ая работа по картофелю.
Это самое лучшее, что видел. Нас они по картофелю опередили.
Хожу по бесконечным dinner’ам, lunch’ам. Всюду зовут.
Собрал уже кое-какой материал по хлебам Абиссинии.
<…> Во всяком случае, уже кое-что приобрел для нас. Пока наш курс верный <…>. Нашел интересные карты, книги по Африке. Словом, пытаюсь быть тут не напрасно <…>.
Здесь начинаешь понимать, что то, что мы делаем, не безразлично и для них».
12 июня 1926 г., П.П.Подъяпольскому: «Пробираюсь ко львам, но пока трудно с визами. Львов отгородили визными затруднениями, для нас почти непроходимыми».
13 июня, Е.И.Барулиной: «Из-за закрытия по воскресеньям и субботам с часу всех учреждений и магазинов придется пробыть здесь на 2 дня дольше. Впитываю Лондон, но он так велик и богат, что даже воспринять объем его трудно. Вчера, наконец, добрался до библиотек. Чудовищная литература по Востоку. По одному Египту есть целые магазины книг. А сегодня (воскресенье) бегал смотреть Индию (обдумывая поход), Египет. Словом, весь Египет собран в British museum [Британском музее] <…>. Ходил в Kew garden [Ботанический сад]. В культуре до 12 000 линнеевских видов. Альпийск[ие] растения в самом цвету. Сад полон рододендронов».
16 июня, ей же: «1 час ночи. Я уже в Париже. Сегодня приехал вечером. Был у знакомого агрохимика Безсонова. И завтра начинаю хождения по визным делам <…>. Париж набит россиянами. Один из них сегодня на пароходе завидовал моему советскому паспорту, к[отор]ый мне не особенно на руку для колоний. Шофер говорил по-русски и читал “Послед[ние] новости” <…>. Бедствуют россияне здесь! Жизнь здесь раза в 3–4 дешевле лондонской. Большей нелепости трудно представить. Переехал Ла-Манш и за автомобиль платишь в 8 раз дешевле.
Собираюсь делать тут в Академии наук доклад о Центрах <…>.
С Лондоном распрощался. Мог бы там еще многое сделать. Не видел гербария. Не видел всей ботанической литературы. Но кое-что сделал. Самое главное, добыл карты для всех интересующих нас районов».
21 июня, ей же: «Вот, детка, у М-me Сталь, к[отор]ую я случайно читаю, есть подходящее место. Она много путешествовала – от Франции до России. 100 лет тому назад это была дистанция большая. Вот что она пишет: “Что бы об этом ни говорили, а путешествовать – одно из самых грустных удовольствий жизни. Если вы чувствуете себя хорошо в каком-нибудь иностранном городе, то он становится для вас как бы вторым отечеством; но когда проезжаешь незнакомые страны, слышишь язык, который едва понимаешь, видишь лица, равнодушные к твоему прошлому и будущему, то остаешься в одиночестве, лишенный отдыха и покоя; мало того, поспешность, торопливость, с какою вы стремитесь прибыть туда, где никто вас не ждет, волнение, единственной причиной которого служит любопытство, не внушают вам большого уважения к самому себе, и это до тех пор, пока новые вещи не станут для вас постепенно старыми и не создадут вокруг вас устойчивые интимные связи, ощущения и привычки”[322] (Коринна или Италия). А если к этому прибавить визные трудности, к[отор]ые поглощают всё, то ты поймешь, родная <…> мои настроения».
О, эти визные трудности! Они казались непреодолимыми. Для борьбы с ними приходилось мобилизовать всю свою энергию, находчивость, изобретательность, свое личное обаяние, а, в первую очередь, активизировать французский язык. В одном из писем Николай Иванович упоминает, что был в театре на «Даме с камелиями». «Всё понимаю, но для разговоров с маркизами этого недостаточно».
Крупнейший прикладной ботаник Франции Огюст Шевалье высоко ценил научные труды Вавилова. Он вывел Николая Ивановича на профессора Парижского университета Луи Флоримона Бларингема, ботаника и генетика. Конфиденциально пояснил, что если кто может реально помочь с визами во французские колонии, то только Бларингем: его тесть занимает высокий пост в министерстве иностранных дел. «Всё строится на ерунде», – как заметил по этому поводу Вавилов в письме Елене Ивановне.
Бларингем был учеником Гуго де Фриза, казалось, найти с ним общий язык было нетрудно. Но из разговора ничего хорошего не получилось. Он начал с того, что научные труды Вавилова слишком велики по объему, нет времени их читать. А затем сказал, что царские долги Советы не платят, так как у них нет денег, а на экспедиции во французские колонии деньги находятся! Николай Иванович не знал, как унести ноги.
Более благоприятными оказались контакты с маркизой де Вильморен, вдовой бывшего главы знаменитой семеноводческой фирмы Филиппа де Вильморена и матерью ее тогдашнего главы.
Госпожа Вильморен пригласила Николая Ивановича на званый обед, чем повергла его в большое смущение. К светским раутам он не привык и боялся совершить какую-нибудь оплошность. «Готовлюсь и чувствую, что экзамен выдержу слабо, – писал он Елене Ивановне. – Сейчас пойду покупать шляпу, манжеты, запонки. Словом, приводиться в порядок. Пока этим совсем не занимался. Хотя в Англии и завтракал с лордом Lovet (тоже хлопоча о визе в Судан), но то было проще. Лорд оказался просто культурным человеком».
На званый обед Вавилов пришел заблаговременно. Маркиза встретила его благосклонно, завела легкий светский разговор: «Ах, знаете, я так устала от этих людей, все такие надоедливые, глупые, вы этого не находите?» Вавилова такое начало разговора насторожило, да и внешность госпожи говорила скорее о кокетливости, чем о деловитости. Ее дети были старше Николая Ивановича, сын возглавлял всемирно известную фирму, а пожилая вдова сильно молодилась, была густо разрисована косметикой.
С порядком блюд за обедом Николай Иванович как-то справился, «особенно не конфузился». «Разговор, поднятый Шевалье о происхождении] культурных] растений, поставил меня на ноги. Работы они мои знают».
Стали обсуждать, как ему помочь с визами. Положение осложнялось тем, что в стране был очередной правительственный кризис. Старое правительство ушло в отставку, новый премьер-министр Бриан никак не мог сформировать кабинет: мало кто из видных политиков рвался занять министерские посты. Министра иностранных дел еще не было.
Долго обсуждали, к кому обращаться: к бывшему президенту Пуанкаре? Или к новому премьеру Бриану? Составили письмо госпожи Вильморен ее давнему другу, главе административного аппарата министерства иностранных дел.
Николай Иванович изложил его содержание Елене Ивановне: «"Я ручаюсь за Вавилова, как за себя. Он сделал многое для Вильморенов. Исследования его имеют мировое значение. И Франция от них получит не менее других. Дом Вильморенов берет на себя всю ответственность” и т. д.
Это, право, благородно. И я уже простил маркизе и крашеные губы, и парик, и весь свой конфуз в непривычных условиях.
Судьба поездки в Африку зависит теперь не в меньшей мере от маркизы.
Как будто есть надежда на днях получить визы в Сирию, Алжир, Тунис и Марокко, но не в Сомалию. В последнюю дадут визу, когда будет согласие эфиопского правительства[323]. Вот еще неожиданный №».
Наутро, полагая, что дело сделано, Вавилов пошел в министерство получать документы. Не тут-то было! Его даже не допустили до ответственных лиц, которые могли принять решение.
Вавилов идет в советское полпредство, требует более активной помощи, но полпред Красин объясняет ему, что отношения Советской России с Францией крайне напряжены, получение виз – дело безнадежное.
Вечером он опять у маркизы Вильморен. У нее в гостях губернатор острова Мадагаскар. В его присутствии Николай Иванович поведал ей о своей неудаче.
Рассерженная маркиза тут же позвонила начальнику министерства и «началась проборка почти министру». «Тот обещал пустить в ход мое дело. По-видимому, подоспела рекомендация Академии наук (Парижской) и другие, к[отор]ые я выхлопатывал. Что-то будет? Наша миссия вчера раскачалась, и секретарь наконец отправился в М[инистерст]во Иностранных] дел».
Вавилов писал в приподнятом настроении, письмо стало искриться юмором: «О, ужас! Послезавтра снова завтрак с маркизой. И с ней должны на автомобиле ехать в Verierres[324] на посев. К вечеру она помолодела еще лет на 20. И в профиль могла бы сойти за молодую. Но действия ее пока так умны, что, если дело кончится благополучно, ей я буду признателен всю жизнь. Без нее дело не пошло бы, и темп событий был бы иной. А теперь побегу в театр. До черта надо овладеть французским. Хотя леди хорошо говорит по-английски, но <…> изредка переходит».
Но радоваться было рано.
24 июня 1926 г.: «12 ч. д[ня]. Утро весьма печальное. В префектуре (Министерство Внутренних дел) виз в Африку не
желают давать. В 4 часа опять требуют для опроса. Еще хуже с итальянцами. Виза дана без меня в Москве и переслана в Париж. А здесь говорят, что могут ее дать только для немедленного въезда в Италию из Франции. А не так, как мне надо, с заездом в Грецию и пр. Визы, словом, не дали. Отправляюсь сейчас к маркизе Vilmorin в весьма груст[ном] настроении. Но идти надо».
События развиваются с головокружительной быстротой, и в тот же вечер Вавилов пишет «милой Ленушке»: «Не верю пока своим глазам, но тем не менее в кармане визы в Сирию, в Алжир, Тунис и Марокко. Не только я не верю, но и Полпредство».
Оказалось, что маркиза посетила Пуанкаре и Бриана, и когда он пришел к ней, сказала:
– Мой друг, вам разрешено ехать туда, куда вам угодно. Направляйтесь в министерство иностранных дел, оттуда в префектуру, получайте визы и заходите к нам на прощанье.
В префектуре, куда Вавилов явился для окончательного оформления виз, его встретили с изумлением.
– Вы знаете о событиях? – коротко спросил чиновник и стал звонить в министерство.
Он говорил о событиях, крайне неприятных для французских властей. Уже больше года в Сирии, в горах Хорана, длилось восстание друзов. Усмирить их никак не удавалось. А тут еще в Марокко начались активные военные действия против маленькой Рифской республики, провозгласившей независимость. Французские власти старались скрыть эти события от мировой общественности. Даже гражданам Франции для въезда в эти колонии требовалось специальное разрешение.