.
Дружеские контакты возобновились.
Когда Деревицкий возглавил Азербайджанскую станцию, в круг его интересов вошел широкий ассортимент культур: садовые, огородные, бобовые, совсем ему незнакомый хлопчатник. Деревицкий стал наведываться к Зайцеву, чтобы подучиться работе с этой культурой, а Зайцев получил опорный пункт в Гандже, куда тоже стал наезжать.
Мария Гавриловна Зайцева была маленькой девочкой, но она хорошо помнила и живописно рассказывала о дяде Дерево. Он не приезжал к ним, а как-то неожиданно возникал, и вместе с ним возникало много веселого шума, гостинцы для ребятишек и всевозможные новости, которые он неизвестно каким образом узнавал в захолустной Гандже. Повествовал он «вкусно», с живописными подробностями и неожиданными парадоксами. Дядей Дерево его называли не только из-за фамилии: в его высокой, грузноватой фигуре чувствовалась внутренняя крепость, укорененность.
Характер был у него отнюдь не буйный. Он, напротив, был флегматичен и непробиваемо добродушен. Его присутствие благотворно влияло на Гавриила Семеновича, нервно реагировавшего на всякие неполадки, на халатность или недобросовестность кого-то из сотрудников. Особенно остро Зайцева задевали попытки иных шустрых молодых людей опубликовать за его спиной статейку, в которой его идеи, коими он щедро делился, выдавались за их собственные. Деревицкий советовал сохранять невозмутимость, беречь здоровье: «Мне много приходилось встречаться с плагиатом в том или другом виде, и я относился и отношусь к этому довольно спокойно, пожалуй, несколько расточительно. Я рассуждаю так: пусть крадут мысли, у кого нет, а у меня будут новые»[631].
Думается, что мудрая отстраненность дяди Дерево от суеты сует содействовала тому, что Виталий Федорович, прославляя младшего сотрудника, ни разу не назвал имя его научного руководителя. Быть притчей на устах у всех? Это было не для Деревицкого.
Правда, через год, в своей первой научной работе, Лысенко отдал должное и Деревицкому, и Зайцеву. Вознесясь на вершину успеха, он «забыл» об обоих. Хотя методика его опытов отличалась от зайцевской только тем, что с хлопчатника была перенесена на другие культуры, а задумано это было Деревицким: в Закавказье их можно было выращивать круглый год, даже зимой.
Начали с гороха. Высевая одни и те же сорта по зайцевскому методу, Лысенко наткнулся на поразившее его явление. Десятидневный интервал в посеве иногда приводил к созреванию с интервалом времени в месяц и больше. Поздние сорта становились ранними благодаря тому, что их посеяли, когда еще было холодно. Начальный период низких температур не замедлял их рост и развитие, а ускорял!
Эта «неожиданность» ошеломила Лысенко. Он с жаром рассказывал о ней Н.Р.Иванову, подчеркивая, что ничего подобного не видел в «старых учебниках».
То, что воздействие низких температур ускоряет вегетацию некоторых видов и сортов, было научно установлено в 1918 году немецким ботаником Иоганном Густавом Гас-нером. Н.А.Максимов и его сотрудники по Отделу физиологии вавиловского Института исследовали эффект холодного проращивания на широком круге видов и сортов. Эксперименты производились в лабораторных условиях со строгим контролем, результаты публиковались. Но Лысенко не имел о них понятия. Первооткрывателем интересного явления он считал себя.
«Начались опыты со сроками посева. Был взят набор разных сортов сельскохозяйственных культур (зерновые хлеба, бобовые, хлопчатник). Пользуясь условиями полевого хозяйства, мягкой и почти безморозной зимой, я на протяжении двух лет через каждые 10 дней высевал набор этих сортов. Опыты окончательно убедили меня в том, что раннеспелость или позднеспелость сорта нельзя оценивать вне условий посева».
Больше всего поразило «босоногого профессора», что некоторые озимые сорта, посеянные зимой или ранней весной, выколашивались в один год, то есть вели себя как яровые.
Лысенко решил, что сделал великое открытие, а когда ему объяснили, что это уже известно науке, его пыл не угас. Если такое открытие давно уже сделано, то почему оно не используется в сельском хозяйстве? Озимые по-прежнему высевают осенью, подвергая их опасности погибнуть в неблагоприятную зиму, тогда как их можно сеять весной! Одно из двух: либо ученые хотят присвоить его открытие, либо они, копошась в своих лабораториях, равнодушны к нуждам земледельца! А то и намеренно прячут от него достижения науки, чтобы народ прозябал в нищете. Не зря в газетах пишут о буржуазных интеллигентах, оторванных от социалистического строительства!..
Однако в одном аспекте незнание о работах предшественников помогло Лысенко. Он шел своим путем, и проблема открылась ему с неожиданной стороны. Ему пришел в голову яркий, всем понятный термин: яровизация.
В старославянских верованиях одним из самых любимых богов был Ярило, сын Даждъбога. Он воплощал весеннее солнце, вырвавшееся из суровых объятий Мары — богини холода, обитательницы ледяного дворца. Ярило был простодушен, неистов, полон молодой яростной энергии. Его острые стрелы становились живительными лучами любви и плодородия, он символизировал весеннее пробуждение жизни. Потому сельскохозяйственные культуры, высеваемые весной, – яровые.
Термин яровизация, кроме простоты и наглядности, нес эмоциональный заряд. Яровизация – это живительное тепло, свет, ласковое весеннее солнце. Не то что холодное проращивание, от которого веяло стужей богини Мары.
Н.А.Максимов прослеживал изменения биохимических и физиологических процессов под воздействием разных температур на молодые проростки. Для Лысенко это была ученая заумь. Чего тут умствовать! Чтобы вызреть и дать семена, растение должно пройти период низких температур (период яровизации); если это обеспечить, то озимые сорта можно высевать весной, как яровые.
Н.Р.Иванов вернулся в Ленинград с противоречивыми чувствами. Вавилову рассказал, что Лысенко смел и находчив, но совершенно дремуч и крайне самолюбив. Считает себя новым мессией агронауки.
Вавилов расспросил о деталях работы Лысенко, а под конец задумался.
Если бы знать, какие мысли проносились тогда в его голове!
Может быть, вспомнились свои первые опыты?
Скрещивая на делянках Петровки иммунные сорта с восприимчивыми к грибковым заболеваниям, он получил такую пеструю картину расщепления, что усомнился в правильности законов Менделя! Разве не екнуло тогда его сердце в предвкушении большого открытия?.. Через такую болезнь проходят многие начинающие исследователи. Лысенко не прошел настоящей научной школы, но это поправимо. Накопление знаний – дело наживное, было бы желание учиться…
– Какие у вас предложения? – спросил он Иванова.
Готовый к такому вопросу, Николай Родионович сказал:
– Мне кажется, Лысенко надо пригласить к нам в институт, выделить ему лабораторию в Отделе физиологии. Но сначала его придется обучить иностранным языкам, привить вкус к чтению научной литературы…
Николай Иванович созвал небольшое совещание и попросил Иванова повторить свой рассказ. Его предложение он поддержал. Всё лучшее и талантливое должно быть в ВИРе, особенно такие люди, как Лысенко. Без должного руководства, вне атмосферы строгой научной критики, он может сойти с правильного пути.
Все были согласны с Николаем Ивановичем – кроме профессора Максимова.
Можно ли приглашать в ВИР человека, не ориентирующегося в научной литературе? Да и работает Лысенко не чисто. Строгих лабораторных опытов не ставит, скорее всего, вообще не знает, что это такое. Ограничивается полевыми опытами, а на них влияют переменчивые внешние условия. К тому же он самолюбив и вряд ли захочет переучиваться. Да и как можно создавать лабораторию для человека, не имеющего печатных работ!
Аргументы были вескими, но, по словам Иванова, возникло впечатление, что Максимовым руководило ревнивое чувство к конкуренту, прогремевшему на всю страну, тогда как сам Максимов, при высокой научной репутации, за пределами узкого круга специалистов был неизвестен.
Вероятно, и Вавилов не мог отделаться от такого подозрения. Он стал горячиться и скоро закрыл совещание. Потом еще дважды собирал руководящих работников по тому же вопросу, но, как рассказывал мне Николай Родионович, Максимов и Красносельская-Максимова были непреклонны.
Вавилов мог всё решить директорским приказом, но это было не в его правилах. Он привык убеждать несогласных, а не приказывать. Кто знает, если бы в том случае он изменил своему правилу, его судьба и судьба российской биологической науки сложились бы по-другому…
В 1928 году вышла книга Лысенко: «Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником». Издание «Трудов Азербайджанской Центральной Опытно-селекционной станции им. тов. Орджоникидзе»[632]. Название звучало вполне по-научному, видимо, было предложено Деревицким.
Для начинающего ученого это был солидный труд: около двухсот страниц. Правда, большая его часть состояла из таблиц, перенесенных из полевого журнала. Но были и обобщающие выводы. А вот для списка литературы места не нашлось. Об исследованиях «термического фактора» Гаснером, Максимовым и другими предшественниками не упоминалось.
В книге излагалась концепция стадийного развития растений: еще один удачный термин Лысенко. Развитие слагается из нескольких сменяющихся стадий; следующая стадия не может начаться, пока не завершилась предыдущая; для прохождения каждой стадии требуются особые условия: для начальной стадии – период низких температур.
Нельзя сказать, что стадийность развития была большой новостью в науке. Но с такой четкой акцентировкой это положение раньше не формулировалось. Лысенко иллюстрировал его своими опытами по