Он склонился над женщиной без сознания и посветил фонариком ей в глаз. Вообще-то я только раз видел этого человека живьем: все остальные разы были либо по телевизору, либо на обложках книг. Аккуратная белая борода, очки на кончике носа. И теперь он стоял прямо передо мной, одетый не в красный или зеленый комбинезон, а в такой же костюм тройку, в каком его показывали по телевизору. Только теперь он выглядел так, будто не спал дней десять.
— Что ты выяснил? – спросил он, выжидающе глядя на меня.
— Я… Совсем запутался, доктор. Все, что я помню о карантинной зоне – это то, что я узнал сегодня. Я помню о том хаосе, когда был прорыв, а потом я очнулся в лечебнице, понятия не имея, где я нахожусь, и как туда попал. Я понятия не имел, что вы здесь, и не помню, чтобы мы с вами говорили.
Маркони отвернулся от пациента и полностью переключился на меня.
— Они стерли тебе память?
— Я… Я не знаю. Думаете, они на такое способны? Просто взять какие-то конкретные воспоминания и стереть их, как файлы на жестком диске?
— О, я уверен, что не существует способа сделать такое без риска. А еще я думаю, что эти люди ни в грош не ставят такие вещи.
— Вы об ОПНИК?
— Если так они себя теперь называют, - пожал он плечами.
— Так как вы вообще тут оказались?
— Твой приятель Джон позвонил мне через день после прорыва, после того, как обеспечил безопасность твоей подруге. Я прилетел и предложил свои услуги правительственным силам, которые с радостью заняли меня рассылкой пресс-релизов об этом самом факте. А потом появилось то любительское видео, которое поведало о том, что это не обычная эпидемия или атака при помощи биологического оружия. Всюду зазвучало слово «зомби». Кое-кто во главе операции был очень счастлив раздуть этот пожар, присоседив туда имя, вроде моего. Если ты понимаешь, о чем я.
Я не понимал.
Когда было принято решение вывести сотрудников карантина на прошлой неделе, я добровольно остался, поскольку заключенным могла потребоваться медицинская помощь.
— Погоди, а вы в этом смысле доктор? Я думал, что у вас докторская степень по привидениям или чему-то такому.
— Мои инстинкты не подвели, - продолжил он, пропустив мою реплику мимо ушей, - Пациенты с изначально небольшими симптомами оказались заражены паразитами.
— Срань господня, серьезно?
Маркони кивком указал на ряд больших прозрачных сосудов на соседней каталке, и я отшатнулся так, что едва не упал. В каждом сосуде было по пауку. Два были полностью взрослыми, третий – с мой большой палец, последний – где-то на промежуточной стадии. Один из взрослых был сильно поврежден – не хватало половины тела.
— Они совершенно мертвы.
— Вы их видите?
— Иногда. Когда сильно сконцентрируюсь. У меня нет твоего дара, но я владею некоторыми приемами. Хотя могу сказать, и надеюсь, ты не обидишься, что я бы не принял такой дар, даже если бы ты положил его в корзинку с бутылкой скотча.
— И вы знаете, как этих пауков убить, так? – поднял я бутылки из-под отбеливателя, которые принес с собой, - Вы сделали этот зубной эликсир? Яд? То есть вы уже близки.
— Близок к чему? К лекарству? Немного толку в уничтожении паразита с одновременным жестоким убийством его носителя. Нет, я не близок к исцелению того, что этот паразит делает с человеческими телами, а он их перестраивает изнутри так, что это полностью противоречит нашим знаниями о человеческой физиологии. Пока что я только совершенствую способы обнаружения инфекции.
Я все равно не понимаю, как это работает. В смысле, я видел, как эти твари ползают людям по лицам, а они их не видят, каким-то образом сливаются с телами так, что видимыми остаются лишь…
— Дэвид, почему тебя-то до сих пор удивляет, что наши глаза нас подводят? Человеческий глаз – одна из грубейших вещей, созданных природой. Мы можем видеть перед собой лишь крошечную коническую область света, ограниченную очень узким диапазоном электромагнитного спектра. Мы не можем видеть сквозь стены, не видим жара и холода, не видим электричества и радиосигналов, не видим на большом расстоянии. Это чувство настолько ограниченно, что ему могло бы и вообще не быть, но все же мы настолько привыкли полагаться на него, что остальные наши чувства атрофировались. Мы пришли к совершенно безумному и часто фатальному заблуждению, что если мы чего-то не видим, то этого не существует. По сути, все неудачи нашей цивилизации можно проследить до одной жуткой посылки: «Поверю, когда увижу». Мы даже не можем убедить общество в опасности глобального потепления. Почему? Потому что двуокись углерода невидима.
— Но… Мы только что выяснили, как их обнаружить? Может, кто-то создаст прибор или что-нибудь такое? Когда мы сможем их обнаруживать, мы сможем их уничтожить.
— На это я могу ответить лишь двумя словами: Plasmodium falciparum.
— Хочу ли я знать, что это?
— Вот именно. Это чудовище, которые убило несколько миллиардов людей, и ты даже не знаешь его имени. Это микроскопический паразит, вызывающий малярию. Почти половина всех смертей в истории человечества – жертвы этого невидимого убийцы. Кто-нибудь мог бы сделать вывод, что Plasmodium falciparum – доминирующая форма жизни на нашей планете, что человеческая цивилизация существует лишь для того, чтобы служить для него средой обитания. И до самых недавних пор мы понятия не имели, что это. Мы обвиняли колдовство, злых духов и гневливых богов, мы молились, справляли обряды и ритуально убивали тех, кого считали за это в ответе. И все это время умирали. Умирали и умирали. До сегодняшнего дня Plasmodium falciparum мог быть у тебя на руках, и ты бы об этом не узнал. Потому что в конце концов, если ты не видишь его, значит от точно не способен тебе навредить.
— Пойдем со мной, - сказал Маркони, выходя из комнаты. Он провел меня по коридору и показал шесть комнат, которые занимали девять пациентов без создания.
— Наши «гриппозники». Сорок восемь часов назад у них началась бесконтрольная диарея. Подозреваю, что если бы у нас еще работал МРТ, то мы бы обнаружили некоторые ужасные перемены, происходящие у них внутри. А может быть и нет. Может быть, для этого нужно дождаться трансформации.
— Господи Иисусе, они заражены?
— Об этом я и хотел тебе сказать. Некоторые из них прошли твой осмотр по прибытии. Оказывается, у паразита есть не один способ проникнуть в тело.
— Но как они…
— Ты слышал, что я говорил о диарее?
— О. О боже.
— Да.
— И… Вы просто держите их тут? Вместе с больными? Они же могу превратиться в любой момент.
— Я так не думаю. Пропофол, кажется, останавливает процесс. Еще видишь, мы их привязали к кроватям. Это лучшее, что мы можем сделать в нынешних условиях. Через несколько дней, когда седативные средства подойдут к концу, нам придется принять решение.
— Какое еще решение? Убейте говнюков, доктор. Пока они не сорвались с цепи.
Маркони промолчал.
— Я могу вывести вас из карантинной зоны, - сказал я, - В смысле, прямо сейчас. Мы нашли выход.
— В самом деле?
— Старый тоннель отопления в подвале. ОПНИК – или кто они там – не знали о нем, поскольку он был заложен кирпичом. Идет прямо за пределы периметра. Мы делаем это без лишнего щум, но если вы хотите уйти, пойдемте со мной.
— Чего ради? Где еще я смогу работать вживую с зараженными? Нет, от меня больше всего пользы тут.
— Как знаете.
— И чего вы хотите добиться, если не секрет?
— Э, свободы? Не хочу показаться пессимистом но говорят, что военные списали весь этот кусок земли в потери и готовятся сбросить на него здоровенную бомбу.
— Мы говорили об этом, когда я только приехал. Полагаю, ты не помнишь этого разговора. О моей книге, называется «Вавилонский предел». Что-нибудь говорит?
— Нет. Звучит как будто она о Джейсоне Борне.
— Знаю, времени мало, но я думаю, ты упустил кое-что важно, касающееся этих пациентов. Их привела сюда диарея, не кошмарное внезапное превращение или склонность к насилию. У них не было никаких других симптомов. И начинаю думать, что есть такие, у которых вообще нет симптомов. А значит мы никогда не сможем обнаружить инфекцию, пока не станет слишком поздно. Я думаю, паразиты адаптируются, учатся затаиваться на более долгий срок и более эффективно. А теперь подумай, какова будет всемирная реакция, если эти факты всплывут?
Мой ответ мне не хотелось произносить вслух. Наконец, я произнес:
— Хотите сказать, что если военные действительно хотят уничтожить эту карантинную зону, должен ли я их останавливать?
— Подумай об этом. Подумай, к чьей выгоде будут сброшены бомбы. Подумай, кому будет выгодно, чтобы этого не произошло.
— А может, вы мне просто скажете?
— Для этого я должен знать ответ сам.
По пути вниз я остановился в холле и выглянул через главный вход, чтобы убедиться что мы не вызвали никаких подозрений. Несколько человек все еще стояли в морозной темноте у южной стороны ограды, глядя на небо, словно в ожидании торнадо.
Я Походил вокруг, пока не нашел зеленого – пожилого бородатого мужчину – и спросил, что произошло.
— Кто-то стреляет сигнальными ракетами у лечебницы.
— Сигнальными ракетами? Что это значит?
— Скорее всего – нихрена. Может быть, детишки с оставшимися фейерверками. Но потребовалось целых три минуты для того, чтобы по двору разошелся слух, что может быть, это отряд собирается прорваться через ограждение и освободить нас. И дать всем по Кадиллаку за беспокойство. Почему бы и нет?
— Смотри, смотри, еще одна! – сказал кто-то, - Теперь красная.
Я обернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть опускающийся и умирающий магниевый шар. Толпа перешептывалась.
— Короче, я пошел спать, - сказал я, - Если нас будут спасать, киньте камнем в окно или типа того. И застолбите мне Кадиллак.
Когда я вернулся назад в подвал, в бойлерную набилось двадцать семь чертовых человек, хвост толпы заканчивался в коридоре. Гудящая и перешептывающаяся толпа, которая каким-то образом умудрилась прихватить багаж, несмотря на то, что по прибытии в карантин у них отобрали все вещи. Рюкзаки, пакеты и прочее дерьмо, которое, по их мнению, им понадобится. Люди слонялись туда-сюда и хлопали дверьми, хихикали и задавали вопросы, в общем и целом осуществляя наименее незаметный побег из тюрьмы в истории. Красные спали, по крайней мере, большинство, но требовался ровно один, чтобы обнаружить «паровозик» народу, упирающийся в бойлерную, чтобы поставить крест на всей операции.