В ней кое-что для меня!.. Так, может быть, физика?..
Но влекла его и химия. Его доклад о Кавказской экспедиции пестрит химическими формулами, а позднее, в своих работах, он будет проводить глубокие аналогии между сущностью биологических и химических представлений.
И еще – геология.
И с мечтами о медицине он еще не распрощался.
И просветительство: открыть массе глаза, открыть доступ тысячам талантов, несомненно, таящимся в глубинах народной массы…
Эти метания – свидетельство жадного интереса к законам мироздания, которым подчинена манящая многоликость природы. И мучительные попытки решить для себя уравнение со многими неизвестными…
Местами в дневнике проскальзывает мысль, что предпочтительнее всего для него агрономия. Но именно этот путь представлялся ему наиболее дерзким, он не уверен, что сможет его осилить. Вот запись от 13 сентября того же 1907 года: «Страшно за будущее. Куда идти? Путь земского агронома так ответственен, так много нужно знать. И собственно ничего не зная практически. Не зная жизни крестьянина, не зная его языка. Страшно, боязно. Нынешний год я углублюсь в науки агрономические. Я вникну в них. При каждой малейшей возможности я иду в деревню. Жалеть времени на кажущиеся пустяки нечего. Это вовсе не пустяки».
Столь сильные сомнения должны, казалось бы, расслаблять молодого человека, подрезать ему крылья. Но – нет! Упрекая себя в неустойчивости характера, в пустой трате времени, в том, что не он управляет своими чувствами, а чувства управляют им, он записывает 24 сентября: «Выход из такого положения – борьба со страстями. Каждый день я занимаюсь с 8 час. до половины 2-го [ночи]. Должно как можно меньше тратить время на разговорцы. Времени слишком мало. А разговорцы в сущности ничего не дают. Надо помнить, что до Рождества нужно сдать 5 экзаменов. Нужно не отставать от курса. Нужно пополнять знания по естественным наукам, по агрономическим, общественным».
Развитие той же темы в записи от 5 октября: «В сторону уныние. Подождем глядеть в будущее. Остановимся на настоящем. Ведь цель-то ясная. <…> Пока буду изучать общие предметы. Заниматься по усилиям, а главное, незачем отвлекаться; не стоит унывать. На жизнь надо глядеть весело. Идти туда, где светлые просветы, где больше склонности, где больше радости. Больше того, что есть, ты не сделаешь. Делай хоть то, что можешь.
Простится всё тебе, чего не смог ты сделать.
Но не простится, если ты не восхотел[30].
А я хочу. Хочу страстно науки. Люблю ее. В ней цель жизни. В ней одной можно испытывать энтузиазм. Верую в ее будущее. Знать, обнимать разумом целостность явлений, комбинировать их в стройные гармонические системы, пользоваться ими для разрешения мировых загадок и применять к улучшению жизни на земле – это значит прожить хорошо, удовлетворить себя. Не стоит предаваться утопизму. Брать в жизни всё, что только может доставить тебе радость, спокойствие чувства и разума. Надо жить посветлей. Никому не завидовать, ни от кого не скрываться. Всюду находить хорошую сторону».
Студента Вавилова волновала не только будущая профессия. На пороге самостоятельной жизни перед ним возникала бездна вопросов, связанных с основами бытия человека на Земле. 22 октября второкурсник Вавилов записал: «Мы выросли загипнотизированными суевериями и различными аксиомами домашнего обихода. Мы усвоили много понятий на веру. Всё это надо пересмотреть, переобдумать. И в логике мышления должны преобладающую роль играть методы биологические, методы естественных наук. Вопросы, подлежащие пересмотру: религия, семейная жизнь, брак, отношение к женщине, женский вопрос, половой вопрос, вопросы воспитания, школы».
Ответов у него пока нет, но он уже убежден: найти их можно только на путях науки. 11 ноября, за два дня до своего двадцатилетия: «Вначале было слово, и слово было делом. Да, в науке важную роль играет слово. Человек, посвятивший себя той или иной области науки, когда передает свое знание людям, должен увлечь их, должен говорить самое интересное, самое нужное, чтобы возбудить любопытство, симпатию и даже любовь к науке. Всякая наука глубоко интересна, когда посвятишь себя ей, когда углубишься в нее».
Чем научное мировоззрение отличается от религиозного, метафизического и всякого другого? Это Николай уже знает.
В торопливой записи в канун нового, 1908 года Николай делает попытку оглянуться назад и проследить этапы развития своего собственного мировоззрения, хотя, по его словам, оно продолжает меняться и углубляться каждый месяц. В детские годы он и его окружение верили в сверхъестественное, и эта вера «время от времени всплывала непроизвольно в виде безудержного идеализма, идеализации». Потом он и его друзья впали в другую крайность: «Мы материалисты. С яростью мы громим витализм с его жизненной силой. Мы боремся с религией. Материалистически разбиваем ее. <…> С восторгом внимаем нападкам Геккеля на религию. Малейший подкоп под религию вроде морозовского “Откровения в грозе и буре” мы встречаем с затаенной радостью». Но вот Николай познакомился с трудами Маха и Оствальда. Их взгляды, насколько можно понять из его дневника, проповедовал с кафедры профессор Худяков, что особенно сильно повлияло на Николая.
«Идол материализма, с его гимном единому абсолюту – атому – пал. Этот 3-й период мне кажется крайне серьезным и знаменательным. Ибо при этом мы не только выработали себе новое миросозерцание, отличное от предыдущих, но мы стали критически относиться даже и к науке, к научным воззрениям. Идеализация науки приняла иные формы. Теперь мы уже не придем в экстаз от слова наука, ибо мы поняли, что и в этой области не так уж всё научно, как кажется новичку.
В общем, наши воззрения таковы. Богов и сверхъестественного ничего нет. Абсолютов, абсолютных истин не существует. Сущности вещей мы не постигнем. И глупо было бы к этому стремиться. Истина – [это] только истина на сегодняшний день, не более того».
Значит, научное знание не абсолютно. То, что сегодня считается истиной, не было истиной вчера и может быть опровергнуто завтра. Абсолютное знание – это иллюзия, тормоз в развитии подлинных знаний. Но если абсолютных истин нет и всё в мире относительно, то что же такое человек, каково его место в мире?
В масштабе Вселенной человек – лишь ничтожная песчинка. Если условно приравнять время жизни Вселенной к одним суткам, то жизнь человека длится мгновение, долю секунды! Человеческая личность – ничто: едва возникнув, она исчезает!.. Но, продолжает размышлять Николай, «этому противоречат мои инстинкты, весь смысл моей жизни. Наука этот вопрос затемняет, но не разрешает. Отсюда и возникает значение религии. Она-то отвечает мне. Она дает смысл моей жизни. Она сохраняет мое Я».
Выход из этого тупика Николай находит в эволюционной теории Дарвина. «Она говорит так: всё развивается, всё совершенствуется. Совершенство заключается в приспособленности к жизни; в приближении к познанию истины, природы. Зная природу, человек сумеет и жить хорошо. Человек узнает законы сохранения и превращения энергии, и в его руках [будут] силы природы. Он, зная их, учится направлять их по собственному произволу. Он живет лучше, чем жил первобытный человек. Итак, в мире жизни царит эволюционный принцип. Человек узнал его, проверил его. А зная его, человек должен пользоваться им, как он пользуется знанием закона всемирного тяготения».
В дневнике студента Вавилова много размышлений о преемственности научных знаний, о том, что каждое поколение получает от предков в готовом виде то, что добывалось великим трудом, методом проб и ошибок. Получая эти знания, новое поколение движется дальше и делает реальностью то, что раньше считалась бесконечно далеким или вообще недостижимым.
В дневнике появляется такая запись:
«Вот пример. Великий кенигсбергский натурфилософ Кант в сочинении “О необходимом подчинении принципа механизма телеологическому принципу” привел: для человека было бы нелепостью думать или надеяться, что со временем может явиться новый Ньютон, который сделает для нас понятным так же бесцельное происхождение какого-либо стебелька травы согласно с законами природы, эту мысль надо решительно изгнать из человеческого ума. Но вот 70 лет спустя этот невозможный Ньютон действительно явился в лице Дарвина, а его теория естественного подбора на самом деле разъяснила загадку, которую Кант считал неразрешимой. Пойми лишь соотношения явлений, событий и ясно поймешь картину мира. <…> Эту философию мы заимствовали у Маха».
Мировоззрение студента Вавилова складывалось под влиянием философии Маха – как раз в те годы, когда Ленин громил махизм за субъективный идеализм.
Для Ленина на все методологические вопросы давно было отвечено Марксом и Энгельсом. Их диалектический материализм был альфой и омегой теории познания. Тот, кто думал иначе, подлежал остракизму как «прислужник буржуазии» и «враг рабочего класса».
Конечно, ничего буржуазного в воззрениях Маха не было, как не было и ничего пролетарского. Мах пытался философски осмыслить новейшие на тот период достижения науки, оказавшиеся в конфликте с классическими представлениями о материи и мышлении.
Из дневника Вавилова видно, что большое влияние на него оказала также публицистика Н.К.Михайловского – литературного критика и мыслителя народнического толка конца XIX века. Это неудивительно: молодежь его поколения зачитывалась Михайловским. Сильное впечатление на Николая произвели статьи Михайловского об индивидуализме и коллективизме, в особенности его работа «Что такое прогресс?».
Михайловский считал, что прогресс человеческого общества – это не простое продолжение природной эволюции. Человек выделился из природы. Еще в первобытном состоянии он стал ставить свои собственные цели, вырабатывать идеалы, действовать не только по велению обстоятельств, но и по велению своего разума, воли, своих представлений о добре и зле. Целенаправленная деятельность человека влияет на ход истории. Это и называется прогрессом. Но добиться прогресса в одиночку человек не может, в одиночку он бессилен. Он должен объединяться с себе подобными – в семьи, племена, кружки, союзы, партии, нации. Умение общаться, договариваться, ощущать свое единение с другими людьми – это такое же важное свойство человеческой личности, как ее неповторимость.