такого признания не записал. Не иначе как вышестоящие товарищи ему объяснили: это запретная зона, в нее вступать нельзя. Советский Союз – самая свободная страна в мире; Сталинская Конституция гарантирует свободу слова, дискуссий, научных и всяких других мнений. О том постоянно твердили газеты, по многу раз в день звенела по хриплым радиорепродукторам радостная песня: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»
В такой стране за научные разногласия не преследуют.
В круге седьмомДействие второе
«Альбац: А как Вавилов воспринял обвинение?
Хват: Ничего, он так ознакомился: ну что ж, Александр Григорьевич, говорит, – у нас с ним так отношения были нормальные, – вот мы с вами столько времени пробыли…
Я говорю: да, за это время можно было уже институт закончить… Ну так пошутили – и всё».
А вот пример шутливого разговора:
«Вопрос: Выше вы показали, что в политическом отношении подбираемые вами кадры ВИРа были вполне преданные советской власти. Однако вы не можете отрицать того факта, что значительное число их репрессировано органами НКВД. Что вы можете сказать по этому поводу?
Ответ: Действительно, из числа работников ВИРа целый ряд лиц были репрессированы. Если такие лица оказались в ВИРе, то это можно отнести за счет притупления моей политической бдительности как директора ВИРа. Никакого злого умысла в этом деле, с моей стороны, не было.
Вопрос: Напрасно вы пытаетесь объяснить притуплением своей политической бдительности. Известно, что вы в интересах антисоветской работы группировали вокруг ВИРа контрреволюционно настроенный элемент, являясь руководителем шпионско-вредительской организации в возглавляемом вами научном учреждении и его филиалах. Требуем об этом правдивых показаний.
Ответ: Это неправда. Вокруг ВИРа я группировал высококвалифицированных специалистов для ведения научной работы, антисоветской же работой я никогда не занимался»[804].
На одном из первых ночных допросов Хват потребовал от Вавилова письменную справку о его заграничных поездках. Было ясно, для чего нужна эта справка: за ней маячило самое грозное из обвинений – шпионаж. Но – делать, как говорится, было нечего. За границей Вавилов бывал многократно, пол света обошел-объездил, глупо было бы это отрицать. Записка его имеется в деле: перечень стран, дат, сроков, целей пребывания[805].
На следующий день Хват вел допрос с часу дня до 6 вечера. В 22 часа снова выдернул арестанта. Теперь его допрашивали двое: к Хвату присоединился его прямой начальник, майор госбезопасности Л.Л.Шварцман.
Шварцман был ровесником Хвата, образование – ниже среднего, в органах НКВД с августа 1937 года, то есть немногим дольше. Но насколько же больше успел! В числе его «подопечных» числились Исаак Бабель, Всеволод Мейерхольд, Михаил Кольцов, первый секретарь ЦК комсомола Александр Косарев… Из каждого он сумел выколотить всё, что требовалось. О том, как он и его подручные этого добивались, известно из чудом сохранившегося письма Мейерхольда председателю Совнаркома Молотову:
«…Когда следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы (меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую “психическую атаку”, то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых корней своих. Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка; глаза оказались способными (при нестерпимой для меня боли физической и боли моральной) лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин. Конвоир, который вел меня однажды с такого допроса, спросил меня: “У тебя малярия?” – такую тело мое обнаружило способность к нервной дрожи. Когда я лег на койку и заснул, с тем чтобы через час опять идти на допрос, который длился перед этим 18 часов, я проснулся, разбуженный своим стоном и тем, что меня подбрасывало на койке так, как это бывает с больными, погибающими от горячки»[806].
А вот свидетельство о том, как допрашивали Косарева: «Косарев лежал на полу вниз головой и хрипел. Макаров держал его за ноги, Родос за голову, а Шварцман бил его резиновым жгутом»[807].
О Шварцмане есть и другие сведения: «Жестокость и садизм Шварцман проявлял в отношении видных коммунистов, высших командиров РККА и тому подобных – их Шварцман мог забить насмерть на допросе. “’Простым” же арестантам Шварцман стремился улучшить условия содержания, предлагал еду, давал чай и табак»[808].
Относил ли он академика Вавилова к видным арестантам, как Мейерхольд и Косарев, или к простым, понять нелегко. Из опубликованных документов дела Вавилова прямых заключений на этот счет сделать нельзя. Часть материалов остается засекреченной.
Шварцман был арестован в 1951 году, на следующий день после ареста главы МГБ В.С.Абакумова. Их сделали главарями «сионистского заговора» – предшественника «Дела врачей». Шварцман смертельно боялся пыток, сразу «во всем признался», но его все равно избивали до полусмерти. Его наговоры на себя и других были настолько фантастичны, что вызвали подозрение в помешательстве, но психиатрическая экспертиза этого не подтвердила. После смерти Сталина и прекращения «Дела врачей» сионистский заговор распался, однако выявилось, какими методами Шварцман добывал «признания» своих жертв. Судили его в марте 1955 года закрытым судом, свидетельские показания давали уцелевшие жертвы. Выплыло, между прочим, и то, как он, уже после войны, «сфабриковал дело на ответственного работника Министерства сельского хозяйства СССР Шлыкова Г.Н., превратив честного советского работника в американского шпиона»[809].
Шварцман был расстрелян. А «честный советский работник» Шлыков уловил перемену ветра и перелицевал себя в ученика и верного последователя академика Вавилова.
«Альбац: Александр Григорьевич, скажите, Вавилов признал то, что ему инкриминировалось?
Хват: Я сейчас не помню: что-то он признал, а что-то нет… Дело надо смотреть… На протоколах делал свои вставочки – насколько я помню. Но шпионаж он не признал, насколько я помню <…>. Ну, когда делать, как говорится, было нечего, я давал ему бумагу – он сидел, писал.
Альбац: То есть он прямо у вас в кабинете писал? А в камере он не мог писать?
Хват: Нет, по-моему, не мог… И он написал примерно вот такую стопку. (Показывает толщину сантиметра 2–3.) Я всё это приложил к делу и в опись включил. И она была в конверте и в опись включена…»
В интервью с Евгенией Альбац Хват, как упоминалось, категорически отрицал применение к Вавилову «недозволенных методов следствия». Впрочем, не очень категорически. Сам-то он только шутил с Николаем Ивановичем, но за помощника своего Албогачиева не ручался: малограмотный, грубиян, нацмен…
В таблице капитана госбезопасности Миронова зарегистрировано 12 вызовов к Албогачиеву. Ни один из этих допросов не запротоколирован. Зато есть протоколы допросов, на которые вызывал Хват, но под ними стоят две подписи: Хват и Албогачиев. По странному совпадению, именно эти протоколы наиболее пространны: в них занесены показания Вавилова о своем вредительстве, о сообщниках. Вполне возможно, что Албогачиев участвовал и в других допросах: отсутствие подписи под протоколом не значит, что его не было.
Но вернемся к той ночи, с 14 на 15 августа, когда Хват обрабатывал арестанта на пару со Шварцманом.
«Вопрос: Чем занимался Ваш отец до революции?
Ответ: Мой отец, Вавилов Иван Ильич, до революции был совладельцем мануфактурной фирмы в Москве “Удалов и Вавилов”. Филиал этой фирмы был в Ростове-на-Дону.
Вопрос: К каким партиям или политическим группировкам принадлежал ваш отец до революции?
Ответ: Мне известно, что отец в 1905–1906 гг. был членом партии “Союз 17 октября”.
Вопрос: Где находился отец после революции?
Ответ: В 1918 году отец вместе с белыми из Ростова ушел за границу и с 1918 года по 1927 год проживал в Болгарии. В 1928 году он вернулся в СССР, где и умер в том же году Жил он последнее время в Ленинграде.
Вопрос: В период пребывания отца за границей вы с ним там встречались?
Ответ: Встречался в 1927 году в Берлине.
Вопрос: Следствию известно, что вы, будучи выходцем из буржуазной семьи, по своим убеждениям являетесь антисоветским человеком. Вы это признаете?
Ответ: Нет, не признаю.
Вопрос: Следствию известно, что вы, будучи по своим убеждениям антисоветским человеком, в течение долгого периода времени вели активную вредительскую и шпионскую работу, являясь руководителем антисоветской организации в возглавляемом вами научном учреждении и его филиалах на местах? Требуем правдивых показаний по предъявленным вам обвинениям.