<…>, но факт в общем очевиден и очень важен для философии».
Он чувствовал, что за этим кроется важная закономерность. Мысль эта мучила его потом два дня пути до Аддис-Абебы и еще два месяца странствий по Эфиопии.
В Хараре работала почта. Вавилов отправил тридцать посылок и несколько писем.
Аддис-Абеба – цветок весны. Круглые приземистые домишки тонут в эвкалиптовом лесу. Прежде столица Эфиопии кочевала каждое столетие. Вырубив окрестные леса, жители бросали ее и строили город в другом месте. Но вот в конце XIX века французская миссия завезла в Эфиопию эвкалипт. Император Менелик II сумел по достоинству оценить пришельца из далекой Австралии. Он приказал насадить эвкалипты, ввел строгие правила вырубки. Нужда переносить столицу отпала. Быстрорастущие великаны молчаливо говорили о том, что может значить для страны интродукция растений, привезенных из-за моря-океана.
Добиться приема у раса Тафари – наследника престола, будущего императора Хайле Селассие I, – оказалось непросто. Издалека-далёка снова помогла добрая фея – маркиза де Вильморен. «Париж что-то телеграфировал в Аддис-Абебу. И неожиданно французский посол взялся хлопотать перед Правительством Эфиопии о разрешении заниматься исследованием»[361].
Рас Тафари, фактический правитель страны, принял Вавилова и с интересом слушал о цели его экспедиции. Правда, когда Николай Иванович стал говорить об эфиопской пшенице, тот покачал головой и сказал, что пшеницы в его стране плохие. Он удалился во внутренние покои и вернулся с початками кукурузы.
– Вот это пшеница! У нас такой нет.
Беседа текла непринужденно. Помогло то, что Вавилов был не первым ботаником, явившимся в Эфиопию собирать культурные растения. Тремя годами раньше здесь побывал Хэрри Харлан, американский знаток ячменя, с которым Николай Иванович поддерживал переписку, обменивался изданиями, образцами растений. Рас Тафари хорошо помнил Харлана и был обрадован, когда Вавилов передал от него привет. Он с похвалой отозвался об американце и проникся еще большим расположением к русскому гостю. Открытый лист обещал выдать в ближайшее время и тепло распрощался с визитером.
Словом, аудиенция прошла наилучшим образом. Но бюрократическая машина в глухой африканской стране была еще менее поворотлива, чем в Европе.
Пока суд да дело, Вавилов обследовал окрестные деревни, ходил по базарам, вникал в особенности местных традиций, государственного и общественного строя Эфиопии. В дневнике торопливо записывал: «Ни регистра, ни кодекса законов, ни нормальной оплаты администрации страна не имеет. 10–11 миллионов населения существует без аграрного] кодекса. Земля принадлежит прежде всего господствующей этнической группе – амхара, их 2,5–3 милл[иона]. Галла, сомалийцы работают на амхарийцев. Мелкой собственности] нет. Рабство фактически не ликвидировано, хотя Эф[иопия] входит членом в Лигу Наций. Это комическ[ая] сторона бытия. Черты самой исключительной примитивности в организации страны еще сохраняются здесь, пожалуй, как нигде»[362].
Хотя в Аддис-Абебе обитало около двух тысяч иностранцев, в основном итальянцев, греков, армян, путешественник из Страны Советов был редкостной, весьма экзотичной птицей. Послы разных стран устраивали в его честь обеды. Он использовал эти встречи для дипломатических переговоров. Снова просил у английского посла визы в Судан и Египет – хотя бы транзитные, но посол предпочитал вспоминать о Кембридже, который знаком был гостю не хуже, чем ему самому.
Появление Вавилова в эфиопской столице вызвало большое оживление в небольшой, но очень разношерстной группе выходцев из России. Их здесь проживало около пятидесяти,
Николай Иванович успел познакомиться почти со всеми. «В абракадабре интересов россиян, представляющих необычайную пестроту порядочности, характеров, – от снимающих подметки на бегу до опустившихся безвестных людей, не способных ни к напряженному мышлению, ни к работе, есть умные политики, осторожные в словах и действиях».
В русской колонии все со всеми в «сложных» отношениях: много сплетен, взаимной ревности, нередки громкие супружеские измены, мужчины отбивают жен друг у друга. Вчерашние друзья становятся врагами, «всё пестро, подозрительно», много взаимной ненависти.
Пожалуй, наиболее авторитетен в колонии россиян был инженер-путеец А. Г.Трахтенберг, с которым Вавилов познакомился еще в поезде. У них сложились добрые отношения, потом они будут продолжены. Трахтенберг так поспешно уехал из России, что не прихватил документов об образовании и опыте работы. Он просил Вавилова, по возвращении домой, раздобыть дубликаты в архивах. В обмен готов был высылать образцы растений, другие материалы – взаимовыгодная сделка! Вернувшись, Вавилов немало сил и времени уделит добыванию документов Трахтенберга, будет выполнять поручения и других россиян Эфиопии…
Николай Иванович близко сошелся и с Дмитрием Николаевичем Трофимовым, продавцом русского магазина, – он тоже потом будет писать Вавилову, выполнять его мелкие поручения. Познакомился с двумя царскими генералами, Свешниковым и Дроздовским, с их семьями. С врачом Гогиным, с врачом-дантистом Дабертом, с бывшим офицером П.П.Булыгиным, с другим бывшим офицером И.Ф.Бабичевым, «опустившимся и обабиссинившимся».
Некоторые россияне смотрели на него косо. «Свирепый» М.Я.Омельченко потребовал объяснить, по какому праву большевики переименовали славный город Петра в город Ленина. Вавилов ответил, что он не большевик и далек от политики, его дело – наука, но тот даже слушать не стал.
Какие-то авантюристы пытаются продать землю под будущую советскую миссию. Взять в толк, что он приехал не за этим, они не могут. Нервы у Николая Ивановича напряжены, он опасается, что интриги могут сорвать экспедицию.
11 февраля 1927 г., В.Е.Писареву: «Никогда еще не попадал в такой дипломатический круговорот, как здесь. Никто не верит, что от нас может приехать ботаник собирать пшеницу. <…> Принимаю визиты, трачу тьму денег на содо-виски, коньяк, почти спился, ибо не только на Руси есть веселие пити, но еще более в Абиссинии. Пиво и мед они изобрели до нас. Боги, великие и малые, когда же я выберусь из Аддис-Абебы. Переживаю положение почетного плена»[363].
В дневнике он записывает: «Нервы мои уже вышли из равновесия. Кругом появилась тьма типов, которые устраивают всякие пакости».
Неожиданное приглашение к расу Тафари еще больше взвинтило Вавилова: они ведь обо всем договорились, для получения ожидаемой бумаги новой встречи с правителем не требовалось. Неужели козни подействовали, и в поездке будет отказано?!
Но рас Тафари принял его с прежней любезностью, в интимной обстановке, наедине, без переводчика: он сносно говорил по-французски. Стал расспрашивать о русской революции, о жизни в Стране Советов, о советской конституции. И больше всего: как удалось свергнуть царя, почему ему изменила армия? Расспрашивал долго, интересовался подробностями. Кто такой Чичерин? Кто Рыков? Детально расспрашивал о Ленине, о Гришке Распутине, о великих князьях.
В архиве Вавилова сохранилась фотография раса Тафари в парадном мундире, увешанном орденами. На ней рукою Николая Ивановича написано: «Имел 2 аудиенции в 2 ½ часа. Обещал послать Его Величеству книги на французском] языке с программой большевиков, коей Его Величество весьма заинтересован»[364].
Вспоминал ли об этой беседе император Хайле Селассие полвека спустя – после того, как был свергнут с престола и перед тем, как был варварски умерщвлен?..
Николай Иванович вынес впечатление, что будущий император сознает, что его стране нужны кардинальные реформы, но он нерешителен, лишен воли и мудрости большого политика. Чтобы вырвать Эфиопию из объятий средневековья, нужен был политик масштаба Петра Великого. «Это не Петр», – записал он в дневнике.
В дальние походы эфиопы отправлялись на мулах. То есть на мулах везли поклажу – сами шли пешком. Чтобы ускорить продвижение и облегчить путь караванщикам, Вавилов, кроме мулов, для каждого из них купил по ослу: они много дешевле. Но как только ослы появились во дворе французской гостиницы, где снаряжалась экспедиция, караванщики бросились врассыпную. Оказалось, в Эфиопии мужчине зазорно ехать на осле…
Вавилов решил, по крайней мере, купить людям сандалии, чтобы они не шли босиком. Сандалии в тот же день исчезли, перепроданные на базаре. Перед путешественником снова стояла босая команда. Пришлось купить новую партию сандалий и до времени упрятать их в тюк.
Но вот караван сформирован и снаряжен. Открытый лист за подписью императрицы и раса Тафари предписывает оказывать содействие «гостю Эфиопии».
18 февраля 1927 г., Г.К.Сухановой (Флаксерман)”. «Получил две аудиенции у его Величества и признан “гостем страны”. Завтра в путь вглубь страны на два месяца. Караван из 14 человек, 7 ружей, 2 копий, 2 револьверов и 10 мулов»[365].
Можно выступать? Нет!
Переводчик, рекомендованный итальянским послом, объясняет, что надо у губернатора Аддис-Абебы заключить договор с караваном – таков порядок. Окруженный шумной ватагой, Вавилов идет к губернатору.
Он обязан внимательно относиться к людям? Что ж, это необходимо. Кормить и лечить их? Естественно. В случае смерти похоронить по принятым в стране обычаям? Да. Три раза в месяц давать глистогонные средства? Забавное требование, но для Эфиопии понятное: здесь все едят сырое мясо. Впрочем, в Эфиопии растет дерево, его сушеные соцветия – косо – отлично расправляются с солитером.
Вавилов готов подписать договор, но где же… обязанности каравана? Их в договоре нет!..
– Как быть, если кто-нибудь нарушит дисциплину? – спросил Вавилов у губернатора.