Юго-Восточный Афганистан и прилегающие районы Индии оказались центром разнообразия зерновых бобовых: чечевицы, бобов, нута, чины. Отсюда ведет начало культура моркови и других овощей, некоторых бахчевых и плодовых растений.
Зайцеву он писал в том же письме от 17 сентября: «Сама экспедиция, хотя в общем проходит благополучно, но имела ряд больших неудач. Болел Букинич, заболел переводчик, которого пришлось отправить в Кушку (зря погибло 1000 руб.), пала лучшая лошадь, стерли спины 3 лошади, никуда не годен оказался сахаротрестовский селекционер [Лебедев]. И, наконец, мы находимся здесь, когда идет баталия внутри страны. Пытаемся преодолеть»[273].
Факты демонстрировали торжество теории центров и – требовали новых исследований. Надо было возможно шире охватить Афганистан, чтобы определить границу центра, выяснить, только ли юго-восточный район (и прилегающие районы Индии) входят в него, или центр формообразования включает в себя более обширную территорию.
Вавилов разрабатывает новый маршрут. Лебедева он оставляет в Кабуле, дабы тот добивался разрешения пройти через южные и юго-западные районы страны. (Но на это Николай Иванович мало надеялся, учитывая как обстановку в стране, так и личные качества сахаротрестовского попутчика.) Сам он с Букиничем отправляется на север, в восточную часть Афганского Туркестана. Запланировано, что оттуда, через пограничный пост Ишкашим, они возвратятся в СССР.
Перевал Саланг двугорбый, как спина верблюда. Первый подъем нетруден – путешественники одолевают его, не сходя с лошадей. Но после спуска – крутой подъем на новый перевал. Тропа завалена скользкими камнями. Часто идет по льду замерзших ручьев. На четырехкилометровой высоте трудно дышать; не только люди, но и лошади еле переставляют ноги. Лошадей приходится вести под уздцы, буквально втаскивать на перевал.
Но вот начинается спуск. Тропа ныряет в ущелье ревущей реки. Пустынно. Ни кишлаков, ни рабатов. Падает ночь, но путники не могут найти приюта. Вот впереди начинают прорисовываться силуэты круглых афганских хижин. Кишлак! В нем можно будет остановиться на ночлег. Но… река вдруг круто поворачивает, и кишлак оказывается на противоположном берегу – переправы, конечно, нет. Приходится идти дальше. Еще один кишлак остается позади: он тоже на другом берегу реки. Лишь поздно ночью караван входит в бедный кишлак, где с трудом удается достать продовольствие и фураж.
В городке Бану – небольшой базар. Здесь быстрее всего можно раздобыть сорта местных культур. С удивлением смотрят продавцы на странных пришельцев, закупающих семена – всё подряд, крохотными порциями.
Зебак – центр Горного Бадахшана. «Это прекрасный сельскохозяйственный район с поливной культурой, с изобилием воды», – писал Вавилов. Но ему ясно: здесь периферия первоначальной культуры. Как он и полагал, перевалы Гиндукуша оказались непреодолимыми для большинства растительных форм. Теоретические представления снова с большой точностью подтвердились.
Кажется, можно возвращаться домой.
Но Вавилова привлекает безлигульная пшеница. И без-лигульная рожь. Те же разновидности, что он открыл восемь лет назад в юго-западной части Памира. Нигде в мире не встречаются подобные формы: даже в прилегающих районах Средней Азии их нет. А в Афганистане они нашлись, и в большем разнообразии форм. Та же закономерность: увеличение разнообразия к югу.
Правда, в Кабульском оазисе безлигульных форм не было. Вавилов уже знает почему. Скрещивания показали, что отсутствие язычка (лигулы) – признак крайне рецессивный. Он не может проявиться в центре формообразования, где царствуют доминантные признаки. Где же впервые появляются безлигульные формы?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо было направиться снова к Кабулу, но не пройденным путем, а через таинственную страну Кафиристан.
Букиничу снова нездоровится, но упрашивать его нет нужды. Кафиристан – неисследованная страна. Многие англичане пытались проникнуть в нее из Индии, но только врач Робертсон сумел описать ее восточную часть; в остальные районы еще не ступала нога европейца. Букиничу, прирожденному путешественнику, побывать в ней не менее интересно, чем Вавилову.
Николай Иванович дает ему отдохнуть, а сам направляется в пограничный пункт Ишкашим – предупредить пограничников, что их возвращение в СССР задерживается.
После первых совместных поездок с Вавиловым по Закаспию и Памиру Букинич не сидел без дела. В 1918 году он подготовил проект мелиорационных работ в Средней Азии. Хотел представить его Ленину, но Гражданская война отрезала Туркестан от центра России.
Интересы Дмитрия Демьяновича становились все более широкими. Этнография, история искусства, география, археология. Особенно археология. Чтобы получить право на ведение раскопок, он поступил в Археологический институт и окончил его. В Афганистане, с такой же страстью, с какой
Вавилов собирал образцы растений, Букинич исследовал почвы, орудия труда, ирригационные системы, образ жизни разных групп населения. Лучшего спутника Вавилов не мог и желать!
Забегая вперед, надо сказать, что страсть к путешествиям все больше захватывала этого скитальца. В 1926–1927 годах он снова в Афганистане. Потом в Монголии. Потом в других странах Востока. Даже Вавилову трудно уследить за его маршрутами. Писем писать Букинич не любил. Уезжал внезапно. Возвращался незаметно. Привозил массу материала, раздавал его музеям. Жил под Ташкентом отшельником – в маленькой хижине, которую сам построил в афганском стиле. Обрабатывал коллекции, писал книгу об афганской экспедиции. Об этом Вавилов расскажет позднее в некрологе, посвященном своему товарищу…
А пока – они третий раз меняют маршрут.
Кафиры – значит неверные, то есть немусульмане. Много легенд ходило о происхождении загадочного народа. Полагали даже, что в горах Кафиристана осели остатки войск Александра Македонского. По другой версии, сюда в X веке бежали от воинов ислама афганцы, не желавшие принять магометанскую веру.
Долгое время Кафиристан считался спорным пограничным районом между Индией и Афганистаном, но в 1893 году Англия уступила Кафиристан афганскому эмиру Абдурахману. Он ввел войска в страну неверных для их обращения в ислам.
Афганский поэт Ага-и-Мирза Шир-Ахмед в поэме «Покорение страны кафиров» в возвышенных тонах описал ужасающую картину. Людей избивали и убивали. Под угрозой смерти их самих заставляли уничтожать свои храмы и идолов, которым они поклонялись.
«Все противившиеся были истреблены, деревни их разрушены, имущество же перешло в руки храбрых воинов эмира. Там в живых осталось немного. Они должны были принять истинную религию. Так завершилось великое дело покорения страны неверных», – торжествующе писал поэт.
Вавилова настолько потрясла это воспевание жестокости, что он даже счел нужным включить историю покорения кафиров в «Земледельческий Афганистан», хотя она не имела прямого отношения к теме труда.
Вавилов и Букинич пытались нанять проводников на весь путь через Кафиристан, но никто не брался провести экспедицию. Пришлось менять проводников от деревни к деревне.
Они выступили из Зебака на юг, в пределы Кафиристана. Но таинственная страна не желала даваться исследователям. Если верить Робертсону, экспедиция давно уже в Кафиристане. Но население все то же – таджики. Говорят на фарси. И все в один голос твердят:
– Страна кафиров не здесь. Страна кафиров дальше.
– Где же?
– Наздик – близко. – И показывают на юг.
Да и по характеру местности здесь продолжение Горного Бадахшана: такие же ландшафты, та же растительность, люди того же антропологического типа, такие же постройки, жизненный уклад.
Так, еще не вступив в страну неверных, Вавилов и Букинич сделали важное открытие: географическое понятие «Кафиристан» надо значительно сузить.
Селение Тли у подножия Гиндукуша – последнее таджикское селение на пути в истинный Кафиристан. Дорога входит в ущелье реки Мунджан. Крутой подъем. Слышится грохот каменных лавин, на дороге следы обвалов. Лошади застревают в трещинах. Приходится соскакивать с них и осторожно высвобождать копыта. Но лошади теряют подковы. Переночевав у костров, путники продолжают подъем к перевалу. Исчезает растительность. Тропа теряется среди вечных снегов. Лошадей приходится вести на поводу, утопая в снегу. По почти неразличимым приметам проводники ведут караван.
Высшая точка перевала Парун – 4760 метров. В разреженном воздухе трудно дышать. Ветер срывает поземку, бросает в лицо колючие пригоршни сухого снега. Невольно вспоминаются слова поэта Ага-и-Мирза Шир-Ахмеда, что «нигде нет таких снегов и ветров, такой стужи нет ни в каком другом месте под небосводом», как в этих местах зимой. Поэты склонны к преувеличениям, да и зима еще не наступила. Но поэт безусловно прав в том, что «днем и ночью у жителей этого края по бедности нет другой пищи, кроме сухого хлеба да бобовой похлебки. Заболеет кто – нет ни лекарств, ни врачей. Постричь кому голову – нет цирюльника».
Спуск с перевала еще более крутой, чем подъем, местами почти отвесный. За полтора часа караван спускается к небольшому замерзшему озеру. После короткого отдыха спуск продолжается. Крутизна такая, что приходится бежать, притормаживая под уздцы лошадей. Снег остается вверху, наметанный глаз едва успевает замечать смену растительных зон.
С заходом солнца сразу наваливается темнота. Остановка в лесу у ручья. Путники разводят огромный костер, отпугивающий диких зверей.
Наутро караван движется дальше. Путь идет по каменным уступам, спуски труднее подъемов. Лошади давно без подков. Тропу пересекают отвесные выступы, или груды камней, или огромные валуны. Тюки то и дело приходится снимать и переносить на руках, а упирающихся лошадей осторожно переводить. Каждый час какое-то несчастье. То тюки катятся с обрыва к реке, то копыта лошади застряли в трещине, то лошадь повисла над пропастью…