Благая весть подтверждена! Леденящее дыхание смерти отступило… Впереди любимая работа. Пусть за колючей проволокой, с часовыми на вышках; пусть общая камера вроде бутырской; пусть он долго еще не увидит близких. Но он – будет работать! Это – как заново родиться, как заново жить!
Через три часа тюрьму подняли по тревоге.
Сборы с вещами были недолги. Узников вывели, выстроили, воронков не хватало, но подали машины с грузовыми фургонами.
В ту ночь, как оказалось, вывозили не только узников Лубянки, но всех московских тюрем: Бутырской, Лефортовской, Таганской…
Наутро в Москве началась паника.
…Десятилетиями информация о том черном октябрьском дне 1941 года скрывалась, пряталась, подавлялась, охранялась как строжайшая государственная тайна. Кое-что стало известно в постсоветские времена.
С утра оказалось, что станции метро закрыты, троллейбусы не ходят, предприятия не работают, большинство магазинов закрыто, улицы запружены автомобилями, набитыми скарбом: то удирало начальство разных уровней. Оно раньше рядовых граждан узнало о внезапном решение ГКО (Государственного комитета обороны) «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы».
Правительству, Генеральному штабу, военным академиям, наркоматам, заводам и фабрикам, иностранным посольствам надлежало немедленно улепетывать из столицы. Мосты, станции и линии метро, предприятия, которые нельзя было вывезти, было велено заминировать, рабочим и служащим выдать зарплату за месяц вперед и по пуду муки или зерна.
«В эти дни, по неполным данным Военной прокуратуры Москвы, оставили свои рабочие места около 780 руководящих работников; ими было похищено почти полтора миллиарда рублей, угнано сто легковых и грузовых автомобилей»[867]
Андрей Кудряшов, автор строго документированной работы «Паника в Москве», с негодованием пишет о руководителях предприятий, побросавших свои рабочие места и спешно сжигавших партбилеты. Но рыба тухнет с головы. Кудряшов приводит Докладную записку о том, что в здании ЦК партии не осталось «ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы привести всё помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку». «Всё хозяйство оставлено без всякого присмотра. Оставлено больше сотни пишущих машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей, мяса и других продуктов. В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен. В кабинете товарища Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов…»[868]
В такой обстановке невольно запаникуешь.
«Застава Ильича. Отсюда начинается шоссе Энтузиастов. По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривают их по земле. Раздаются возгласы: “Бей евреев!” Вот появилась очередная автомашина. В кузове, на пачках документов, сидит сухощавый старик, рядом красивая девушка. Старика вытаскивают из кузова, бьют по лицу, оно в крови. Девушка заслоняет старика. Кричит, что он не еврей, что они везут документы…»[869]
А вот свидетельство тогдашнего десятиклассника (впоследствии художника) Льва Ларского: «Атакующие лезли друг на друга, врывались в кузова и выбрасывали оттуда оборонявшихся, как мешки с картошкой. Но только захватчики успевали усесться, только машины пытались тронуться, как на них снова бросалась следующая волна… Ей богу, попав впоследствии на фронт, я такого отчаянного массового героизма не наблюдал…»[870]
Из публикаций о «черном октябре» 1941 года явствует, что ГКО во главе с товарищем Сталиным, а за ним и вся вертикаль власти, оставили Москву, всех ее обитателей и всё, что в ней находилось, на произвол судьбы. Это не совсем верное впечатление. Не всё и не всех власти предоставили самим себе. О ком они заблаговременно позаботились, так это об узниках тюрем. Внутренний враг ни при каких обстоятельствах не должен был достаться внешнему врагу\
Об эвакуации по железным дорогам дает представление короткая запись в дневнике Сергея Ивановича Вавилова от 9 августа 1941 года. Он был эвакуирован из Ленинграда вместе с ГОИ (Государственным оптическим институтом). Ехал «по-барски, в академическом эшелоне, в мягком вагоне». Вот что он записал: «Десять дней волочения из Северной Пальмиры в вонючую грязную Казань. Через Ярославль, Рыбинск, Муром. Сначала ж.д. пути, усеянные немецкими злобными и систематическими воронками, кой-где разбитыми составами, затем грязные, забитые поездами станции вроде Мурома, где стояли 1½ суток, погрязая в помойной яме не чистящихся путей и собственного навоза. <…> В пути исполнилась годовщина исчезновения Николая. О войне ничего толком не знаем. Завтра собираюсь в Йошкар-Олу. До чего еще убога Россия!»[871]
Остается довообразить, как эвакуировали его брата – не в мягком вагоне, а в товарном, набитом до отказа зэками, на военно-тюремном пайке, при полной неизвестности, куда и как долго их будут везти.
Если Николаю Ивановичу удалось протиснуться к зарешеченному окошку под потолком закупоренного вагона, он мог понять, что поезд идет по той самой дороге, по которой он, с выводком учениц, в таких же теплушках, двигался 20 лет назад в противоположном направлении, с Востока на Запад…
В Саратов потом ездил бессчетное число раз – дорога занимала сутки.
В вагоне он сразу же раскрывал портфель, вынимал стопку книг, журналов, рукописи. Либо доделывал свою незаконченную статью, либо редактировал чьи-то статьи, либо просматривал библиотечные новинки, чтобы не отставать, всегда быть «на уровне глобуса». Сутки пробегали незаметно.
Теперь его везли под конвоем, в телятнике, набитом такими же бедолагами…
Поезд больше стоял на заброшенных полустанках. Двери задраены, люди задыхаются, обливаются потом, должны соблюдать полную тишину. Снаружи на вагонах крупные надписи: СПЕЦОБОРУДОВАНИЕ. Никто не должен догадываться, что спрятано под этим магическим словом.
Годом раньше, в июле 1940-го, тем же «крутым маршрутом» проследовала Евгения Гинзбург. Правда, ее путь был более дальний, длился больше месяца. О том, как зэки страдали от скученности и жажды, поведано в ее «Крутом маршруте». Выдавали по одной кружке воды в день – не только для питья, но и на все прочие нужды: умыться, вымыть ложку… Горячей пищи не полагалось; сухой паек выдавался заранее на все дни пути, хотя никто не знал, как долго он продлится…
В октябре жара не так мучила, как в июле, но скученность и духота были невыносимы.
…Поезд прибыл в Саратов 29 октября.
По воспоминаниям надзирателя тюрьмы В.П.Игнатьева, «когда пригнали этап, мы его не в камерах, а во дворе разместили, там, где обычно заключенных выгуливали. Женщин и мужчин – всех вместе. Ведь тогда из Москвы и рецидив, и политических – всех выгребали. Под открытым небом держали несколько суток. Вавилова запомнил сразу… Стоял как-то в стороне ото всех. Хоть и обросший был, одежда потрепанная, башмаки рваные, а все-таки ото всех сразу своей интеллигентностью выделялся.
…Держали суток трое, не меньше. Хорошо еще, дождя не было. Но ужасно холодно. Осень. Грязи и сырости без дождя хватало, а на третий день снег пошел… Но во дворе это еще рай был. Когда начали заталкивать в камеры, вот тут-то началось… Запихивали толчком, как в трамвай переполненный, лишь бы двери закрыть. Потому что в камеру, предположим одиночку, заталкивали по десять – двенадцать человек»[872].
Трудно поверить, что в массе прибывавших зэков надзиратель Игнатьев выделил и запомнил Н.И.Вавилова. Но обстановка, думаю, им обрисована верно.
Как Николай Иванович переносил эти тяготы? Надо думать, что при его физической выносливости, закалке путешественника и немалом уже тюремном опыте ему было легче, чем многим другим узникам.
Удар пришел оттуда, откуда он не ждал. Казалось бы, ко всему был готов, но этого не ожидал. В бумагах, прибывших с ним в саратовскую тюрьму № 1, не было никакого следа того, о чем с ним трижды беседовал уполномоченный. Ни ходатайства наркома Берии о помиловании, ни решения по этому ходатайству, ни намерения использовать его по специальности…
«ВАВИЛОВ осужден Военной Коллегией Верховного Суда к ВМН, более никаких данных не имеется. Следствие вела по его делу следственная часть Г.Э.У. НКВД СССР. По прибытию в саратовскую тюрьму з/к ВАВИЛОВ был заключен в камеру для приговоренных к ВМН, где и находится до настоящего времени»[873].
Такова Справка начальника тюрьмы младшего лейтенанта госбезопасности Кунина. Даты нет. По-видимому, она была приложена ко второму заявлению Вавилова на имя Берии – от 25 апреля 1942 года. Имя Кунина больше нигде не встречается: в последующих документах начальник тюрьмы – старший лейтенант госбезопасности Ирашин. Есть в Справке Кунина еще одна очень важная строка – для Вавилова судьбоносная: «На запрос в 1-й Спецотдел НКВД СССР последний ничего не ответил».
Когда был направлен запрос? Почему на него не ответили?
Об этом можно узнать из другой Справки – помощника начальника 1-го спецотдела НКВД Подобедова: