Обобщая исследования материалов, собранных в Синьцзяне, Японии и ее колониях, Вавилов пришел к выводу «о полном своеобразии этой великой культуры, о совершенно уникальном составе культурных растений, об оригинальных агротехнических навыках, о полной самостоятельности древнего восточноазиатского земледельческого очага, построившего свое сельское хозяйство на самостоятельных видах и родах растений», «в одомашнении здесь свиньи, курицы, шелковичного червя, золотой рыбки, воскового червя»[451].
Теория центров происхождения снова была подтверждена и обогатилась новыми, уточняющими материалами.
Часть четвертаяГоды великого перелома
Раскаты грома
Из дальневосточной экспедиции Вавилов, по его словам, «возвращался с удовольствием». Прибыл в Ленинград 22 декабря 1929 года.
И ощутил, что попал в другую страну.
Перемены, произошедшие за время его путешествия, были разительными. При его неиссякаемом оптимизме ему представлялось, что, в общем, эти перемены – к лучшему. Настроение у него было, как всегда, боевое, бодрое, приподнятое. Оснований для этого было достаточно. Две недели спустя он писал в Калифорнию Карпеченко: «Жизнь здесь идет бурно. Сегодня открыли всесоюзные курсы по селекции, генетике и сортоводству. 200 человек курсантов со всех концов советской земли. <…> Вышла монография “Овсюги”. Ею А.И.Мальцев обеспечил себе бессмертие. Книга, которой можем гордиться. Вышел том по плодоводству, посвященный дикарям Кавказа, Средней Азии и Дальнего Востока. Можете его рекомендовать кому угодно. Весь полон оригинального материала. С печатанием дело идет хорошо. Народ весь дружно трудится, пишет монографии, приводит в порядок земной шар. Даже плодоводы, и те наладились. Вышел “Бородинский том”. Там очень важные статьи Кулешова о кукурузе, мировая география. Посоветуйте камрадам Америки посмотреть, весьма невредно. Там же много нового по ячменям, моркови, физиологии и прочему. Том хороший. Там напечатана и Ваша статья с Сорокиной»[452].
Главной новостью, безмерно обрадовавшей Николая Ивановича, было то, что его ходатайство о предоставлении дополнительных помещений Институту прикладной ботаники, направленное в Совнарком еще до путешествия, было удовлетворено. На Морской, 44, куда Вавилов перевез всё имущество Отдела в 1920 году (теперь это была улица Герцена, 44), давно уже стало тесно, негде было повернуться. И вот Институту выделили еще один дворец, Строгановский, на углу Набережной Мойки и Невского проспекта. «Это первое серьезное расширение Института, которое на несколько лет нас устраивает. К осени переберемся»[453].
Общие перемены в стране, связанные с коллективизацией сельского хозяйства, Вавилову тоже представлялись в радужном свете. Доходили, конечно, слухи о перегибах на местах, где иные коллективизаторы усердствовали не по разуму, но это уж как водится. Он верил, что перегибщиков приструнят, введут в нужное русло, а общее направление перемен ему импонировало. Крупные хозяйства легче механизировать, в них легче организовать работу на научной основе, планомерно вводить правильные севообороты, новые культуры, лучшие сорта. «Веруем и исповедуем, что жизнь построим невзирая ни на что. Темп начинается по линии тракторизации, освоения площадей. [Темп] таков, что, пожалуй, и скептики скоро начнут верить. Трудностей до черта, но всё в движении <…>. Хотя ясно, как апельсин, без швабры, зеленого мыла и песка не обойдешься»[454].
Но с каждой неделей становилось все очевиднее, что перемены вряд ли можно оценивать только со знаком плюс. Первым делом власти ликвидировали нэп. Закрылись частные лавочки и магазинчики, в государственных магазинах опустели прилавки. Вновь появились длинные очереди за хлебом, мукой, керосином, да и за всем остальным. В деревне шла «классовая борьба». Крестьян, медливших с вступлением в колхозы, клеймили как кулаков или подкулачников. От газетных аншлагов и заголовков мороз пробегал по коже:
ОРГАНИЗУЕМ БЕДНЯЦКО-СЕРЕДНЯЦКУЮ ДЕРЕВНЮ ПРОТИВ КУЛАКА, ЗЛОСТНО СРЫВАЮЩЕГО ХЛЕБОЗАГОТОВКИ.
КУДА ПРЯЧЕМ ХЛЕБ, УГРОЖАЯ ГОЛОДОМ БЕДНОТЕ И ПРОЛЕТАРСКОМУ ГОРОДУ. ПАРТИЙНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ДОЛЖНЫ ЕЩЕ ЭНЕРГИЧНЕЕ СПЛОТИТЬ БЕДНОТУ И ПРИ ПОДДЕРЖКЕ ШИРОЧАЙШИХ СЕРЕДНЯЦКИХ МАСС СЛОМИТЬ
СОПРОТИВЛЕНИЕ ДЕРЕВЕНСКОЙ БУРЖУАЗИИ. СЕЛЬСКИХ КОММУНИСТОВ, ОТКАЗЫВАЮЩИХСЯ СДАВАТЬ ХЛЕБНЫЕ ИЗЛИШКИ, НАДО ГНАТЬ ИЗ ПАРТИИ И БОЙКОТИРОВАТЬ НАРАВНЕ С КУЛАКАМИ, КАКИЕ БЫ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ РЕЗОЛЮЦИИ ПРОТИВ ПРАВЫХ УКЛОНИСТОВ ОНИ НИ ПРИНИМАЛИ.
Правые уклонисты!
Они стали самыми страшными, самыми коварными, самыми заклятыми врагами «рабочего класса и трудового крестьянства». Они еще не до конца разоблачены, гнездятся в самом сердце партийного руководства.
Правый уклон – главная опасность для генеральной линии.
Беспартийный, старавшийся держаться как можно дальше от политики, Вавилов никакого отношения к партийным уклонам не имел и иметь не мог.
Но уклоняться от уклонов с годами становилось все труднее.
Сознавал ли он или еще не сознавал, но столкновения на Олимпе большевистской власти для него, президента ВАСХНИЛи директора двух крупнейших в стране научно-исследовательских институтов, были раскатами быстро приближающейся грозы.
Первым ударом грома стал залихватский фельетон пролетарского поэта Демьяна Бедного, напечатанный сразу в трех газетах: в «Вечерней Москве», ленинградской «Красной звезде» и, главное, в «Правде» – перед ней требовалось стоять навытяжку.
Институт прикладной ботаники и Государственный институт опытной агрономии выставлялись прибежищем «бывших». Вместо того чтобы трудиться в поте лица над социалистической реконструкцией сельского хозяйства, они устраивали публичные молебствия и водосвятия.
Чтобы представлять себе звучание такого фельетона, надо помнить, что с первых дней советской власти в стране велась яростная война против религии. Закрывались церкви, синагоги, мечети; служителей культа арестовывали, ссылали, иных расстреливали. Школьников натравливали на верующих родителей. Комсомольцы устраивали кошачьи концерты под окнами еще не ликвидированных церквей и синагог, дружно скандировали звонкими голосами:
Наш девиз всегда таков:
Долой раввинов и попов!
В год Великого перелома наступление на религию стало еще более боевым и масштабным. Пропаганда особенно напирала на религиозное мракобесие, темноту, невежество, противостояние религии и науки. И вдруг – молебствие и водосвятие в научном учреждении!
Вавилов направил во все три газеты вежливое, но решительное опровержение:
«В связи с помещением Вами стихов по поводу молеб-ствования и водосвятия в Институте опытной агрономии и его Фитопатологической лаборатории имею сообщить следующее: приведенного факта в лаборатории не было ни при открытии, ни при других обстоятельствах, о чем считаю долгом заявить самым категорическим образом. При переезде заведующего лабораторией проф. Ячевского из старой квартиры в новую на его личную квартиру был действительно приглашен священник, и это, вероятно, послужило поводом к неправильному толкованию»[455].
К письму Вавилов приложил заявление, под которым стояли подписи 42 сотрудников, «о том, что опубликованный материал не соответствует действительности».
Опровержение напечатано не было.
Вавилов, похоже, на это и не рассчитывал, о чем говорит его просьба: переслать копию письма автору фельетона Демьяну Бедному.
Следов того, что пролетарский поэт номер один (Маяковскому будет дан этот титул через пять лет, когда Демьян впадет в немилость) извинился или хоть как-то отреагировал на опровержение, не имеется. Ему такое и в голову не могло прийти. Он твердо знал, что в светлом будущем, которое он приближал своим пером-штыком, нет места поповщине.
Поэт разил интеллигентиков, что все еще не определились, – с кем они, мастера культуры: с пролетариатом, сплоченным партией большевиков под знаменем марксизма, ленинизма, диалектического материализма и воинствующего атеизма, или со всякими «бывшими». Колебаний новый строй не допускал, хлюпиков не терпел: кто не с нами, тот против нас, кто не сдается, того уничтожают. По этой логике дистанция между присутствием священника в квартире профессора и публичным освящением научной лаборатории была нулевой.
При образовании ВАСХНИЛее президентом был назначен академик Н.И.Вавилов. Тогда же при Президиуме Академии был учрежден Институт аспирантуры. Трудно сказать, кто был инициатором этого начинания; ясно, что не президент Академии. Странное это было заведение. Для того чтобы в него поступить, диплома об образовании не требовалось. Вступительных экзаменов тоже не было. Зато почти обязательным было рабоче-крестьянское происхождение и почти обязательным – принадлежность к большевистской партии или к комсомолу. Из 19 аспирантов первого призыва 13 были членами партия и столько же выходцев из рабочих и крестьян[456].
Директором Института аспирантуры был назначен некто Г.И.Быков. К науке он отношения не имел, зато был партийцем, бывшим «красным» моряком, участником Гражданской войны. У него был зычный голос, и он был «необычайно склонен к грозным митинговым выступлениям», как вспоминала Е.Н.Синская. Под стать директору были и некоторые аспиранты. «Почти все члены партии имели солидный стаж, опыт ответственной работы и пришли не столько учиться, сколько учить других. Сама система обучения была нацелена на идеологическую подготовку, а не на овладение специальностью, что создавало им возможность чувствовать себя выше учителей»