Селекция наша без Вас хромает, а ей мы сейчас придаем исключительное значение. Фактически [Центральная] станция является единственной серьезной селекционной станцией для всего Севера Европейской России. На очереди изучение сортового состава полевых культур Северной России. Это также громоздкое дело.
В нынешнем году удалось исследовать 7 уездов, включая Архангельскую, Пинежскую, Холмогорскую, Мезенскую, Шенкурскую (губернии). Хлопот было много с завоеванием территорий, построением, а еще больше с ремонтом. Главное позади, и я не сомневаюсь, что работать здесь можно.
<…> Жизнь в Питере лучше, чем была. Привезите, пожалуйста, всё, что вышло в Сибири печатного начиная с 1916 года по селекции, земледелию, растениеводству, прикладной ботанике и вообще ботанике».
В феврале 1923 года большим праздником для Вавилова стал приезд в Петроград Гавриила Семеновича Зайцева. Они не виделись с 1916 года, когда Вавилов был у Зайцева в Голодной степи. Гавриил Семенович работал тогда всего второй год, но ему удалось подметить поразительные особенности в вегетации хлопчатника. Они позволяли еще весной, по времени появления первого листа, предсказать, сколько коробочек успеет раскрыться на кусте до конца сезона, то есть каким будет урожай. Вавилова поразила цепкая наблюдательность и четкость мышления Зайцева. С тех пор он о нем не забывал. Они стали обмениваться письмами, образцами растений, публикациями. В конце 1917 года Зайцев прислал Вавилову образцы хлопчатника, кунжута и других растений Средней Азии – для демонстрации студентам на Саратовских курсах. Вавилов слал ему свои работы, семена разных сортов, помогал выписывать зарубежные издания.
Гражданская война прервала эти связи, но при первой оказии, случившейся в мае 1920 года, не зная, где Зайцев, жив ли, продолжает ли работать, Вавилов послал ему письмо, чтобы возобновить контакты. Сообщил о смерти Регеля и о своем назначении на его место; предлагал завязать более тесные отношения и даже открыть в Туркестане небольшое отделение Отдела прикладной ботаники[222].
Зайцеву за эти годы пришлось претерпеть многое. Из Голодной степи он перешел в Пахталык-Куль – поселок в Ферганской долине, где находилась единственная в Туркестане Селекционная станция. Ее основал селекционер и знаток хлопчатника Александр Евгеньевич Любченко. В 1910 году Любченко был командирован в Америку – изучать хлопководство. Оттуда он привез не только семена американского упланда, но и американку-жену. На обратном пути остановился в Москве и прочел в Петровке небольшой курс лекций – не обязательный, для желающих. В числе слушателей был первокурсник Гавриил Зайцев, «заболевший» хлопчатником и Туркестаном. Летом 1917 года Любченко, то ли в предвидении надвигавшихся грозных событий, то ли по настоянию изнемогавшей на чужбине жены, уехал в Соединенные Штаты. Селекционная станция осиротела. Возглавить ее предложили Зайцеву.
В 1919 году на Пахталык-Куль напали басмачи. Станция была разорена, сотрудники ограблены и раздеты. Счастьем было то, что остались целы. Голые и босые, они ночью пришли в Наманган, город тоже ждал нападения басмачей. Попытки получить вооруженную охрану оказались тщетными, возвращаться на разоренную станцию без охраны было нельзя. После долгих мытарств Зайцеву удалось найти приют в хозяйстве только что созданного Среднеазиатского университета.
Здесь собрался весь цвет агрономической науки Туркестана, но с хлопчатником никто больше не работал. Переключились на хлебные злаки: каковы бы ни были научные результаты опытов с пшеницей, а мешок-другой зерна запасти можно.
Один Гавриил Семенович продолжал работать с хлопчатником. В глазах коллег он был упрямым фанатиком, губящим себя и семью ради никому не нужной культуры. После ограбления в Ферганской долине у них с женой не осталось буквально ничего. Пара полуразвалившихся сапог была одолжена у знакомых. Она стояла у двери, ее надевали по очереди, когда надо было выйти из дома. Жена Зайцева Лидия Владимировна кормила грудью младенца, сама голодала. Гавриил Семенович не мог работать по вечерам за письменным столом: от голода кружилась голова. Цены на хлеб неудержимо росли, угнаться за ними не было никакой возможности, а цены на хлопок падали – на него не было спроса. Текстильная промышленность России – основной потребитель туркестанского хлопка – не работала, да и связи с Россией не было: железную дорогу Ташкент – Москва перерезали казаки атамана Дутова, потом корпус пленных чехословаков, потом армия Колчака. Но Зайцев знал твердо: хлопок будет нужен. Переключиться на другие культуры – значило потерять линии и сорта, которые он выделил за предыдущие годы, и вообще всё наработанное по хлопчатнику. Этого он себе позволить не мог. Каково же было ему узнать, что Вавилов все эти годы помнил о нем и теперь протягивал руку помощи – пусть пока только символически!
В декабре 1920 года прорвалось новое, теперь уже обстоятельное письмо. Вавилов сообщал о своем окончательном решении перейти в Петроград и основать в Царском Селе (Детское Село он еще долго называл Царским) Центральную генетическую станцию.
«Я был бы рад, – читал Гавриил Семенович, – если изучение хлопчатника, кунжута, может быть, маша Вы взяли бы на себя в смысле ботанической обработки (равно как географической и генетической). Всё, что можно с нашей стороны, мы сделаем (литература, суммы на работу, на сотрудников, на возможности командировки в районы для сбора и изучения, за границу)».
Он приглашал Зайцева приехать в Петроград на ботанический съезд и обо всем подробно поговорить.
«Мне очень хочется вовлечь Вас в работу Отдела прикладной ботаники. У Вас уклон в работе синтетический и широкий». И затем подчеркнуто жирной чертой: «Не знаю Ваших планов, но было бы очень для дела хорошо, если бы Вы взяли в нашем Отделе на себя разработку некоторых южных культур»[223].
Планы!.. У Зайцева они были просты и – почти невыполнимы. Выстоять, вытерпеть, не свернуть с пути. Иных планов у него не было!
В 1921 году восстановилась связь Туркестана с Центральной Россией. С введением нэпа стала возрождаться текстильная промышленность. И тут выяснилось, что старых запасов волокна на фабриках хватит ненадолго. Для бесперебойной работы снова понадобился туркестанский хлопок.
Казалось, можно было воспрянуть духом! Но… Стали приходить вести о небывалой засухе в Поволжье и смежных регионах. По сравнению с тотальным голодом, воцарившимся в центральных губерниях, даже Ташкент стал «хлебным городом». К железнодорожной магистрали Москва – Ташкент хлынули толпы голодающих. Здесь же скопились эшелоны с демобилизованными красноармейцами. Все рвались на юг, в Ташкент, там искали спасения от голодной смерти.
Многие находили ее в пути.
Служащие железной дороги, почти все больные или переболевшие тифом, давно не получали жалованья и пайков. Они отказывались отправлять эшелоны, пока не соберут с пассажиров дань «натурой»: продуктами, запасенными на дорогу. Голод и тиф опустошали поезда. На каждой станции из составов выносили трупы; их не успевали убирать. Те, кто добирался до Ташкента, готовы были отдать за кусок хлеба любые деньги, прихваченные с собой ценности.
На хлопок никто не обращал внимания, и это прямо отражалось на Селекционной станции, упрямо работавшей с хлопчатником. Весной 1922 года ее выдворили и из университетского хозяйства. Снова (который раз) над всем делом нависла угроза гибели. Зайцев и его помощник И.Я.Половый бросились искать новое пристанище. Рассчитывать можно было лишь на брошенные прежними владельцами и еще не занятые поместья. Таких было немало, но… В одном не хватало поливной воды; в другом обветшалые постройки требовали ремонта, на что не было ни сил, ни денежных средств; третьи располагались в таких местах, что для обработки земли негде было нанять рабочих. Но – дорогу осилит идущий. Неожиданно Зайцев и Половый увидели издали на высоком берегу старинного арыка Бозсу двухэтажный особняк с большим крытым балконом. При имении оказались хорошие поливные земли. Самым удивительным было то, что хотя имение (прежде оно принадлежало помещику Иванову) располагалось всего в восьми верстах от Ташкента, оно еще не было занято.
Зайцев и его сотрудники не мешкая перевезли в Ивановку свое нехитрое имущество и прямо с колес приступили к посеву: посевная страда была уже в разгаре.
Между тем в Москве был создан текстильный синдикат, во главе его поставили видного большевика В.П.Ногина. Прибыв в Туркестан и наскоро разобравшись в обстановке, он потребовал от местных руководителей расширить посевные площади под хлопчатником. Он добился введения твердых государственных цен на хлопок, что привлекло внимание земледельцев к заброшенной культуре. При ВСНХ стал действовать Главный хлопковый комитет, получивший монопольное право закупать хлопок у производителей и снабжать им текстильные предприятия. Главхлопок был наделен большими правами и солидными денежными средствами. Зайцев сумел добиться того, что селекционная станция перешла в его ведение – это дало ей сильного и богатого по тем временам покровителя. Стал издаваться журнал «Советское хлопководство», возрос интерес к науке о хлопчатнике. На сельскохозяйственном факультете Среднеазиатского университета открыли кабинет хлопководства, возглавить его пригласили Зайцева. К началу 1923 года он уже прочно стоял на ногах.
Февральский Петроград встретил его легким морозцем, туманом и малолюдством. Только редкие дворники копошились на пустынных проспектах. Большими совковыми лопатами они сгребали выпавший ночью снег, накладывали его в высокие короба, подогревали их на небольших кострах, чтобы талая вода стекала в водостоки. Изрядно продрогнув на промозглом питерском ветру, но не дождавшись трамвая, Гавриил Семенович двинулся пешком вдоль Невского проспекта. Величавая архитектура безлюдного, выплывающего из тумана города казалась грандиозной театральной декорацией, которую еще не убрали со сцены, хотя спектакль давно окончен и зрители разошлись. Скульптуры Кутузова и Барклая де Толли перед колоннадой Казанского собора, выстроенного в честь победы над Наполеоном, на пустой улице выглядели так, словно два заблудших странника остановились передохнуть да и замерзли здесь навсегда, и теперь уже не чувствуют ни влажного пронизывающего ветра, ни охапок