(Голос: “Довольно издеваться над съездом и занимать съезд такими нелепыми разговорами!') как вы будете чувствовать себя, как вы докажете, что этого не было? (Сильный шум. Крики: “Долой! Председатель, голосуйте вопрос!') Когда я критикую… (Шум. Голоса: “Довольно, долойГ) это значит, что я критикую свою партию, свои действия и критикую в интересах дела, а не ради подхалимства (сильный шум)»[743].
На голосование поставлен вопрос: позволить ли Муралову говорить дальше?
«Никто не поднял руки за то, чтобы он продолжал говорить…»[744]
Никто!
А ведь родной брат Николая Муратова Александр сидел в зале. Он с детства тянулся за старшим братом, под его влиянием стал революционером, а затем – видным советским функционером: председателем Нижегородского губисполкома. Он не сторонник Троцкого – в этом они с братом расходятся. Но у него огромный пиетет к Николаю, они дружны, спаяны, как все Мураловы. Он знает, как Николай предан партии и делу рабочего класса. И вот брата сгоняют с трибуны, а он, делегат партсъезда, не смеет поднять руку за то, чтобы Николаю дали договорить!..
Троцкистская оппозиция разгромлена. Н.И.Муралов исключен из партии, сослан в Сибирь. Сперва в какую-то глушь, но вскоре переведен в Новосибирск – это уже милость. Режим и дальше смягчается: ему разрешено раз в год ездить лечиться в Кисловодск, с остановкой на 3–4 дня в Москве. Он их проводит у младшего брата, переведенного в столицу из Нижнего Новгорода. В эти дни в квартире многолюдно: приходят старые партийные товарищи Николая. Некоторые занимают высокие посты. Посещения, конечно, фиксируются.
Но Александр Муралов не запятнан. Он уже замнаркома, нарком земледелия РСФСР, замнаркома земледелия СССР, с 1935-го президент ВАСХНИЛ.
В очередной приезд Николая в Москву (декабрь 1935-го) брат убеждает его написать покаянное заявление и просить о восстановлении в партии. «Ведь ты не можешь жить без партии» – таков его последний, неотразимый довод.
…Может быть, в этом была их роковая ошибка.
Ссыльный троцкист, отверженный и почти забытый, не так опасен, как восстановленный в правах партиец со связями в кругах партийной элиты. А его покаяние – сигнал к тому, что морально он сломлен, самое время добить.
17 апреля 1936 года Николай Муралов снова был арестован. Сначала не признавал вины, но костоломы НКВД знали свое дело. Доломанного готовили к открытому процессу: «Делу Параллельного антисоветского троцкистского центра». На скамье подсудимых Г.Л.Пятаков, К.Б.Радек, Л.П.Серебряков, Г.Я.Сокольников, Н.И.Муралов – всего 17 человек.
О предстоящем судилище было объявлено, когда Александр Муралов лечился в санатории от радикулита. Он тотчас вернулся в Москву, сошел с поезда на костылях. Это было в первых числах декабря 1936 года. В Кремле проходил «исторический» VIII съезд Советов: на нем была принята
Сталинская конституция. Социализм в отдельно взятой стране был построен, ограничения против «бывших» отменялись, всем гарантировались равные права и свободы, каких не было и не могло быть в странах капитала.
Преодолевая поясничные боли, А.И.Муралов отправился в Кремль: член ВЦИК и ЦИК, он считал себя обязанным присутствовать на съезде. В перерыве его окликнул Сталин. Участливо спросил, почему он прервал отпуск. Муралов ответил, что вернулся, узнав о предстоящем суде над братом.
– Вот что делают! – возмутился Сталин. И тут же успокоил: – Ну что же, разберутся, конечно. Стоило ли лишать себя отдыха?[745]
Судебный спектакль продлится неделю, с 23 по 30 января 1937-го. Всё будет разыграно как по нотам. Все 17 обвиняемых признают себя виновными, 13 из них приговорят к высшей мере. В их числе – Н.И.Муралова.
…О том, что ждет брата, у Александра Ивановича не могло быть иллюзий.
Как и о том, что, когда с братом покончат, возьмутся за него.
И вот ему на стол ложится «антисоветское» письмо Н.К.Кольцова!.. Это же вылазка классового врага — ее надобно заклеймить! А два вице-президента уперлись. Им хорошо – они беспартийные. С трудом удалось их уговорить хотя бы воздержаться – но какой ценой? Резолюция стала примиренческой, не большевистской. Уравновесить этот бесхребетный либерализм может только сопроводительное письмо!
«Вы себя считаете генетиком и Вас считают генетиком. Но я позволю себе Вас спросить: как выглядят Ваши высказывания в свете современных знаний науки, успехов социализма и существования Сталинской конституции, которые (высказывания) хотя и относятся ко времени 1921–1923 гг., но от которых Вы до сих пор нигде не отказались. В “Русском евгеническом журнале” Вы писали: “Опустошения, производимые в культурном человечестве эпидемиями чумы, холеры, оспы и тифов, а также и туберкулезом, могут быть рассматриваемы как отбор слабых конституций, являющийся в расовом смысле благодетельным для физиологического здоровья расы”».
В других Ваших писаниях в том же журнале не меньше мракобесия, чем в приведенном мною. Вы пишете:, “Было бы достаточно предположить, что законы Менделя были открыты всего веком раньше: русские помещики и американские рабовладельцы, имевшие власть над браком своих крепостных и рабов, могли бы достигнуть, применяя учение о наследственности, очень крупных результатов по выведению специальных желательных пород людей”.
Если Вы имеете в виду такую “науку”, такие “теории”, когда пишете о разгроме генетики, то Вы правы, что такую науку в советской стране будет громить всякий честный ученый».
Разумеется, цитаты из работ Кольцова, превращающие его в расиста и классового врага, выдернуты из контекста, где у них совсем другой смысл. Полагаю, что вдохновляющим стимулом для А.И.Муралова был – СТРАХ ОБРЕЧЕННОГО. Возможно, он еще питал иллюзорную надежду – выплыть из омута, куда его втягивала круговерть сталинского террора. Ведь надежда умирает последней.
Копии своей сопроводиловки, «разоблачающей» Н.К.Кольцова, А.И.Муралов послал ряду лиц, этим, похоже, и ограничился.
Зато Я.А.Яковлев выступил с большой речью, и она была широко распубликована:
«Теория о том, что в центрах происхождения концентрируется вся наследственная система форм вида, что там представлено всё богатство сортов так же, как и идея неизменности запаса генов, присущих тем или иным народам, или, родственная этой идее, идея особой ценности генов, присущих народам арийской расы, – несовместимы с учением Дарвина о развитии».
Таким же манером Я.А.Яковлев расправлялся с законом гомологических рядов, после чего заключал:
«Дарвинисты не против генетики, но дарвинисты против фашистского извращения генетики и фашистского использования генетики в политических целях, враждебных прогрессу человечества.
Дарвинисты не против генетики, но дарвинисты против превращения генетики в науку, имеющую своей задачей доказать недоказуемое – неизменность генов.
Дарвинисты не против генетики, но дарвинисты против легкомысленных попыток использовать лжегенетику для низвержения теории развития Дарвина.
Речь идет о том, чтобы обеспечить дальнейшее развитие генетики с точки зрения теории развития, обеспечить развитие генетики как науки вместо превращения ее в служанку ведомства Геббельса»[746].
Николай Вавилов по имени не назван, но названы его основные открытия: теория центров и закон гомологических рядов, так что было понятно, в кого направлен этот пучок ядовитых стрел.
Над Яковлевым тоже тяготел СТРАХ – липкий страх, от которого холодеет под ложечкой и мутится в голове. Спасения уже не было, но надежда теплилась: а вдруг он удержится над пропастью, столкнув в нее академика Вавилова…
За Мураловым пришли в июле.
За Марголиным и Мейстером в августе.
За Яковлевым – 12 октября.
Все признались во всем. Были приговорены к высшей мере, расстреляны.
Но это было уже во второй половине кровавого 1937-го.
А пока страна извлекала уроки из январского процесса Параллельного антисоветского троцкистского центра. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) товарищ Сталин поставил задачу: усилить борьбу с вредителями и врагами народа. Как раз в дни работы пленума, вероятно, для наибольшего устрашения, объявили об аресте Бухарина и Рыкова – лидеров правой оппозиции, объявленной тоже троцкистской. Третий лидер, Томский, был уже недосягаем: в августе предыдущего, 1936 года он пустил себе пулю в лоб.
Тогда страна и мир, затаив дыхание, следили за судилищем над главарями левотроцкистской оппозиции: Зиновьевым, Каменевым и 14-ю их подельниками. Этот процесс почему-то величают Первым, как будто не было Дела Промпартии и Меньшевистского центра в 1931-м, Шахтинского дела в 1928-м, процесса эсеров в 1922 году и многих других…
Подсудимые на троцкистско-зиновьевском процессе хорошо выучили свои роли. Они охотно рассказывали о своих злодействах и злодейских планах. На одном из заседаний Зиновьев «вдруг» заявил о соучастии правых лидеров: Бухарина, Рыкова и Томского.
Из Политбюро все трое давно были удалены, сняты с постов, давно и многократно покаялись в ошибках и заблуждениях. Превозносили вождя и учителя, который ведет партию и народ от победы к победе. Ни одному их слову Сталин не верил. Он не мог спать спокойно, пока кто-то из бывших противников оставался живым. Его диалектическая философия была проста: есть человек – есть проблема; нет человека – нет проблемы. Меньше человеков — меньше проблем.
После показаний Зиновьева стало ясно: песенка лидеров бывшей правой оппозиции спета. Но только у Томского достало решимости уйти из жизни, не подвергаясь глумлению и истязаниям. Вспомнил ли он, как