Можно определить с большой точностью, когда Н.И.Вавилов впервые услышал имя Лысенко. В конце лета 1927 года, когда он вернулся из полуторагодичной экспедиции по странам Средиземноморья, о новаторских работах крестьянского сына уже говорили.
Вавилов захотел прочесть труды молодого ученого, но оказалось, что тот еще ничего не опубликовал о своих исследованиях[625]. Но о самом Лысенко прочитать было можно, и не где-нибудь, а в главной партийной газете страны.
В то лето один из ведущих правдистов Виталий Федорович объезжал Кавказ – Северный, затем Закавказье. В газете каждые 2–3 дня публиковались очерки обо всем интересном и значимом, что привлекло его внимание.
В ходе поездки Федорович посетил опытную станцию в Гандже.
Заведующий станцией Николай Федорович Деревицкий был колоритной фигурой, но не он привлек внимание правдиста. Герой его очерка – под сенсационным названием «Поля зимой» – младший специалист Трофим Лысенко.
Очерк написан нарочито простецким языком, подчеркивающим крестьянские корни персонажа. Для пущего эффекта крестьянскому парню, нацеленному на практическую пользу, в очерке противопоставлен безымянный профессор, скорее всего, придуманный, который целую жизнь изучал какую-то пчелку и написал «добросовестнейшее исследование длины хоботка у всех видов пчел по климатическим поясам, волосатости их лапок». Профессор гордился своим фолиантом в 800 страниц и «умер просветленный сознанием выполненного долга», хотя никакой пользы от его штудий, а стало быть, и от его жизни не было.
«Нет, Лысенко, украинец, не такой ученый», – писал Федорович. Лысенко «смотрит в корень»: «нет ли в научной копилке какого подкрепления, нельзя ли протащить на зимние поля Закавказья какую ни на есть культуришку?..»
«Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли, – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и на лицо незначительный, – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать»[626].
Глядя из будущего, поражаешься интуитивной проницательности автора очерка. Сам он, конечно, не подозревал, сколь пророческим было его первое ощущение от контактов с Лысенко. Написано это, скорее всего, для контраста: дабы ярче просияли благодеяния этого Угрюм-Бурчеева.
Некоторые авторы полагают, что «Правда» командировала Федоровича в Ганджу со специальным заданием восславить новатора из народа. Если так, то имя Лысенко уже было известно в партийных верхах, было решено его поддержать.
В.Сойфер полагает противоположное: взлет новатора начался благодаря статье В.Федоровича, «перевернувшей жизнь Лысенко и направившей ее течение по новому руслу».
В реальности статья в «Правде» привлекла внимание к Лысенко в структурах власти и в научных кругах, но жизни его не переменила. Он продолжал работать в Гандже, в прежней должности, под руководством того же Деревицкого.
В книге Сойфера очерк Федоровича обильно цитируется, каждая цитата педантично оснащена отдельной ссылкой, но автор не заботится о столь же педантичной точности. Например:
«В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью: “… университетов не проходил… мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень”».
Но в статье Федоровича нет слов «университетов не проходил» и нет «мушек-дрозофил с мохнатыми ножками». Упоминаются мохнатые ножки пчел. О дрозофилах Федорович, вероятно, вообще не слыхал.
Вавилов пытался понять, в чем суть новаторских открытий Лысенко, восхитивших журналиста, но что он мог вынести из таких, например, пассажей:
«Он [Лысенко] шел быстро. На пшеницу смотрел неприязненно. Да и говорят тоже немецкие ученые, что хлеб не особенно чтобы того… полезен. Вот арахис дело другое! Вы не знаете, что такое арахис? Да ведь, по-простому сказать, китайские орешки. Он обласкал глазом зеленые кучки
арахиса, которые походили на клевер, когда его семена случайно собьет ветер в ямку с черноземом».
Федорович признавался, что и сам мало что понял. Но он был восхищен «босоногим профессором», который «решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрительных и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи и крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день».
Одно было ясно: Лысенко работал с бобовыми.
Вавилов попросил заведующего Отделом бобовых культур Леонида Ипатьевича Говорова командировать в Ганджу толкового сотрудника, чтобы на месте всё выяснить и оценить глазом специалиста. Направлен был молодой ученый Николай Родионович Иванов.
Я писал об этой поездке в книге «Николай Вавилов»[627] (ЖЗЛ, 1968). О ней рассказал мне сам Н.Р.Иванов.
Недавно в архиве ВИРа было обнаружено письмо Т.Д.Лысенко Н.РИванову[628]. Прочитав мою книгу о Н.И.Вавилове, Трофим Денисович написал Николаю Родионовичу, что с ним не знаком и «не помнит» о его приезде в Ганджу. Неужели память Трофима Денисовича была столь короткой?
В последующие годы Николай Родионович стал ведущим специалистом по бобовым культурам, доктором наук. Уже говорилось о том, что он активно собирал материалы о Вавилове. Все бумаги Вавилова или связанные с Вавиловым он фотографировал, систематизировал, содержал в образцовом порядке. В его квартире эти фотокопии составляли целую библиотеку, она была открыта для всех. Иванов составил наиболее полную на конец 1970-х годов библиографию трудов Вавилова и о Вавилове. Книга вышла в 1978 году, уже после смерти Николая Родионовича.
Спокойный, уравновешенный, убеленный сединой, с поблескивающими, углистыми глазами, Николай Родионович привлекал своей несуетной основательностью. Говорил он медленно, обдуманно, веско. Ничего случайного в его речи не было.
Он рассказывал, как радушно встретил его Лысенко в Гандже и как возбужден был его приездом, что и было понятно: интерес к младшему специалисту со стороны ВИРа был большой честью.
Они обошли опытные делянки, потом допоздна сидели за чаем в маленькой, скупо обставленной комнатушке Лысенко. Был теплый вечер, окно было распахнуто; в сгустившейся темноте, мелькали светлячки. Звон цикад перекрывали… оперные арии: их пел у своего открытого окна Н.Ф.Деревицкий. У него был сильный, хорошо поставленный тенор.
Лысенко не отпустил Николая Родионовича в гостиницу, оставил у себя ночевать, уступив единственную кровать; сам улегся на полу.
Он без умолку говорил о своих работах, захлебывался словами, будто боялся, что гость уедет, не дослушав. Его глубоко посаженные глаза под сдвинутыми бровями сияли; он был одержим тем, что делал, и хотел заразить гостя своей одержимостью.
«Начав работу в октябре-ноябре 1925 года, я быстро заметил, что в Кировабадской долине осень и зима несравненно мягче, чем на Украине, где я родился и вырос. Как-то сама собой возникла мысль: почему бы не выращивать здесь в осенне-зимний и ранневесенний периоды года какие-либо культурные бобовые растения для удобрения почвы? Эта мысль захватила меня, и поздней осенью 1925 года я высеял в поле набор бобовых растений»[629].
В цитируемом повествовании сказано примерно то, что Трофим Денисович десятью годами раньше говорил Н.Р.Иванову, но «исправлен» важный нюанс. Тема работы у него возникла не «сама собой» – она была предложена Н.Ф.Деревицким.
«В начале весны некоторые сорта гороха дали довольно большую зеленую массу, – продолжал Лысенко, – которую можно было убирать для силоса или запахивать как удобрение. Выявилось любопытное обстоятельство: некоторые сорта, которые я считал значительно более ранними по сравнению с другими, оказались более поздними, и, наоборот, некоторые из поздних оказались наиболее ранними. Думая об этом обстоятельстве, я впервые понял, что не все положения старых учебников бесспорны».
Здесь тоже прошлое подправлено. Трофим Денисович «забыл», что методику исследований разработал заведующим Туркестанской селекционной станцией Г.С.Зайцев. На опытных участках в разных почвенно-климатических зонах Туркестана Зайцев высевал одни и те же сорта хлопчатника с интервалом в десять дней. Начиная в заведомо ранние сроки и заканчивая в заведомо поздние, он выявлял наилучшее (оптимальное) время посева для каждого сорта и для каждого района возделывания хлопчатника. Это было важно и для теории, и для практики: наилучший срок посева обеспечивал наивысший урожай. Опыты повторялись из года в год, чтобы на результат не влияли случайные капризы погоды.
Деревицкий и Зайцев были друзьями с подросткового возраста: они вместе учились в Московской земледельческой школе. Потом жизнь надолго их развела. Но в декабре 1924 года Гавриил Семенович получил забавное письмо: «Если я не вовлечен в ошибку инициалами и фамилией, – то Вы (не решаюсь писать “ты") мой товарищ по земледелие. Я желаю возобновить знакомство и пока сообщаю о себе. Николай Федорович Деревицкий. Последняя специальность – селекция хлебных злаков. Место службы – Верхнячская сортоводная станция. Адрес: ст. Христиновка Ю.-З. ж.д., Селекстанция Верхнячка. Имущественное положение: тихая жена и буйная дочь, 2 брюк, пальто, старая шапка и несколько статей по селекции. Состояние здоровья: страдаю по временам острыми приступами ленивой лихорадки. Характер: по-прежнему буйный. Сообщая о себе столь исчерпывающие сведения, прошу в случае истинности адресата осчастливить письмом, а в случае недоразумения извинить за беспокойство и тон письма»[630]