотя некоторые закономерности устойчивого антисоциального поведения обычно описываются с помощью диагностических ярлыков типа «антисоциальное расстройство личности» или «расстройство поведения», мы по умолчанию изучаем поведение индивидуумов со стойким антисоциальным поведением с точки зрения морали (как вредное поведение), а не с точки зрения умственного здоровья (как безумие).
В каком-то смысле это различение – результат научного прогресса. Еще в XIX и начале XX столетия люди с теми или иными психопатологиями содержались взаперти, а иногда подвергались наказаниям или даже умерщвлялись. С ростом понимания того, что симптомы психического расстройства отражают течение определенной болезни, основное внимание стали уделять вопросам предотвращения и лечения подобных заболеваний.
Однако этот прогрессивный подход не был применен в равной мере ко всем формам психопатологии. К примеру, расстройства, для которых в основном характерны интернализирующие симптомы (постоянный стресс или страх, самоповреждающее поведение), и расстройства с экстернализирующими симптомами (постоянный гнев или жестокость, антисоциальное и агрессивное поведение) весьма похожи по целому ряду признаков: распространенности; схожей этиологии и факторам риска; а также по разрушительному воздействию, которое они оказывают на социальные, образовательные и профессиональные результаты.
И в то время как масса научных ресурсов направлена на выявление причин и процессов, связанных с интернализирующими симптомами и созданием терапии для их лечения, борьба с экстернализирующими симптомами сосредотачивается в основном на ограничении свободы и других наказаниях. И в этом случае на выявление причин, изучение процессов и создание терапии выделяется сравнительно мало ресурсов. Это легко подтверждается, когда сравниваешь цифры федерального финансирования в области психиатрического здравоохранения, количество клинических испытаний, доступных медикаментов, а также публикаций в профессиональных журналах. Возможно, что у этой асимметрии множество причин, включая когнитивные и культурные предубеждения, влияющие на решения ученых и политиков и мешающие изучению антисоциальности как формы психического расстройства.
Когнитивные предвзятости включают в себя нашу склонность рассматривать действия, причиняющие вред другим, как намеренные и заведомо предосудительные – в отличие от точно таких же действий, которые не влекут вреда для остальных. Люди, наносящие вред другим, рассматриваются как способные к намеренному и целеустремленному поведению, в отличие от тех, кто сам является объектом этих действий (об этом много писали психолог Курт Грей и другие исследователи различий между «моральными агентами» и «моральными пациентами»).
Согласно этим предубеждениям, индивидуум, предрасположенный в результате генетических факторов и факторов среды к поведению, наносящему вред другим, воспринимается как «более ответственный» за свое поведение, чем индивидуум, предрасположенный к саморазрушительному поведению в результате действия точно таких же факторов риска. Возможно, что наше восприятие тех, кто наносит вред другим, как отвечающих за свои действия (и, соответственно, заслуживающих порицания) может отражать широко развитую практику укрепления социальных норм путем обвинения и наказания за неправомерное поведение.
С этими когнитивными предубеждениями связаны и культурные предубеждения, согласно которым поведение в своих собственных интересах считается нормативным. Индивидуалистичные культуры рассматривают эгоизм как фундаментальную мотивацию человека, вытесняющую все остальные мотивации и определяющую все человеческое поведение.
Эта норма может отражать доминирование теорий человеческого поведения на основе рационального выбора. Они очень популярны в экономике и имеют немало сторонников среди представителей других научных дисциплин, включая психологию, биологию и философию. Вера в «нормальность» эгоизма также широко распространена среди широкой публики, которая априори считает неэгоистичное поведение ненормативным или даже «ненормальным». Возможно, это помогает нам объяснять, почему поведение и закономерности мышления, заставляющие индивидуума наносить вред самому себе, рассматриваются как иррациональность и психические расстройства, в то время как аналогичное поведение и закономерности мышления, наносящие вред другим, воспринимаются как рациональный, хотя и аморальный выбор. И если вред, который наносится другим, приводит к получению каких-то благ для наносящего этот вред, то такое поведение может даже рассматриваться как сверхрациональное.