– Поезда не останавливаются в Кроуфорде.
– Может, мне придется пройтись до следующего города, где они останавливаются.
– До Линкольна, – сказала она.
– Значит, до Линкольна. До свидания, Эбигейл.
Я ушел, но не обратно к реке. Я шагал по пыльной дорожке перед домом до того места, где она соединялась с местной дорогой, пересек ее и остановился у железнодорожных путей. Я стоял на полотне из щебенки, вдыхая запах креозота от шпал, и смотрел на дом. Он был старый и обшарпанный, как рубашки, которые я забрал, но я понимал, каким уютным он мог казаться тому, кто был даже беднее семейства Эбигейл и шел по путям в поисках приятного и тихого места.
Некоторое время я шел в сторону города, потом срезал дорогу обратно к реке через поле. Альберт уже вернулся и набросился на меня.
– Где тебя носило?
– Доставал замену нашей форме, – сказал я и гордо показал рубашки.
– Где ты их взял?
– У дома выше по реке.
– Украл?
На его лице был написан такой гнев, что я подумал, что он меня ударит.
– Я не вор. Я заплатил за них.
Он бросил взгляд на наволочку.
– Сколько?
– По доллару за штуку.
Моз вскинул брови и показал: «За эти лохмотья?»
– Кому ты заплатил? – потребовал Альберт.
Я решил, что лучше не упоминать про Эбигейл, поэтому сказал:
– Прицепил деньги к бельевой веревке.
– Ничего более глупого… – начал Альберт.
– По крайней мере теперь, если мы попадемся кому-то на глаза, то не будем похожи на беглецов из Линкольнской школы.
– Три доллара, – сказал Альберт с таким видом, будто собирался свернуть мне шею.
– Было видно, что тем людям нужны деньги.
– Плевать на деньги. Я боюсь, что они сдадут нас.
– Тогда копы будут думать, что мы уехали по железной дороге.
– Да? Это почему?
«Потому что я так сказал Эбигейл», – подумал я, но вместо этого ответил:
– Потому что это самое разумное решение.
Альберт раздраженно покачал головой:
– Выдвигаемся. Нам надо оказаться как можно дальше от этих трех долларов.
Альберт с Мозом усердно налегали на весла, а я сидел в середине с Эмми и дулся. Мне казалось, что бы я ни делал, это все равно недостаточно хорошо для Альберта. Ну и ладно, думал я, черт с ним. Я сверлил его затылок взглядом, представляя десяток сценариев, в которых он портачит по-крупному, и мне приходится выручать его, и он наконец-то понимает, как ему повезло с братом.
Ближе к вечеру на западе начали собираться тучи, и мы видели молнии на горизонте. Эмми испуганно смотрела на грозовое небо.
– Надо найти что-нибудь с крышей для ночевки, – наконец сказал я Альберту.
Моз легонько шлепнул веслом по воде, чтобы привлечь наше внимание. Он показал на южный берег реки и подал знак: «Сад».
За деревьями по берегу Гилеада лежал знакомый пейзаж: ветви яблонь, совсем как в маленьком садике на ферме Фростов. В угасающем свете дня они выглядели темно-зелеными и гостеприимными.
– Может, переночуем там? – сказал я.
– Давай посмотрим. – Альберт направил каноэ к берегу. – Вы двое ждите здесь, – велел он и подал Мозу знак следовать за ним.
Когда мы остались одни, Эмми с тоской посмотрела на яблони.
– Я скучаю по маме.
– Я знаю.
– Оди, ты когда-нибудь скучаешь по своей маме?
– Иногда, – сказал я. – Но мы потеряли ее уже очень давно.
Эмми достала из комбинезона фотографию, которую я спас из-под руин дома, и всмотрелась в нее, потом подняла лицо ко мне, по ее щекам катились слезы.
– Оди, я всегда буду скучать по ней? И всегда будет так больно?
– Думаю, ты всегда будешь скучать по ней, Эмми, – сказал я. – Но боль пройдет.
Я слышал далекие раскаты грома и чуял принесенный ветром запах дождя. Наконец вернулись Альберт с Мозом.
– За садом стоит дом, сарай и другие постройки, – сказал Альберт. – Большой огород со старым сарайчиком. Сарайчик маленький и, возможно, протекает, но на двери нет замка и у нас будет крыша над головой. Сегодня можем переночевать там, а рано утром уйдем до того, как в доме проснутся.
Недалеко к западу небо пронзила молния, а через несколько секунд прогремели раскаты грома. На меня упали первые крупные капли дождя. Времени на раздумья не оставалось. Мы собрали вещи, спрятали каноэ и весла в густых кустах на берегу и побежали к сараю на другом конце сада.
Я увидел дом, просто черный силуэт в темноте с тусклым светом в одном окне. Сарай был не особо большим по сравнению с тем, что былу Гектора Бледсо в Линкольне. Как и большинство ферм, что нам встречались, эта была нищей. Мы забежали в сарай в тот самый миг, как небеса разверзлись и дождь полил стеной. Над головой сверкала молния, ветер завывал в дырах между старыми досками. Эмми вцепилась в нас с Мозом и съежилась до предела.
Было ясно, что сараем давно не пользовались. Внутри не было инструментов и пахло плесенью и гнильем. Пол был земляным, но хотя бы сухим, и сидеть в старом сарае было гораздо лучше, чем на улице в такую непогоду.
Когда гроза наконец закончилась, небо почти сразу же прояснилось. Выглянула луна, уже полная, и на земляной пол сарая легли широкие серебряные полосы. Альберт достал купленную утром еду, и мы поужинали. Наконец, уставшие за день, мы легли спать, и Эмми даже не попросила рассказать сказку, зато надела на руку Пухлю, который ласково гладил ее щечку.
Обида моя прошла, как всегда. Лежа на одеяле рядом с Альбертом, я был счастлив, что у меня такой брат, хотя и не собирался ему этого говорить. Я не всегда понимал его и знал, что частенько ему тоже сложно со мной. Но сердце не руководствуется логикой. Я сильно любил брата и заснул от тепла его присутствия.
Ночью у Эмми случился припадок. Я услышал возню и моментально проснулся. Она лежала, освещенная лунным светом, корчась, крепко стиснув зубы, глаза закатились, каждая мышца ее тела дрожала.
Мы с Альбертом и Мозом видели такое однажды, на ферме Фростов, через несколько месяцев после несчастного случая, в результате которого погиб ее отец, а Эмми впала в кому. Когда она пришла в сознание, все думали, что с ней все хорошо. Но через несколько недель, когда мы увидели, как она упала посреди двора и затряслась, словно одержимая каким-нибудь ужасным демоном, миссис Фрост была вынуждена сказать нам правду. После несчастного случая время от времени Эмми страдала от этих припадков, похожих на эпилептические, но врачи заверили миссис Фрост, что это не эпилепсия. На самом деле они не могли объяснить. Похоже, припадки не причиняли Эмми вреда, после них она чувствовала себя хорошо и ничего не помнила. Миссис Фрост не хотела, чтобы кто-то еще знал это, и взяла с нас клятву хранить тайну. Насколько мы знали, никто в Линкольнской школе не был в курсе состояния Эмми. Я думал, если бы Черная ведьма знала, она никогда не захотела бы удочерить малышку.
Альберт держал Эмми на руках, пока припадок не кончился и Эмми не открыла глаза. Она выглядела растерянной и сонно произнесла:
– Оди, он не умер. Он не умер.
– Кто не умер? – спросил я.
Но Эмми уже закрыла глаза и снова заснула. Мы завернули ее в одеяло и уложили.
«Страшный сон», – показал Моз.
Это показалось нам наиболее вероятным объяснением, и я подумал, приснился ли ей ДиМарко и относится ли слово «страшный» к тому, что он действительно не умер. Мне не хотелось быть убийцей, но еще больше не хотелось, чтобы ДиМарко возвращался в этот мир.
Мы все снова легли спать.
На рассвете следующего дня нас разбудил грубый голос:
– Эй, оборванцы!.
Я сразу же сел, Альберт и Моз тоже. Эмми, похоже, не слышала.
– Проклятые бродяги. Выходите оттуда, парни.
Мужчина был высоким, нескладным и держал в руках дробовик. Его лицо, твердое с острыми углами, походило на камень. Один глаз закрывала черная повязка. Второй глаз сердито смотрел на нас, и я узнал в нем покупателя из магазина в Вестервилле, мужчину, который купил будильник.
Мы с Альбертом и Мозом встали, но Эмми просыпалась медленно, возможно из-за ночного припадка. Она села и потерла глазки. Заметив ее, этот Гроза Кабанов уставился на нее, словно увидел призрака, и сказал:
– Будь я проклят.
Глава пятнадцатая
Одноглазый забрал наволочку, в которой лежали все наши ценности.
– В сарай, – сказал он и показал стволом дробовика на обшарпанное строение.
Кто спорит с дробовиком? Мы вышли из сарайчика и пошли вперед, держась вместе. Мы с Мозом шли по обеим сторонам от Эмми и держали ее за руки. Альберт был впереди, и как агнцы на заклание, мы последовали за ним в темноту сарая.
Внутри одиноко стоял старый черный «Форд» с открытым кузовом – такой же, как у родителей Эмми, который торнадо перевернул вверх тормашками. В сарае сильно пахло сеном, хотя там было всего несколько тюков. На ближайшей стене висели садовые инструменты, а на перфорированной доске над верстаком висели ручные инструменты. В углу деревянные палеты громоздились друг на дружку кучей выше человеческого роста. У дальней стены валялись, похоже, обломки большого яблочного пресса, как будто кто-то в приступе ярости разгромил его кувалдой. Мужчина показал на отгороженное в углу сарая помещение, которое, судя по до сих пор висящим вожжам и упряжи, раньше служило амуничником[15].
Один за другим мы вошли внутрь. Но как только мы оказались в амуничнике, мужчина схватил Эмми и оттащил в сторону. Моз рванулся за ней, но мужчина ударил его по лицу стволом дробовика, и он рухнул на пол. Я тоже дернулся к Эмми, но Альберт удержал меня за воротник рубашки.
– Я ее не обижу, – сказал мужчина. – Если вы не попытаетесь сбежать.
Он закрыл дверь, и мы услышали, как звякнул засов. Потом мы слышали только плач Эмми, которую уводил мужчина.
Альберт опустился на колени рядом с неподвижным Мозом. Он наклонился ближе и повернул голову, прислушиваясь.
– Дышит.
– Что он собирается делать с Эмми?